То был конец 80-х. Мне тогда было лет 10. Я лежал в корсаковской инфекционной больнице, когда туда привезли группу детей с отравлением. Они были как раз моего возраста. Их распределили по палатам. Двое оказались в одной палате со мной. Первое время было неловко от такого соседства, ведь это были дети из пятой школы.
Мы всегда обходили стороной это учебное заведение. Коррекционная школа-интернат или, как её в народе называли, «дебильная школа» с первого класса служила пугалкой для нерадивых учеников: «Не будешь делать уроки, перейдешь в пятую школу», «Что сидишь с открытым ртом, как будто из пятой школы»...
На самом деле в пятой школе-интернате оказывались дети из неблагополучных семей. Те, что при живых родителях - сироты. Когда кого-то лишали родительских прав, дети оказывались в интернате. Ну а поскольку у большинства таких детей были большие проблемы с учебой, а кто-то и вовсе не учился, школа была коррекционной с адаптированной программой.
На дворе была горбачевская Перестройка. В телевизоре плюрализм мнений, гласность и хозрасчёт, а в жизни - бедность и разруха. В социальных учреждениях - нищета. Питание в пятой школе было настолько скудным, что дети не брезговали даже на помойках подъедаться. Так случилось и на этот раз.
Афонька нашёл на помойке заварной крем для пирожных. Наелся сам и притащил в интернат, чтобы угостить друзей. Вскоре у детей скрутило животы. Их отправили в инфекционку. Мои соседи по палате крема съели не так много. Им промыли желудки и животы у них прошли. А вот Афонька впал в кому. Несколько часов врачи боролись за его жизнь, но спасти не смогли. Ближе к вечеру страшным шёпотом по больнице из палаты в палату начала расползаться весть: «Афонька умер».
Детям запретили выходить из палат. Но в палатах были окна в коридор. Вместе со своими юными соседями я прилип к окну. Накрытое простынёй тело Афоньки вывезли на каталке из реанимации и подкатили к выходу. С пол часа оно стояло там в ожидании труповозки.
Соседи мои горько плакали. Я, хотя и не видел ни разу Афоньку живым, плакал с ними за компанию.
Они вспоминали, каким прекрасным другом был усопший, как он защищал слабых, делился последним куском с товарищами. И на этот раз не съел весь крем в одиночку, а принёс друзьям.
Афонька умер, а мы продолжили жить. Я подружился не только со своими соседями, но и с их товарищами, лежавшими в других палатах. Они оказались обычными детьми. В нашей «нормальной» школе встречались экземпляры гораздо тупее и примитивнее среднестатистического интернатовца. Да у них были пробелы в грамматике и арифметике, но в быту это было незаметно.
В чем-то эти дети были даже сообразительнее своих сверстников, взрослее. Конечно же им было не до арифметики, когда в их жизни постоянно присутствовала более насущная задача - найти чего-нибудь пожрать.
Больничная еда после интернатовской казалась моим новым друзьям очень вкусной. Я с радостью делил с ними все гостинцы, которые мне приносили родители. Причём не только с теми, кто был в моей палате, но и с остальными. У этих ребят была сильная круговая порука. Всё делить на всех. И до самой выписки с нами незримо присутствовал Афонька: «Интересно, что бы Афонька сказал сейчас», «А я бы свою конфету Афоньке отдал, если бы он только был жив»...
Вспомнил эту историю, увидев фрагмент интервью с Юрой Шатуновым, в котором он вспоминал свое сиротское прошлое. Став богатым и знаменитым, он мечтал встретить людей, которые подкармливали его, чтобы встать перед ними на колени и поблагодарить.
Подумать только - суперзвезда эстрады, кумир миллионов, до того, как взойти на вершину славы, подъедался, как тот Афонька, чем Бог пошлёт.
