Юг Франции,
побережье,
департамент Эро.
- Поднимаемся до трёх тысяч футов! - прокричал Георгий. Набегающий поток свистел за бортом и в растяжках, соединяющих гондолу с несущим корпусом, заглушая порой даже тарахтение движка, а бортовое переговорное устройство с парой шлемофонов оставалось пока несбыточной мечтой. В кокпите «Тавриды» было шумно, тряско и зябко – весьма мало общего с комфортабельными полётами на огромных трансатлантических дирижаблях, о которых грезил Семёнов - когда в просторной пассажирской гондоле с панорамными стёклами пассажирам обеспечиваются все удобства, не хуже, чем в вагоне первого класса. Только без угольной пыли и колёсного перестука на стыках рельсов.
Гондолу «малого разведывательного управляемого аэростата» - под таким названием аппарат значился во всех официальных бумагах – склеили из полос арборита и обтянули поверх парусиной. В таком виде она стала похожа на гондолы лёгких британских и французских дирижаблей, переделанных из фюзеляжей аэропланов, только двигатель стоял не в носу, а на корме, а по бокам были приторочены медные сигарообразные баки с топливом. Ещё два бака, но не из меди, а из того же арборита, были подвешены на бомбодержатели – собственного запаса топлива аппарату вполне хватало, чтобы прокрыть расстояние, разделяющее Марсель и Монпелье, даже с учётом возможного встречного ветра, но Георгий решил подстраховаться.
Узнав о сообщении, полученном от группы Семёнова, и в особенности, что в Тулузу для участия в операции направляются его однокашники по морскому Корпусу, он категорически заявил, что в перелёт отправится сам. А когда Никонов попытался возражать – ответил, что «мы вместе гоняли контрабандистов в Финском заливе, вместе дрались с английским крейсером, и сейчас он не намерен оставить своих друзей перед лицом неведомой опасности!» Аргумент был вполне убойный – в особенности с учётом того, что Георгий и в самом деле заметно превосходил и по уровню подготовки и по налёту другого пилота, мичмана Астахова.
Но сперва пришлось отбиваться от репортёров - утренние газеты все до одной вышли с кричащими заголовками, предупреждающими марсельцев о полёте, всё население города высыпало на улицы и готовы горячо приветствовать героического и такого обаятельного «рrince héritier russe». И стоило только цесаревичу ступить на грешную землю, как он подвергся настоящей осаде. Пришлось давать интервью, отвечать на вопросы газетчиков и позировать с мужественным видом перед шипящими магниевыми вспышками фотокамерами – после чего, не передохнув ни минутки, готовить к вылету второй аппарат. Уже в шесть часов пополудни «Таврида» всплыла над гаванью и под бурные аплодисменты публики описала дугу и направилась на северо-запад.
По планам им предстояло заночевать в Монпелье – и ещё один раз, на обратном пути из Тулузы в Марсель. Для этого на просторном лугу близ города где обычно проводились массовые гуляния и парады местного гарнизона, соорудили из досок и брёвен причальная мачта. Команда мотористов и матросов со «Змея Горыныча» заранее прибыла в город с двумя бочками газойля и моторного масла, малой передвижной газодобывательной станцией и запчастями.
Маршрут перелёта был проложен так, чтобы всё время идти над морем, но, вдоль береговой линии, поэтому к ста пятидесяти верстам, как ворон летит, следовал прибавить ещё вёрст тридцать, ушедших на повторение изгибов суши.
- Нас сносит в сторону моря! – крикнул штурман, мичман Кухарев, приткнувшись к самой голове Георгия. – Надо принять немного левее!
Цесаревич бросил взгляд вверх. По мягкому корпусу пробегала рябь; при особенно сильных порывах ветра, он прогибался, меняя на какие-то секунды форму, и тогда аппарат рыскал, и приходилось возвращать его на курс энергичными действиями рулей направления. «Добавить давления в баллонеты?» - подумал он, а рука уже тянулась к крану воздухонадувателя. Поворот рукоятки, агрегат затарахтел, в гуттаперчевой трубке зашипел воздух, нагнетаемый в ёмкости из «бодрюшированной ткани». Из этого материала, шёлка, проклеенного плёнками из коровьих кишок, лёгкого и газонепроницаемого, была изготовлена и газовместилище для водорода, дающего аппарату подъёмную силу, и баллонеты, дополнительные мешки, расположенные между внешней оболочкой и газовместилищем, задача которых - поддерживать форму корпуса корабля.
Георгий досчитал до десяти и закрыл кран – не следовало подвергать хлипкий материал чрезмерным нагрузкам. Конечно, если баллонет лопнет, это не такая уж большая беда, но тогда корпус неизбежно деформируется, и управлять аппаратом станет гораздо сложнее. Да и остановки в Монпелье не избежать: продолжать перелёт с повреждёнными баллонетами – негодная затея, а на ремонт уйдёт не меньше суток. А, если судить по телеграмме, отправленной из Тулузы, счёт в операции скоро пойдёт на часы.
Время, время… его всё время не хватает. Вот и с Шарлем Ренаром, знаменитым французским инженером и воздухоплавателем толком не удалось побеседовать – а ведь тот прибыл в Марсель по личному Георгия приглашению. Три месяца назад цесаревич посетил Париж - всего на два дня, чтобы подняться в воздух на творении Ренара, электрическом дирижабле «Франция». И, конечно, не забыл своего наставника, имея в виду удивить его достижениями российского воздухоплавания, а заодно – пригласить в Россию. Георгий знал о незавидной судьбе, которая ожидала инженера создателя (в той, другой версии истории Ренар покончил с собой, сломленный отказом французского правительства финансировать его эксперименты) и собирался предложить ему работу по специальности. Агенты Д.О.П.а вербовали учёных и инженеров по всей Европе, и француз, подлинный энтузиаст воздухоплавания, наверняка пригодится Огнеславу Костовичу, на Охтинской воздухоплавательной верфи, где сосредоточились все работы в этой отрасли.
- Справа по курсу – Карри-ле-Руэ. – проорал в ухо цесаревичу Кухарев. – Дальше берег уходит к северо-востоку, ветер будет почти что встречный, с трёх румбов. Предлагаю срезать залив Фос-сюр-Мер над морем – если дальше пойдём точно на вест, то через двадцать две версты выйдем к устью Роны. А там примем на пол-румба к норду и ещё до заката солнца вырежемся точно на Монпелье. А завтра, с утра, часиков в семь, стартуем и пойдём прямиком на Тулузу. Вдоль железной дороги, как по нитке - чего лучше-то?
Георгий повернул голову направо. На фоне близкого берега пестрели многочисленные лоскутки парусов – Карри-ле-Руэ был, если верить лоции, рыбацким поселением. Вот от одного из судёнышек оторвался и поплыл по ветру мячик ватно-белого дыма – французская таможенная шхуна салютовала из своей единственной пушчонки воздушному кораблю «рrince héritier russe».
- Прокладывай новый курс. - решительно скомандовал он. - Пойдём над морем, чай не впервой. Заодно и рассмотрим поближе, что там за посудина такая нарисовалась...
И он кивнул туда, где мористее чернела на тёмно-синем бархате моря угрюмая калоша двухмачтового военного корабля, и от его форштевня разбегались в обе стороны длиннейшие белые усы. Кухарев сощурился, поднял к глазам бинокль, потом протянул его цесаревичу. Корабль сразу приблизился - стала видна низкая, то и дело захлёстываемая волнами палуба; мостик, тянущийся от полубака до полуюта в обход двух отчаянно дымящих труб; различались стыки клёпаных броневых листов и вспарывающий волны таран. Муравьишки-матросы в белых рабочих робах на палубе, и тупорылые короткие стволы пушек грозно смотрели из амбразур плоских широченных башен, расположенных диагонально, по одной на каждый борт.
Цесаревич повёл биноклем дальше, к корме – там, на высоченном флагштоке, полоскался на горячем средиземноморском ветру "Юнион Джек". Штурман завозился за спиной, и прежде чем Георгий успел что-то сказать, выбросил за борт фал с личным гюйсом цесаревича. Тонкий канат, на нижнем конце которого был закреплён свинцовый грузик, повис, раскачиваясь в набегающем потоке воздуха, и флаг развернулся, гулко захлопало по ветру. Видимо, на британском броненосце его рассмотрели– с правого борта гулко ударила пушка, и звук выстрела без труда прорвался сквозь торопливый стрёкот мотора и посвист воздуха, обтекающего фанерные борта гондолы.
Георгий поморщился. Зрелище прущего полным ходом вдоль берегов прекрасной Франции броненосца Роял Нэви не слишком-то его обрадовало - это был враг, с которым уже приходилось сойтись в смертельной схватке, правда, далеко отсюда, у берегов Африки. Тем не менее, вежливость, предписанная строжайшим военно-морским этикетом, никуда не делась, и её следует соблюдать, несмотря ни на что, и в особенности – памятуя о гюйсе, в потоках воздуха в нескольких футах под днищем «Тавриды».
Цесаревич пошарил под пилотским креслом, извлёк большую латунную ракетницу, переломил, засунул в казённик картонный цилиндрик, с клацаньем закрыл - и выстрелил. Ярко-зелёный огонёк с пронзительным свистом отделился от гондолы, описал пологую дугу и повис над мачтами броненосца. В ответ снова загрохотали орудия, а затем под гафель, где уже развевалось британское белое с алым георгиевским крестом полотнище, пополз императорский триколор. Посудина первого ранга её Величества королевы Виктории «Инфлексибл» со всем положенным пиететом приветствовала наследника престола дружественной - пока ещё дружественной! - Империи.