Я вспомнила о том, что когда писала огромную статью про Ивана Сергеевича чуть ли не в серию "Пером и скальпелем" (он не был врачом, зато болел и лечился с запоминающимися деталями), потому что во-первых, сейчас вовсю обсуждают можно ли любить Отчизну издалека и не будет ли это странною любовью.
А, во-вторых, мой личный опыт показал интересную закономерность, хотя она, конечно, не про всех.
Случилось так, что у человека, который, как мне казалось, питал ко мне сильное чувство, должно было рухнуть всё, он стоял почти на краю бездны, в какой-то момент вспыхнули глаза и и он сказал: "Уедем в тайгу, будем жить на заимке, как твои предки. Поедешь со мной?"
И я, конечно бы, рванула, не думая. Уже тогда себе ясно представила эту картину. Если мои родители и прародители прожили в самых глухих местах алтайской тайги триста лет, то почему я не смогу?
Был бы милый рядом, с которым я собиралась умереть в один день.
Но вскоре такая надобность отпала. И, как это случалось в 90-х, на заимку звали с собой одних, а в парижский особняк других.
В жизни Ивана Сергеевича случилась настоящая любовь, которая позвала в дорогу. Пусть не в тайгу, хотя, уверена, он тоже рванул бы туда, не раздумывая.
Любовь зла...
Итак, представляю вам мой тот самый труд о Тургеневе. Надеюсь, вы найдете здесь то, о чем никогда не знали. Руководствуюсь, как обычно, свидетельствами очевидцев, ибо мы с вами по известным причинам со свечой не стояли.
********
Мы редко заглядываем в мемуары, отдав на откуп желтой прессе биографии любимых писателей, актеров, музыкантов. Папарацци же подчас, выхватив один факт, не утруждают себя особыми изысканиями. А мы всплеснем ручонками — да и поверим.
И — изменится картина мира, поблекнет портрет художника.
Немногим известно имя Авдотьи Панаевой, женщины многих достоинств. Подруги, соратницы, гражданской жены Некрасова, жившей в странном треугольнике, подобном тому, в который впишется позднее Лиля Брик c мужем Осей и Маяковским.
Но, несмотря на то, что в ее воспоминаниях чаще всего встречаются слова «чай» и «обед», к ней с пиететом относились и современники, и нынешние исследователи литературы. Еще бы! Достоевский влюбился в Авдотью с первого взгляда. Ей посвятил стихотворение « На Днепре в половодье» Фет. На ее попечение оставил осиротевшую семью рано умерший Добролюбов.
С датами путалась. В чем сама и признавалась. А вот факты подает, что называется, вкусные. Не без субъективизма, в том числе и женского.
Меня она удивила неприкрытой неприязнью к Тургеневу. Первое же упоминание — и сразу страшный негатив. Рассказ о том, как Иван Сергеевич поделился с ней подробностями своего героического поступка: однажды во время пожара на пароходе он не потерял присутствия духа, успокаивал плачущих женщин и ободрял их мужей, обезумевших от паники…
Авдотья и прежде слышала подобную историю. Только другой ее знакомый, бывший участником тех же событий, возмущался поведением пассажира, который толкал женщин и детей, не давая им первыми сесть в спущенную лодку. Она бы не поверила этому, добавляет Панаева, если бы не одна деталь. Тот человек добавил: «у него тоненький голос, что очень поражает в первую минуту, при таком большом и плотном телосложении».
С голосом классику и впрямь не повезло. Но что же случилось тогда на корабле? И кто лукавит?
Попробуем поверить матери, которая писала сыну: «Почему могли заметить на пароходе одни твои ламентации… Слухи всюду доходят! — и мне уже многие говорили к большому моему неудовольствию. «Этот толстый г-н Тургенев, который так вопил, который говорил: «умереть таким молодым». (…) Это оставило на тебе пятно, если не бесчестное, то ридикюльное».
Наверное, все представили себе солидного старика с седой бородой, портрет которого украшал стену вашего кабинета литературы. Это он, как безумный, мечется по горящей палубе.
Нет, у писателей тоже бывает молодость.
ВЕНОК ОТ МУ-МУ И НЕПОКОРНАЯ ЛУША
Ивану Сергеевичу было 19 лет. И маменька после курса учебы в питерском университете отправила его в Германию, впервые выпустив так далеко из родительского гнезда. Очевидно, в Спасском-Лутовинове он предпочитал пешие и конные прогулки и совсем не научился плавать. Потому пожар на корабле в открытом море, который сразу же унес жизни нескольких человек, вверг молодого человека в поистине ридикюльное состояние.
Не столь широко известен и обсуждаем другой эпизод из юности Тургенева. Кто не знает, тот догадывается, что во многих своих произведениях он показал во всей красе свою своенравную мамашу. Вспомнить хотя бы незабвенное «Му-Му». (Меня поразило то, что во время похорон к гробу писателя был доставлен солидный венок с лентой «Автору «Му-Му» от общества покровительства животным».)
Думаю, очень непросто расти при матери, построившей жизнь в поместье по столичному образцу, который представлялся молодому человеку карикатурным. Слуги имели у нее особенные имена и звания. К примеру, имелся министр двора Бенкендорф. Прибытие почты сопровождалось звоном колокола, а письма на серебряном подносе подавал хозяйке министр почт, одетый соответствующим образом. Даже голуби в усадьбе слетались за хлебными крошками ежедневно ровно в двенадцать часов.
Но что поделать? Отец рано оставил Варвару Петровну вдовой. Да и малосимпатичная во всех отношениях женщина вряд ли спокойно жила рядом с ярким мужчиной, о котором германская владетельная принцесса, увидев на водах в Карлсбаде на руке ее браслет с портретом, воскликнула: «Вы — жена Тургенева, я его помню. После императора Александра I я не видала никого красивее вашего мужа».
Иван Сергеевич тоже помнил, что отец «был очень хорош — настоящей русской красотой». Однако полагал, что сам он похож на мать. Я просмотрела все имеющиеся портреты писателя. И согласилась, было, с ним. Однако…
Эдмон и Жюль Гонкуры: «Это очаровательный колосс, нежный беловолосый великан, он похож на доброго старого духа гор и лесов, на друида и на славного монаха из «Ромео и Джульетты». Он красив какой-то почтенной красотой, величаво красив… (…) У Тургенева глаза как небо».
Ги де Мопассан: «Дверь отворилась. Вошел великан. Великан с серебряной головой, как сказали бы в волшебной сказке. (…) Это была голова Потока, струящего свои воды, или, что еще вернее, голова Предвечного отца».
Скульптор Марк Антокольский: «Его величественная фигура, полная и красивая, его мягкое лицо, окаймленное густыми серебристыми волосами, его добрый взгляд — имели что-то ласкающее, но вместе с тем и что-то необыкновенное; он напоминал дремлющего льва: одним словом, Юпитер».
Оды впечатляющей внешности Тургенева можно цитировать бесконечно. Тем не менее у меня на полке есть книжка о дон-жуанских списках Пушкина, а про Ивана Сергеевича ничего подобного нет. И женщины в его жизни занимали совсем иное место.
Так вернемся к тому, малоизвестному, эпизоду, о котором рассказал в свое время журналист А.Дунин.
Была у Ивана среди крепостных подруга детства, наперсница игр, озорная девушка Луша. Он научил ее грамоте, и втихую Луша перечитала всю лутовиновскую библиотеку. Это ее и погубило. Просвещенная девушка смело выступила против жестокости барыни, приказавшей наказать плетьми дворового человек. За это ей отрезали косу и отправили пасти гусей. Но Лушу это не остановило.
- Нет от Бога такого закона, чтобы человек владел человеком, — говорила сельская революционерка. — Закон этот придумали господа, потому что он для них выгоден.
Разве можно с такими речами, да в крепостное время оставаться безнаказанной! Доносчики барыне все уши прожужжали про «всякие непотребные небылицы», которые несла в народ непокорная Луша. Но чашу терпения Варвары Петровны переполнило известие, что бабы, по ее наущению, продали все грибы и ягоды в городе, отказавшись подать их к барскому столу.
Луша была продана соседней помещице, которую за жестокость прозвали Медведицей. Но еще не переправлена из деревни в тот момент, когда на каникулы к маменьке прибыл совсем юный сынок. Узнав о происшествии, он объявил матери, что не потерпит такого варварства, как продажа людей, и укрыл Лушу в надежном крестьянском доме.
Купившая девушку помещица возмутилась и заявила в уездную полицию о бунте молодого помещика и крепостной девки Лукерьи. Капитан-исправник, посланный на усмирение такового, никакого результата не добился. Тогда он собрал толпу мужиков, вооруженных дубинами, и направился к дому, где укрывалась девушка.
Теперь поставьте себя на место Тургенева. Вам 15-16 лет. Вы стоите на пороге дома, в котором прячется от произвола подруга детства. А на вас надвигается толпа вооруженных людей во главе с представителем власти.
Иван Сергеевич встретил их с ружьем в руках со словами: «Стрелять буду!»
Знать, грозно сказал, раз они отступили, а Лутовиниха сдалась. Сказала: «Не надо кровопролития», заплатила Медведице неустойку и оставила Лушу в покое.
Но дело о «буйстве» молодого помещика Тургенева тянулось еще долго, и было закрыто лишь в год объявления знаменитого царского манифеста.
Зная еще и о безрассудном поведении Ивана Сергеевича на парижских баррикадах во время революции 1848 года, о настойчивости, которую он проявил, чтоб напечатать некролог, посвященный Гоголю (Авдотья Панаева презрительно назвала его статейкой), — неодобренный властями, за что он поплатился месяцем заточения и ссылкой, я бы не спешила обвинять писателя в трусости.
Пусть пожар на пароходе останется нелепым случайным ридикюлем.
МОЛОДОЙ ТУРГЕНЕВ В ЮБКЕ
Как умирал наш великий писатель, чем и почему болел — история большая и отдельная. Только к вопросу о том, чего он боялся, а чего нет, не могу не добавить, что последнюю операцию ему делали без наркоза. И вот как сам Иван Сергеевич описывает свои чувства:
«Было очень больно; но я, воспользовавшись советом Канта, старался давать себе отчет в своих ощущениях — и, к собственному изумлению, даже не пикнул и не шевельнулся».
Альфонс Доде, заехавший к другу незадолго до его кончины, услышал от него такой рассказ. «Сначала он испытал такое ощущение, словно с него, как с яблока, снимали кожуру, затем пришла резкая боль — нож хирурга резал по живому мясу.
— Я анализировал свои страдания, мне хотелось рассказать о них за одним из наших обедов. Я подумал, что это может вас заинтересовать, — прибавил он».
****
О существовании дочери Тургенев узнал, когда девочке минуло уже восемь лет. Участь ее была незавидна. Пелагея жила при матери писателя в Спасском-Лутовинове. Вся дворня дразнила ее барышней и заставляла таскать непосильные грузы. Но время от времени ее одевали в чистое платье и приводили к Варваре Петровне, которая спрашивала: «Скажите, на кого эта девочка похожа?»
Лучшую рекомендацию ее внешности дал Афанасий Фет:
«… она весьма мило читала стихи Мольера; но зато, будучи молодым Иваном Сергеевичем в юбке, не могла предъявлять ни малейшей претензии на миловидность».
Вот когда сходство с отцом работало без всякой генетической экспертизы.
Иван Сергеевич, к удивлению близких, взялся за устройство судьбы своей дочери с чрезвычайным рвением. И в первую очередь написал о ней своей дорогой Виардо (которая в дальнейшем и воспитала девочку вместе со своими детьми).
Пока же Пелагея-Полина ждала, что с нею будет дальше.
В это же самое время на квартире у Тургенева поселился молодой Лев Толстой, только что вернувшийся из Севастополя. Это было специфическое время в жизни автора «Войны и мира». Как писал Тургенев, квартирант его «пустился во все тяжкие. Кутежи, цыгане и карты во всю ночь…» В рамках тех же высоких отношений Толстой с раздувающимися ноздрями сообщал друзьям о Тургеневе: «…он нарочно теперь ходит взад и вперед мимо меня и виляет своими демократическими ляжками!»
Рано или поздно должен быть произойти взрыв. И он случился.
Даем слово Фету: «Зная важность, которую в это время Тургенев придавал воспитанию своей дочери, жена моя спросила, доволен ли он своей английской гувернанткой. Тургенев стал изливаться в похвалах гувернантке (…):
— Теперь, — сказал Тургенев, — англичанка требует, чтобы моя дочь забирала на руки худую одежду бедняков и, собственноручно вычинив оную, возвращала по принадлежности.
— И это вы считаете хорошим? — спросил Толстой.
— Конечно, это сближает благотворительницу с насущной нуждой.
— А я считаю, что разряженная девушка, держащая на коленях грязные и зловонные лохмотья, играет неискреннюю, театральную сцену».
Сам же Иван Сергеевич формулирует свою обиду так: «А он что же выговорил! «Если бы, — говорит, — она была бы ваша законная дочь, вы бы ее иначе воспитывали!» Тут уж я света невзвидел, сказал ему что-то вроде того, что размозжу ему голову, хлопнул дверью и выбежал вон из комнаты».
Софья Андреевна со слов знаменитого супруга, другой нашей глыбы Льва Николаевича, записала ту же сцену так:
«Тургенев рассердился и вдруг сказал: «А если вы будете так говорить, я вам дам в рожу».
Не мудрено, что на этом высокие отношения двух классиков закончились, и началась великая ссора, породившая массу сплетен и слухов, и длившаяся несколько десятилетий.
И вот мы дошли до одного из самых странных и неразгаданных явлений жизни Ивана Сергеевича. Имя этой загадки — Полина Виардо. При том, что писатель был далеко не аскетом, он более сорока лет сохранял глубокое чувство только к одной представительнице прекрасной половины человечества.
НЕЗАБЫВАЕМЫЙ ОБЕД ИЗ СТАРЫХ КУРИЦ
В отношении женщин, находящихся на другой ступени общества, Иван Сергеевич был необычайно демократичен. Впечатляет формулировка некой Олимпиады Аргамаковой, приоткрывающей завесу тайны о том, как именно Тургенев обрел дочь. Она рассказывает, что Тургенев в 40-е годы прибыл к больной матери в ее московский дом на Остоженку — не столько, чтоб навестить, сколько для получения субсидий. И встретил там смазливую швейку. Случайно разговорился…
«Она ему понравилась, и он предложил ей свои ласки, которые и были приняты. После этого Иван Сергеевич вскоре уехал за границу. Не подозревая, что в России оставляет свою дочь».
Можно ли написать о подобном происшествии более трепетно и деликатно? И как тут вновь не вспомнить Панаеву с ее очередным обширным описанием недовольства Тургеневым?
Однажды Иван Сергеевич похвастался тонким мастерством своего повара и пригласил группу друзей (Панаеву, уж не знаю с каким из мужей, Белинского — небожителей, в общем, числом в шесть человек) к себе на дачу. Выехав с утра по весьма жаркой погоде в коляске, приглашенные ближе к обеду прибыли к дому, из которого никто не вышел их встречать. В результате долгих поисков вытащили повара («ни сном - ни духом») из единственного трактира, куда и зайти-то было страшно, и послали … к священнику, поскольку стало известно, что Тургенев не без успеха ухаживает за его хорошенькой дочерью и постоянно там пребывает. (В данном случае плодом стала эротическая поэма «Поп», описывающая это увлечение.)
Приведенный к разъяренным голодным гостям хозяин стал божиться, что ждал друзей лишь завтра, и их приезд — полная неожиданность, и они сами виноваты. На что Белинский (сам великий Виссарион Григорьевич) сообщил классику, что попадись он ему на глаза в первую минуту, он бы его «раскостил на все корки».
Иван Сергеевич возразил, что повар его всемогущ, придумал немудреное развлечение и к шести часам вечера был подан обед из старых тощих куриц, по которому сложно было судить о мастерстве кулинара. Провожая компанию, Тургенев сказал:
— Господа, в воскресенье приезжайте ко…
Но ему не дали договорить фразу, покатившись со смеху, к которому он и сам с удовольствием присоединился.
О ЛЮБВИ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ
Недавно в соцсетях одна журналистка написала: "если бы не Тургенев, то мир не узнал бы, кто такая Полина Виардо".
Миру вряд ли удастся узнать имя автора этих строк, или пусть она срочно найдет мужчину — пусть даже не великого классика, который будет нежно к ней привязан в течение каких-то сорока двух лет. В письме от Некрасова к Толстому есть такие слова:
«На днях мы как-то заговорили о любви — он (Тургенев в нашем случае) мне сказал: «Я так и теперь еще, через 15 лет, люблю эту женщину, что готов по ее приказанию плясать на крыше, нагишом, выкрашенный желтой краской!»
Наталья Тучкова-Огарева заметила: «Он избегал произносить ее имя; это было для него вроде святотатства».
Дочь знаменитого тенора Мануэля Гарсиа и артистки, украшавшей мадридскую сцену. Сестра рано умершей знаменитой оперной певицы Марии Малибран. Невероятная труженица, в юные годы получившая прозвище Муравей за усердие в занятиях музыкой. Одним из ее учителей на фортепиано был Ференц Лист. Пением больше всех занимался с ней отец. И с первого выхода на сцену все увидели в Виардо великую драматическую певицу.
Влюбившийся в Полину Альфред Мюссе писал, что она поет, как дышит. Их роману не дала развиться Жорж Санд. (Хотя спустя годы закрыла глаза на ее отношения со своим сыном.) Она познакомила девушку с будущим мужем Луи Виардо, который был старше невесты на 20 лет. Зато Луи в ту пору возглавлял Итальянскую оперу в Париже. Будучи человеком энциклопедических знаний, он помог молодой жене получить блестящее образование. Виардо говорила и пела на шести языках, включая русский. Крестной матерью ее была Прасковья Голицына, в честь которой и назвали девочку.
Сказать, что мужа Полина не любила, никто, кроме нее самой, не может. Все-таки в этом браке родились четверо детей. Однако к мужу она относилась с легким юмором, часто величая его прилюдно «колпаком». И, по свидетельству окружающих, своим мужчинам она предлагала лишь дружбу, «свободную от эгоизма, прочную и неутомимую».
Однако, когда я увидела предположение, что ее сын Поль — ребенок Тургенева, начала изучать доказательства. И наткнулась на утверждение, что отцом мог быть красавец, усмиритель женских сердец, знаменитый генерал Скобелев. Затем возник Иван Всеволожский из Императорских театров. За ним последовал герцог Саксен-Веймарский, из-за которого на некоторое время Тургенев оставил Полину (но вскоре простил и вернулся). На художнике Ари Шеффере, рисовавшем в ту пору ее портрет, и тоже страстно влюбленном в певицу, я перевернула эту страницу ее биографии.
Судьбоносных передач «Пусть говорят», где Андрею Малахову выносят конверты с результатами ДНК-экспертиз, еще не было. А в лучшем из миров и так знают родителей мальчика.
При этом, как писала Елена Апрелева, женщиной Виардо была обворожительной, хоть и не имела преимуществ красоты. Можно было обойтись характеристикой Гейне, сказавшем, что она напоминает пейзаж — чудовищный и экзотичный, но что будет лучше оценки представительницы женского пола? Замечу: если Жорж Санд назвала Виардо самой гениальной женщиной своего времени, то в России у ее дарования было мало поклонниц. Итак, слово той же Апрелевой: «Глаза, отражавшие каждый оттенок настроения, своей выпуклостью не соответствовали понятиям о красоте; не соответствовали понятиям этим и губы, и слишком широкие бедра…» Многие называли рот певицы безобразным. Говорили о ее сутулости, о ее «далеко не безукоризненном сложении», о том, что лучше не видеть ее анфас…
И тем не менее величайшие музыканты, писатели, художники были у ее ног.
Обаяние таланта, острота ума, независимость суждений — то, что более всего ценил в женщинах и Иван Сергеевич. Вспомните его героинь. Много ли там дурочек?
Властная мать смирилась, услышав лишь одно ее выступление.
Вот впечатление от одного из ее случайных выходов к роялю, когда Виардо уже была не молода и выступала лишь как аккомпаниатор. На сей раз клавишником был Сен-Санс: «Все притаили дыхание и с замиранием сердца ловили горячие, страстные звуки; все проникались ни с чем не сравнимым исполнением, при котором гениальная певица так всецело сливалась с гениальной трагической актрисой. Ни один оттенок … взволнованной женской души не пропал бесследно, а когда, понижая голос до нежного ласкательного пианиссимо, в котором слышались и жалоба, и страх, и муки, певица пропела, потирая белые прекрасные руки, свою знаменитую фразу: «Никакие ароматы Аравии не сотрут запаха крови с этих маленьких ручек…» — дрожь восторга пробежала по всем слушателям».
Между тем, в это время певице было 58 лет и, по ее словам, в голосе сохранилась лишь одна октава. Чуть позже она спела во время литературного утра в пользу создания русской библиотеки в Париже романс Чайковского «Нет, только тот, кто знал». И Герман Лопатин написал: «Она была старухой. Но когда она произносила: «Я стражду», меня мороз продирал по коже, мурашки бегали по спине… Надо было видеть публику!»
Впрочем, тот же Лопатин считал, что Виардо экспроприировала Тургенева у России. Она же смеялась: «Вы, русские, не знаете, насколько вы обязаны мне, что Тургенев продолжает писать и работать». И многие подтверждали, что ее художественный вкус и недюжинная сила воли ободряюще действовали на Тургенева и побуждали его к деятельному творчеству.
А Россию он никогда не забывал и, понимая, что скоро умрет, написал другу: «Когда вы будете в Спасском, поклонитесь от меня дому, саду, моему молодому дубу — родине поклонитесь, которую я уже, вероятно, никогда не увижу».
«Жизнь их, конечно, не подлежала ничьему осуждению», – писал один из современников, имея в виду знаменитый треугольник. Луи слыл антиклерикалом и антиимпериалистом, ссорился с властями, из-за чего семья без конца меняла место жительства (а за ними — и Тургенев). Ему современники обязаны превосходным переводом «Дон-Кихота». Знал Виардо и русский язык. И переводил на французский Пушкина, Лермонтова и…Тургенева. Общая стена у них в доме была с Иваном Сергеевичем, а не с женой. И часто гости видели его бесцеремонные визиты к писателю, прямо в халате и колпаке, за стопкой утренних газет. Василий Поленов, побывавший у них в гостях в Париже, делился впечатлениями об их отношениях с Полиной: «Виардо с ним обращается, как со старшим братом-холостяком, который на старости лет нашел пристанище у домовитой сестры. А Виардята к нему относятся, как к любимому дяде».
Это правда. О любимой дочке трудно у Ивана Сергеевича слово найти. Разве что горький вздох о том, что ничто их не связывает: она не разделила его любви к литературе, к музыке, к собакам… Быстро забыла русский язык, вышла замуж, располнела. А вот состояние желудка прихворнувшей дочери Полины волнует писателя больше любой газетной сенсации. В любую погоду он первым мчится за врачом, в аптеку. И, надо сказать, когда я увидела этот рисунок Клоди и поразилась любви, с какой он был сделан.
Семья Виардо была рядом со своим милым странным сожителем до последнего его мучительного вздоха. Все надеялись на лучшее, старались шутить, как могли. Однажды Ивану Сергеевичу стало совсем худо и он попросил Полину выбросить его в окно. «Вы слишком большой и тяжелый, и потом это может вам повредить», — с улыбкой ответила она.
И наш великий писатель ушел в другие миры, благодаря свою любимую за годы, проведенные вместе.
Дай Бог, чтобы рядом с вами или с вашими детьми был в жизни хоть какое-то время человек, способный сказать, как Тургенев Полине Виардо:
«День, когда мне не светили ваши глаза — день потерянный…»
И о России, с которой писатель был долго в разлуке:
Несколько цитат из романа "Дворянское гнездо", в котором, на мой взгляд, особенно сильно выражена тоска писателя по Родине:
- Русский человек боится и привязывается легко; но уважение его заслужить трудно: дается не скоро и не всякому.
- Порядочным людям стыдно хорошо говорить по-немецки.
- От младых ногтей не могу видеть равнодушно немца: так и подмывает меня его подразнить!
- Лизе и в голову не приходило, что она патриотка; но ей было по душе с русскими людьми; русский склад ума ее радовал.
- И она привязалась к Ивану Петровичу всей силою души, как только русские девушки умеют привязаться.
- Мление скуки — гибель русских людей!
(Спор западника Паншина с Лаврецким):
Он доказал ему невозможность скачков и надменных переделок с высоты чиновничьего самосознания — переделок, не оправданных ни знанием родной земли, ни действительной верой в идеал, хотя бы отрицательный; привел в пример свое собственное воспитание, требовал прежде всего признания народной правды и смирения перед нею — того смирения, без которого и смелость противу лжи невозможна; не отклонился, наконец, от заслуженного, по его мнению, упрека в легкомысленной растрате времени и сил.
- Всё это прекрасно! - воскликнул, наконец, раздосадованный Паншин, - вот вы, вернулись в Россию, - что же вы намерены делать?
- Пахать землю, - отвечал Лаврецкий, - и стараться как можно лучше ее пахать.