Не хотел я писать об этом, слишком далеко от меня ушли эти паруса. Впрочем, слабый след на воде остался, и я его до сих пор вижу. Как видит турбулентный кильватерный след от корабля самонаводящаяся по теплу торпеда. Но я – не торпеда, я – добрый. Хотя и с добром не буду эти паруса догонять. Поздно уже.
“Алые паруса 2022”, трансляция на Первом канале. Вчера смотрел, сегодня пересматриваю. Не врубаюсь. Вчера, с самого начала трансляции была песня Виктора Цоя и его портрет, сегодня нет. Спрашиваю у жены: был Цой? Отвечает, да. Странно.
Просто начальная картинка перед трансляцией, и я ничего не буду говорить.
Потом – феерия красок, фейерверков, песен. Красиво, не спорю. Все красиво, пожалуй, кроме песен. Меня ведь давно уже невозможно купить за любые мелодии, тем более, мне чуждые. Они сначала попробовали, но не удалось.
- Есть только миг, между прошлым и будущим,
- Именно он называется жизнь…
Девочка напевает, приплясывает, и помогает себе ручками. И это – в глубоко философской, местами трагической песне. Которую наиболее достойно, хотя и с помощью Олега Анофриева, исполнил когда-то только Олег Даль. Да, исполнил, потому что мелькнуть и уйти – было и его тоже. А здесь – девочка, еще ничего не понимающая в том, как это: между прошлым и будущим. Сможешь ты сохраниться в таком виде? Вряд ли.
Дальше – только попрыгушки, в огнях и в фейерверках. И люди на набережной.
Это я один вижу здесь элементы массового внушения?
Да бросьте вы! Никакой я не старый брюзга. Кто читал меня с самого начала, знают. Все у меня там есть: от самого раннего детства, и до двух стариковских кресел на опушке березового леса. Любовь, лирика и нежность, смех – юмор и сатира. Тот самый миг, когда не знаешь: выживешь ты или нет. Вернешься или нет. Все есть. Понимание тоже. Но здесь – не понимаю.
Так был ли Цой? Он ведь абсолютно не вписывается в атмосферу этого праздника. Протест молодежи, направленный в никуда. Ничем и закончился. Осталось только несколько его почитателей. Там, у его могилы.
И я не ерничаю при виде этих зрителей на набережной. От начала веков так было, и этим успешно пользовались. Бубны, факелы, заклинания, песни и массовые ритуальные танцы. Задача – подчинить всех, заставить сначала петь и плясать, потом заставить их делать все остальное. Массовое внушение, переходящее в массовый психоз. Зачем это нужно было сейчас, на Неве, объясню. В финале праздника.
Вот он, финал. Они приватизировали все, даже это. Содрали три алых кливера между мачтой и бушпритом, и водрузили вместо них три своих тряпки: белую, синюю и красную. И отправили корабль, созданный Александром Грином, в никуда. Под восторженные крики на набережной. Куда отправили?
Сначала на войну, которой нет конца. Потом, в случае победы, – на восстановление того, что было разрушено. Ведь разрушить и уйти невозможно. Потому что спросят: зачем? И придут к нам за ответом. Причем, придут с оружием.
Допустим, восстановили. Все равно спросят: зачем? Чем Дерипаска лучше Ахметова? А мы не сможем ответить, потому что ничем. Куда пойдет наш корабль? На восток? Не смогли достойно продаться Западу, попытаемся продаться Востоку? Это наш путь, продаваться? Великую Империю построили сами, Запад и Восток только использовали. Что дальше?
…..
“Грэй побывал в трех лавках, придавая особенное значение точности выбора, так как мысленно видел уже нужный цвет и оттенок. В двух первых лавках ему показали шелка базарных цветов, предназначенные удовлетворить незатейливое тщеславие; в третьей он нашел образцы сложных эффектов. Хозяин лавки радостно суетился, выкладывая залежавшиеся материи, но Грэй был серьезен, как анатом. Он терпеливо разбирал свертки, откладывал, сдвигал, развертывал и смотрел на свет такое множество алых полос, что прилавок, заваленный ими, казалось, вспыхнет. На носок сапога Грэя легла пурпурная волна; на его руках и лице блестел розовый отсвет. Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный, густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений, различные – в своем мнимом родстве, подобно словам: «очаровательно» – «прекрасно» – «великолепно» – «совершенно»; в складках таились намеки, недоступные языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся глазам нашего капитана; что приносил лавочник, было хорошо, но не вызывало ясного и твердого «да». Наконец, один цвет привлек обезоруженное внимание покупателя; он сел в кресло к окну, вытянул из шумного шелка длинный конец, бросил его на колени и, развалясь, с трубкой в зубах, стал созерцательно неподвижен.
Этот совершенно чистый, как алая утренняя струя, полный благородного веселья и царственности цвет являлся именно тем гордым цветом, какой разыскивал Грэй. В нем не было смешанных оттенков огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намеков; не было также ни синевы, ни тени – ничего, что вызывает сомнение. Он рдел, как улыбка, прелестью духовного отражения. Грэй так задумался, что позабыл о хозяине, ожидавшем за его спиной с напряжением охотничьей собаки, сделавшей стойку. Устав ждать, торговец напомнил о себе треском оторванного куска материи.
– Довольно образцов, – сказал Грэй, вставая, – этот шелк я беру.”
(Александр Грин. “Алые паруса”). Выбирая цвет парусов для Ассоль.
Больше мне нечего сказать.