Английский писатель, математик, логик, философ и диакон Льюис Кэрролл, известный прежде всего по книгам «Алиса в Стране чудес» и «Алиса в Зазеркалье», согласился на предложение своего друга Генри Лиддона посетить северную страну. В июле 1867 года они собрали чемоданы и отправились в путь.
Первым на пути был "город-гигант" Петербург, потом Москва и Нижний Новгород, куда планировалось заехать только на ярмарку, но что-то пошло не так.
Время в России Кэрролл проводил с ощутимым азартом первооткрывателя: восхищенно транскрибировал в записной книжке длинные слова, азартно торговался с извозчиками, подбирал сравнения для православных церквей - московские, по его мнению, "снаружи похожи на кактусы с разноцветными отростками", а их купола - на "кривые зеркала", в которых "отражаются картины городской жизни", встречался с православным духовенством, пробовал черный хлеб, который едят монахи ("несомненно, съедобный, но не аппетитный"), трясся по ухабам, дегустировал щи и рябиновую настойку, закупался иконами и игрушками, посещал театр - не смущаясь тому, что постановки на русском; вооружившись подзорной трубой, поднимался на колокольни, много гулял и, к счастью, вел дневник.
В первый день путешествия друзья успели проделать путь от Дувра (Англия) до Кале (Франция) и Брюсселя (Бельгия), то путь их от прусской границы в Петербург занял 28,5 часа. Лишь на одной станции, "где поезд остановился для обеда, мы увидели мужчину, играющего на гитаре с дудочками, прикрепленными сверху, и колокольчиками еще где-то — он умудрялся играть на всех этих инструментах в тон и в лад; станция запомнилась мне еще и потому, что там мы впервые попробовали местный суп под названием ЩI (произносится shtshee), очень недурной, хотя в нем чувствовалась какая-то кислота, возможно, необходимая для русского вкуса...".
Петербург оказался совершенно непохожим ни на один Английский город - поражал своими масштабами, просторными улицами, огромными зданиями, суетой, яркостью. По широким улицам ездили конные экипажи, совершенно не заботясь о правилах движения. Огромные площади, огромные памятники, яркие вывески, очень много людей.
Вот такие записи сделаны в дневнике:
Оказалось, что ехавший с нами господин — англичанин, который живет в Петербурге уже пятнадцать лет и возвращается туда после поездки в Париж и Лондон. Он был весьма любезен и ответил на наши вопросы, а также дал нам огромное множество советов по поводу того, что следует посмотреть в Петербурге. Он поговорил по-русски, чтобы дать нам представление о языке, однако обрисовал нам весьма унылые перспективы, поскольку, по его словам, в России мало кто говорит на каком-либо другом языке, кроме русского.
В качестве примера необычайно длинных слов, из которых состоит этот язык, он написал и произнес для меня следующее: защищающихся, что, записанное английскими буквами, выглядит как Zashtsheeshtshayoushtsheekhsya: это пугающее слово — форма родительного падежа множественного числа причастия и означает «лиц, защищающих себя».
Я начал день с того, что купил карту Петербурга и маленький словарь-разговорник. Последний, похоже, наверняка нам очень пригодится — в течение дня (добрая часть которого прошла в бесплодных визитах) нам пришлось четыре раза нанимать дрожки: два раза из гостиницы, когда мы попросили портье договориться с возницей, но в двух других случаях довелось управляться самим. Привожу в качестве примера один из предварительных разговоров.
Я. Gostonitia Klee (гостиница «Клеес»).
Возница (скороговоркой произносит какую-то фразу, из которой мы улавливаем лишь отдельные слова). Tri groshen (tri groshen — 30 копеек?).
Я. Doatzat Kopecki? (20 копеек?).
В. (возмущенно) Tritzat! (30)
Я (решительно). Doatzat.
В. (просительно) Doatzat pait? (25?)
Я (с видом человека, который сказал свое окончательное слово и желает положить конец бесполезным переговорам). Doatzat.
(Здесь я беру Лиддона под руку, и мы уходим, полностью игнорируя крики возницы.
Пройдя несколько ярдов, мы слышим, что дрожки медленно катятся за нами: он догоняет нас и снова окликает.)
Я (мрачно). Doatzat?
В. (с радостной ухмылкой) Da! Da!
Doatzat! (И мы садимся.)
Такого рода вещи в некотором смысле забавны, когда это происходит один раз, но, если бы подобный процесс был неотъемлемой частью процедуры нанятия кеба в Лондоне, со временем она стала бы несколько утомительной.
Второго августа писатель отбыл в Москву.
Мы взяли «спальные места» (приплатив 2 рубля); в 11 вечера явился проводник и произвел в купе всякие манипуляции. Спинка дивана поднялась вверх, превратившись в полку; сиденья с ручками исчезли, появились валики и подушки — и в результате мы устроились на означенных полках, которые превратились в весьма удобные постели. На полу можно было бы устроить еще трех человек, но, к счастью, никто больше не появился. Я не ложился до часу ночи, стоя, чаще в одиночестве, в конце вагона на открытой площадке с поручнем и навесом, откуда открывался превосходный вид на те места, мимо которых мы проносились; правда, шум и тряска здесь были гораздо сильнее, чем внутри. Время от времени на площадку выходил проводник; пока было темно, он не возражал против моего пребывания там, возможно, даже радовался какому-то обществу; однако, когда я попробовал выйти на площадку на следующее утро, он вдруг превратился в деспота и заставил меня ретироваться.
Москва была на пути не просто так - Лиддон вез рекомендательное письмо к митрополиту Филарету от влиятельного деятеля Англиканской церкви епископа Оксфордского Сэмюэла Уилберфорса (1805–1873), которого близко знал и Доджсон. Поэтому после прогулок по московским достопримечательностям, обеда в "Московском трактире":
... настоящий русский обед, с русским вином...
Вот меню.
Суп и пирошки (soop ee pirashkee)
Поросенокь (parasainok)
Асетрина (asetrina)
Котлеты (kotletee)
Мороженое (morojenoi)
Крымское (krimskoe)
Кофе (kofe)
Суп был прозрачным и содержал рубленые овощи и куриные ножки, а «pirash-kee», которые подавались к супу, были пирожками с начинкой, в основном состоявшей из вареных яиц. «Parasainok» оказался куском холодной свинины с соусом, приготовленным явно из толченого хрена и сливок. «Asetrina» — это осетр, еще одно холодное блюдо, «гарниром» служили раки, оливки, каперсы и что-то вроде густой подливы. Котлеты «Kotletee» были, я думаю, из телятины, «Morojenoi» означает «мороженое» — оно было очень вкусным: одно лимонное, одно черносмородинное, такое я еще не пробовал. Крымское вино было также очень приятным, собственно, весь обед (за исключением, пожалуй, стряпни из осетра) был отменный.
Лиддон и Кэрролл направились в Троице-Сергиеву лавру, где встретились с митрополитом Филаретом.
Сам Филарет произвел на друзей очень сильное впечатление. Лиддон записал в своем дневнике: "Филарет имеет около 7000 фунтов в год, из которых он раздает все, оставляя себе лишь 200. Его жизнь явно следует незнакомому нам строгому и величественному образцу — в Англии он, вероятно, был бы невозможен, но здесь оказывает безграничное влияние на людей". Кэрролла же больше поразили отшельники, жившие при лавре в особых подземных кельях. И Лиддону, и Кэрроллу, "достопочтенным" людям западного мира, любая аскеза казалась чрезмерной.
Кэрролл так же заглянул и в Новодевичий монастырь, отметив, что его кладбище очень живописно.
Со свойственной ему тщательностью Кэрролл исследовал и Кремль: поднялся на Колокольню Ивана Великого, осмотрел многочисленные экспонаты Оружейной палаты - "троны, короны и драгоценности до тех пор, пока в глазах не зарябило от них, словно от ежевики", и дворец - "такой дворец, после которого все другие дворцы должны казаться тесными и неказистыми". И даже гид - "самый отвратительный из всех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело" не помешал ему обнаружить, что Собор Василия Блаженного "внутри так же причудлив (почти фантастичен), как снаружи".
Во вторник, 6 августа, путешествие продолжилось. В 5 ½ мы выехали вместе с двумя братьями Уэр в Нижний Новгород; это путешествие стоило всех тех неудобств, которые нам пришлось претерпеть с самого его начала и до конца. Наши друзья взяли с собой «commissionaire» , который говорил по-французски и по-русски и оказался нам очень полезен, когда мы что-то покупали на ярмарке. Такая роскошь, как спальные вагоны, на этой дороге неизвестны; пришлось нам устраиваться, как могли, в обычном вагоне второго класса. По пути туда и обратно я спал на полу. Монотонность нашего путешествия, которое длилось от 7 часов вечера до после полудня следующего дня, нарушила лишь одна неожиданность (не скажу, что особенно приятная): в одном месте нам пришлось выйти и переправляться через реку по временному пешеходному мосту, ибо железнодорожный мост здесь смыло наводнением. В результате двадцати или тридцати пассажирам пришлось под проливным дождем брести около мили. На линии случилось происшествие, которое задержало наш поезд, и если бы мы захотели, как планировали первоначально, возвращаться в тот же день, то провели бы на Всемирной ярмарке всего 2 ½ часа. Это явно не стоило труда и затрат, на которые нам пришлось пойти, и потому мы решили остаться еще на один день.
Кэрролл был особенно поражен неожиданной встречей с Востоком. Сам он описывает это так: "...все сюрпризы этого дня затмило наше приключение на закате: мы вышли к Татарской мечети в тот самый миг, когда один из служителей появился на крыше, чтобы произнести... призыв к молитве. <...> мне в жизни не доводилось слышать ничего подобного. Начало каждого предложения произносилось монотонной скороговоркой, а по мере приближения к концу голос служителя поднимался все выше, пока не заканчивался долгим пронзительным воплем, который так заунывно звучал в тишине, что сердце холодело; ночью его можно было бы принять за крик феи-плакальщицы, пророчащей беду".
Из Нижнего пришлось возвращаться обратно в Москву. 18 августа: последняя ночь в Москве — "домой мы пошли через Кремль и в последний раз любовались анфиладой этих зданий в самое, возможно, прекрасное для них время — в чистом холодном свете луны стены и башни ярко белели, а на позолоченные купола лунный свет бросал блики, которые не сравнить с солнечными...".
Снова Петербург, откуда им предстоит тронуться в обратный путь в Европу. Кронштадт. Александро-Невская лавра: "...это было одно из самых прекрасных православных богослужений, которое мне удалось услышать. <...> Один распев, в особенности многократно повторяемый во время службы <...>, был так прекрасен, что я охотно слушал бы его еще и еще..."
После этой поездки Льюис Кэрролл никогда больше не покидал Англии. В его дальнейшем творчестве тема России отсутствует. Поскольку дневники путешествия по России и не предполагались к публикации, они не были ни откровением, ни манифестом. Впервые тиражом 66 экземпляров они были изданы американским коллекционером Морисом Л. Пэрришем только в 1928 году. С тех пор было предпринято еще несколько изданий, но все они грешили ошибками, особенно в написании русских слов. Лишь в 1999 году исследователь Эдвард Вейклинг, подготовивший предпринятое английским Обществом Льюиса Кэрролла полное издание дневников писателя, опубликовал тщательно выверенный текст "Русского дневника".