Степан грустил.
Грустил томно, с влажной поволокой в глазах. Он опять лежал, прислонившись щекой к косяку дверного проёма, предаваясь безделью и поддавшись нахлынувшему на него меланхоличному настроению.
Лёгкая возвышенная тоска наполняла его душу, придавая оттенок минора его философским размышлениям и направляя мысли в одно и то же русло. Степан тосковал о женщине… Женщины не было в его доме уже несколько недель и от этого окружающая его, такая привычная обстановка казалось какой-то пустой и неуютной.
На дворе было в самом разгаре лето, жара.
Степан терпеть не мог лето. Именно летом непонятным образом, как по мановению таинственной волшебной палочки, все его милашки куда-то дружно исчезали. Кто переселялся вместе со всем семейством на дачи, кто вообще исчезал в неизвестном направлении до самого конца сезона...
То ли дело весна и осень. Все любимые дамы Степана снова возвращались и начинали наперебой звонить ему. Он еле успевал подстроиться и составить своё расписание встреч со всеми этими очаровашками так, чтобы они, ни в коем случае не пересекались, и в тоже время, чтобы он сам успевал каждой из них уделить должное внимание и подарить любовь. Он обожал их звонки и с нетерпением жаждал встречи. А сейчас он только тихо вздыхал, грустил и вспоминал о тех, кого больше других любил.
Да именно - любил. Он любил их всех. Каждую. Кого-то чуть больше, кого-то немножечко поменьше, но неизменно влюблялся и радовался очередной встрече. Он на самом деле очень искренне дарил им свою нежность, говорил от души комплименты, и его огромного сердца хватало на то, чтобы для каждой своей подружки найти там уголок и навечно вписать ее имя в свою такую любвеобильную память…
А сейчас оставалось только вспоминать… Маргошу, Соню…
Маргоша была удивительной. Стройная, хрупкая с длинными волосами, уложенными в шикарную причёску. И глаза… У неё были такие красивые, большие, очень выразительные глаза, цвета зимнего неба. Как только он глянул в них, так понял, что пропал. И эта женщина займёт в его сердце особое место…
Степан был её первым мужчиной, впрочем, как и у многих других. Маргоша влюбилась в него безмерно, как и он в неё. Они не отходили друг от друга все те немногие дни, что она гостила у него дома и после расставания долго скучали друг по другу, особенно Маргоша. Степан тоже ещё долго после неё пребывал в романтическом настроении, тосковал и по ночам взвывал в открытое окно, спрашивая у луны, как там его красавица?..
Соня, в отличие от Маргоши, была девушкой крупной, раза в полтора больше самого Степана, с короткой стрижкой, и очень красивой - как говорят, кровь с молоком. Соня была опытной женщиной, но войдя в дверь, как-то сразу приняла Степана. Она вошла, поцеловала его, обняла слегка и отправилась осматривать квартиру.
Любовь у них была нежной и размеренной, но прочной и уверенной. Она говорила ему очень много ласковых слов, называла своим любимым мальчиком, восхищалась его спортивной атлетической фигурой, сравнивала с тигром и со львом, и отдавалась ему так, словно она – самая первая женщина на свете, а он – самый первый мужчина, только-только познавшие страсть…
Так жаль, что Соня больше не появлялась. Пока. Она не давала знать о себе уже больше года.
Были и многие другие дамы, которых Степан тоже любил и о которых помнил. Особенно он радовался, когда они приходили снова. Барышни тоже не забывали о нём, восторженно приветствовали, правда, поначалу устраивали небольшую взбучку, обнаружив в квартире недавнее присутствие других женщин. Но неизменно прощали и снова любили его, и он отвечал им взаимностью.
А сейчас никого из них давно уже не было. Целых три недели. И это было очень грустно. Так тяжело осознавать, что время просто бездарно капает в вечность в полном одиночестве и пустоте…
Сам он не мог к ним пойти. У него была одна проблема: он панически боялся выходить за железную дверь, отгораживающую лестничную клетку от оставшегося подъезда и остального мира в целом. Особенно его пугал грохочущий лифт.
Он часто настороженно прислушивался к гулким очень долгим звукам спускающейся где-то внизу кабины. Эта гремучая железная коробка наводила неподдельный ужас на него каждый раз, как только приближалась к его этажу и со скрежетом и шумом открывала свои жадные двери, готовые тут же поглотить и сожрать бедного Степана.
В общем, он крайне редко выходил из дома.
А у себя в квартире ему было хорошо и спокойно. Он любил смотреть в окно. Он жил на семнадцатом, последнем в их доме этаже, поэтому мог видеть все, что происходит внизу и на крыше. Их многоподъездная высотка была расположена углом, и Степан мог свободно наблюдать за тем, что там происходит, на крыше соседнего крыла. Он даже выучил язык птиц, общаясь со стайками неугомонных галок.
Да, дома было хорошо. Дома его все любили.
Он мог, конечно, воспользоваться этой любовью хозяев и потребовать от них, чтобы они пригласили, наконец, к нему женщину. Но воспитание и порода, он же был не каким-то уличным котом, он был Британцем редкого окраса «блю-пойнт», обязывали, и он не мог позволить себе возмущаться и вести себя недостойно. Оставалось только гордо демонстративно, в середине квартиры, придаваться своим грустным воспоминаниям и терпеливо ждать осени. Осенью его любимые женщины, домашние кошечки, вернутся с летних дач, и начнут снова звонить ему, и он с радостью будет ждать новых встреч, новых знакомств и конечно новой любви. Для воспроизведения очередного потомства и преумножения очаровательных ласковых и игривых котят – Степановичей и Степановных…