Судьба Джамалуддина, старшего сына Шамиля, была непростой. История была трагедией для всей семьи. Потеря и обретение, воссоединение и смерть, отнявшая Джамалуддина – пережитое его родными.
Этот мальчик, вспеленанный войной, смотревший в ее глаза с самого рождения, по праву рождения и волей судьбы должен был отправиться на чужбину. Ему было всего девять лет, но в этом юном возрасте он обладал глубоким умом и твердостью характера. Будучи вдали от родины, он оставался достойным сыном своего народа и знаменитого своего отца, одновременно пользуясь уважением в каждом обществе, в котором находился. Много о нем сочиняли историй, много слухов передавали, но большей частью те, кто сына Шамиля никогда и не видел. Но то всего лишь домыслы и художественные фантазии, прикрепленные лишь к имени. А факты были. Была реальная история.
17 августа 1839 года, Кавказ, Ахульго. Ставка российских войск. Генералу Граббе сообщают, что к нему прибыл горец с мальчиком.
Генерал вышел навстречу. Сразу смолк говор, прекратился спор между двумя горцами – служащим российской армии и пришедшим. Спорили ожесточенно и в то же время сдержанно.
Пришедшими были высокий худощавый горец и мальчонка с открытым, но не по-детски серьезным взглядом. Уже не оставалось сомнений, но все же Павел Христофорович вопросительно посмотрел на горца.
– Шамуил выдал тебе сына, выполни теперь свое обещание, – обращаясь через переводчика к генералу, сказал горец. Это был Юнус, близкий друг и телохранитель имама Шамиля. Ему одному мог доверить Шамиль сына, уповая на Всевышнего.
Джамалуддину было всего девять лет. Внешне он не выдавал своего волнения, но это был ребенок, отлученный от отца и от матери, разлученный со своей семьей и со всем, что было дорого – и пытающийся осознать это. Джамалуддин знал, что сейчас Юнус уйдет, а он останется с абсолютно незнакомыми людьми, даже с немусульманами, как ему говорили. И неизвестно, что будет через час, через день, через неделю… Неделя – это слишком долго, не стоит думать о долгих семи днях. А что сейчас? Он сын имама Дагестана и представляет его. Нельзя опозорить отца. Что бы ни случилось, нужно мужественно и молча все выдержать. Отец сказал, все происходит по воле Всевышнего. Перед отправкой имам положил руки Джамалуддину на плечи и глядя прямо в глаза сказал: «Лишь Аллаху я поручаю тебя, уповаю на его милость! Да сбережет тебя Господь, сын мой!»
Юнус положил руку ему на плечо и так же, глядя в глаза, сказал: «Помни заветы отца. Не забывай, кто ты!» – и, похлопав Джамалуддина по плечу, он ушел.
Девятилетний горец остался один в стане врага. Он был отдан как аманат*. Шамиль надеялся, что после выдачи сына, как того требовал генерал Граббе, артобстрел разрушенного селения прекратится.
Более двух месяцев длилась осада Ахульго. Два страшных месяца и пять дней аул осаждался войсками. Джамалуддин слышал, как старшие говорили, что русские идут по трупам, на горе уже нет места для живых. Аксакалы говорили, не было такой сечи с начала войны. Не раз сын Шамиля видел, как погибают люди. Видел искалеченных людей и много чего, о чем старшие не упоминали при младших. Тайком бегали они с мальчишками и пытались сосчитать, сколько погибших с каждой стороны. Все хотели это остановить. «Но если мы сложим оружие, будет еще хуже», – говорили мюриды.
Грохотало днем и ночью. Башня Сурхая, соратника и товарища имама, на которую возлагали большие надежды, рухнула, погребя под собой горцев, в числе которых был и сам Сурхай. Горцы не сдавались, но в последние дни стало совсем тяжело: аул был взят в кольцо, некому было вывозить раненых, а воздух полнился гарью, порохом и нескончаемым грохотом, тяжелым камнем застывающим внутри. От этого грохота закладывало уши, и казалось, будто гул бьет в набат в голове.
Жажда стала постоянным спутником. Воду трудно стало доставлять, и поручали это дело легким и ловким – мальчикам. Их на веревке спускали к реке и так же поднимали. Джамалуддин и сам отправлялся за водой и всем помогал, чем мог.
Размышления прервал русский генерал. Он что-то сказал, и заложника отвели в шатер. Аманат больше не думал о своем предназначении. Мальчик осматривал оружие, не скрывая своего интереса. Офицеры с любопытством наблюдали за ним, удивляясь его уверенности и видимой беспечности.
Вскоре Джамалуддина приготовили в путь. Он не знал, куда едут, да и не все ли равно? По пути следования, в самом начале, на экипаж напали. Аманат не видел, но слышал борьбу, звон сабель, родную речь. В схватке кто-то штыком проткнул карету и ранил мальчика в руку. Еще некоторое время продолжалась борьба, а затем снова двинулись в путь. Лошадей погнали так быстро, как могли. Рану перевязали, улыбаясь, что-то говорили маленькому заложнику, но он ничего не понимал. Понимал Джамалуддин то, что отец попытался отбить его. И не смог… Сердце щемило от тоски по родным. Но у него своя участь. Но исполнил ли он свой долг? Прекратились ли штурмы и обстрелы села, на что так надеялись жители, пришедшие к имаму? Они и прежде приходили. Имам ответил, что, выдай он сына, неприятельские войска все равно не отступят. Изнуренные, изможденные жители пришли вновь. Глядя на них, Шамиль не смог отказать. Он и сам искал смерти под пулями, принимая ее за избавление. Так неужели не прекратилось?
Джамалуддина отправили сначала в Ставрополь, затем в Москву. Долгий, нескончаемый путь, однообразные дни, где мир мелькает за окном, и в этом пути позади остается его жизнь… Позади остались живые и мертвые, звон сабель и стоны раненых, гром пушек и удушающий воздух. Живы ли там родные, что с ними? Увидит ли он вновь своего младшего брата? Джамалуддин отвлекал себя от грустных мыслей – сколько всего интересного для девятилетнего горца! Впервые в жизни такой долгий путь, впервые – поезда, стук колес этих длинных машин. Пейзаж за окном плавно перетекал, менялся, открывая новые просторы. Джамалуддин впервые был так далеко от дома.
По прибытии в Москву заложника отдали в кадетский корпус. Горский мальчик ничего не понимал на незнакомом языке, но старался учиться по жестам и движениям. Дети быстро находят общий язык, и новоприбывший подружился со сверстниками. Языковая преграда не помеха дружбе детей. Но из Московского кадетского корпуса Джамалуддина пришлось перевести, потому как директор заведения рапортовал начальству в Санкт-Петербург, что в корпусе «нет мусульманского священнослужителя» и он не может предоставить юному новобранцу все необходимое. Тогда Джамалуддина определили в Александровский кадетский корпус для малолетних сирот в Царском Селе. Через несколько месяцев, когда Джамалуддину исполнилось десять лет, его перевели в 1-й Санкт-Петербургский кадетский корпус – престижное заведение, в котором учились дети Романовых и многих знатных дворян.
Аманат быстро выучил язык, подружился с одноклассниками. Конечно, дворянские дети любили шалить, как и все дети на свете. Они с особым уважением относились к Джамалуддину за то, что он никогда не выдавал товарищей. Помимо сына имама Шамиля, в корпусе учились и сыновья других горцев, но состоящих на службе в Российской армии. Все горцы носили черкеску*, папаху, саблю на поясе. Дети молились пять раз в день, как учили их родители, держали пост в положенный месяц. В кадетском корпусе были муллы, которые продолжали обучение детей, следили за их воспитанием. Наследников именитых горцев, попавших в кадетские корпуса, обучали военному делу с уважением к конфессии их семьи. Горцы – аманаты или дети офицеров Российской армии – придерживались канонов своей религии. Возможно, сохранение религиозных взглядов аманатов объяснялось их ценностью для семьи (был риск отказа семьи от родственника-иноверца) и политическим влиянием посредством пленника на семью.
Джамалуддин был жадным к знаниям. Выучил не только русский, но и французский и немецкий языки. Но особенно интересовали его точные науки и естественные науки. Математика была любимым предметом сына имама. Джамалуддину нравилось решать задачи, а еще он любил географию. Живой ум и любознательность мальчика нравились преподавателям.
В начале пребывания в корпусе, когда Джамалуддин только начал учить русский, одноклассники «по секрету» сообщили ему, что их заведение собирается посетить не кто иной, как сам император Николай I. Джамалуддин не знал, кто это, он только слышал иногда, а потому удивился суматохе, царившей в корпусе. Император, которого с таким волнением ждали, прибыл. Проходя перед строем кадетов, Николай I остановился подле Джамалуддина и, мягко и с улыбкой глядя на него, спросил: «Ну, как твоя рука?» Не умеющий подробно по-русски излагать свои мысли мальчик засучил рукав и показал заживающую рану. Император с добротой пожелал ему выздоровления и продолжил осмотр.
Николай l взял сына Шамиля под свою опеку. Император часто наведывался в 1-й кадетский – ведь здесь подрастал будущий офицерский состав, цвет армии, будущее России. Непременно император справлялся о делах Джамалуддина у преподавателей и говорил с самим воспитанником. Николаю I нравился этот всегда спокойный, серьезный мальчик.
Джамалуддин Шамиль – именно так записывалось имя в российских документах, с именем отца в качестве фамилии, а в кавказских на арабском языке – Джамал-эд-дин ибн Шамиль, что значит «Джамалуддин, сын Шамиля».
Случилось так, что спокойный воспитанник невольно оказался причиной скандала. Тоскуя по своей семье, Джамалуддин написал отцу письмо, сообщая о местопребывании и об образовании, чтобы отец не тревожился о нем. Спрашивал в письме, все ли здоровы дома, все ли хорошо, рассказывал, что император принял самое деятельное участие в его судьбе и все у него хорошо, передавал наилучшие пожелания своим родным. Джамалуддин просил отца написать ему, рассказать о жизни семьи. Кадет решился отправить письмо с выпускником – офицером, ехавшим на Кавказ. Письмо было перехвачено, случился скандал. Александр Иванович Чернышов, военный министр, должен был что-то предпринять, но сомневался, как поступить в такой ситуации: разрешение на переписку могли счесть почти преступлением, а запретить переписку с семьей воспитаннику самого императора он не мог. Разрешил резонансное дело сам Николай I: он дал позволение обмениваться письмами с имамом Шамилем. Джамалуддин написал еще одно письмо и попытался его отправить. Удалось ли ему? Сейчас доподлинно нельзя узнать, существовала ли переписка, потому как сохранились только эти два письма в переводе. Возможно, некоторое время она и осуществлялась, но доставка писем и передача противоположной стороне в условиях войны – хлопотное дело. Во всяком случае, писем имама Шамиля к своему сыну не сохранилось.
По окончании обучения аманат был зачислен во Владимирский уланский полк, проходил службу в Царстве Польском. Он отлично ездил верхом, пользовался уважением офицеров и рядового состава, но выдающимся офицером не стал – сказывалась рана, полученная в детстве. Его рука слушалась, но не абсолютно, и скованность движений иногда мешала.
Где бы ни появлялся Джамалуддин, все внимание он перетягивал на себя, хоть ему это мало нравилось. «Сын грозного Шамиля!» – шептались в залах. Подтянутый, в черкеске, кареглазый молодой человек с открытым взглядом и добродушным лицом вызывал симпатию, а его манеры и сдержанность внушали уважение. Он не привлекал к себе искусственно внимания, был скромен, но держался с достоинством. Скромность на фоне других офицеров была одним из его преимуществ.
По возвращении в Россию уланский полк был расквартирован в городе Торжке. Как было принято, дворяне приглашали офицеров на обеды или на балы. Петр Алексеевич Оленин, как представитель дворянства, тоже принимал у себя офицеров. Джамалуддин в числе других офицеров бывал у них дома и познакомился с детьми Олениных, в том числе с Елизаветой Олениной, о которой будет упомянуто позже.
В 1855 г. произошло событие, второй раз изменившее жизнь Джамалуддина.
Защищая созданный им Имамат, имам Шамиль понимал разницу военных сил. Имам переписывался с османским султаном Абдул-Меджидом l, от которого ждал военной поддержки. В 1854 г., сделав маневр для отвлечения царских войск, Шамиль выступил в Грузию для встречи с турецкими войсками. Дагестанцы прождали там около месяца, но обещанной поддержки не было. Османская империя переживала не лучшие времена. Перед возвращением Гази-Мухаммад совершил набег на поместье Цинандали, и в Ведено они вернулись с пленниками. Среди пленных были внучки последнего грузинского царя Георгия XII – Варвара Ильинична Орбелиани и Анна Ильинична Чавчавадзе, родные сестры. Имам Шамиль воспользовался этим и в очередной раз попытался обменять плененных на своего сына. Пока шли переговоры, на престол взошел Александр II (в марте 1855 г., то есть после описываемых событий и незадолго до обмена). Наконец решение было принято.
Сообщить Джамалуддину об обмене поручили новому наместнику Кавказа Николаю Николаевичу Муравьеву. Он лично встретился с офицером и сообщил ему о переговорах, добавив, что Джамалуддин вправе не ехать, коли не желает. По воспоминаниям Н. Н. Муравьева, записанным им, новость для Джамалуддина была внезапной, и он попросил времени на раздумье. Пробыв где-то час наедине, бывший аманат заявил о готовности возвратиться на родину.
Весть о возвращении сына Шамиля облетела все аулы Дагестана и соседней Чечни. Собралось много людей – дагестанцев, чеченцев. Все хотели увидеть наследника Шамиля, вернувшегося к народу. Мюридам* было интересно посмотреть, каков он из себя – старший сын имама и офицер русской армии. Собравшиеся к месту обмена сопровождали семью имама до самого Ведено.
В стан Шамиля Джамалуддина должен был сопровождать Георг-Вильгельм Карлович фон Бюнтинг. Офицер не только так близко и в обычной жизни увидел горцев, увидел их быт, он воочию увидел самого Шамиля, великого имама, о котором так много говорили. Впечатленный офицер записал все увиденное на немецком языке, а перевод стал откровением для многих его современников: тот самый имам Шамиль, с которым империя воюет который год, раскрылся в деталях и оказался самым обычным человеком с самыми земными чувствами, горячо любящим свое дитя и радовавшимся воссоединению с ним.
Встреча потерянного сына была волнительной. Когда Джамалуддин покидал грохочущий войной край, у него было два брата, один из которых погиб в те страшные дни, а по возвращении его встречали Гази-Мухаммад и рожденные после его отъезда брат Мухаммад-Шафи и сестры.
Не встретила мать. Ее не стало в 1845. Патимат ушла из жизни, так и не увидя своего сына. Горестно было Джамалуддину, горестно и тяжко.
Возвращение Джамалуддина было большим событием в жизни джамаата*. Радость имама разделяли его подданные.
Наибы приглашали возвращенного сына имама в гости. Джамалуддин приходил. И рассказывал, рассказывал о других странах, о России, о протяженности железных дорог, о многом ином. За годы отсутствия он разучился свободно выражать мысли на своем языке, но несколько недель приглашений сделали из него истого аварского рассказчика. Рассказывал увлеченно об астрономии, говорил, что можно вычислить время затмения солнца, чем приводил в недоумение горцев. Увлеченно случали его рассказы наибы – все им было интересно! Сподвижники хотели увидеть старшего сына почтенного имама и послушать его диковинные рассказы. Принять Джамалуддина у себя в доме каждый считал честью. Даже отдаленные наместники приглашали Джамалуддина, и он, приняв приглашения сразу от нескольких наибов, отправлялся в путь.
Но был и неприятный момент. Однажды он отправился в гости в отдаленные села. За время его отсутствия некий торговец, осмотрев дом Джамалуддина, пришел к имаму с жалобой. Дело было в том, что Джамалуддин с благословления имама построил себе дом по своему разумению. С любовью обустраивал юноша дом, совершенствовал каждую деталь. Много чего Джамалуддин мог сделать своими руками, ведь он любил конструировать. Его дом отличала необычная в то время пристройка: балкон. И этот торговец решил, что вид балкона сверху содержит… крест. Как это – хач* на доме сына Шамиля? Выслушал Шамиль сельчанина. Имам знал, насколько абсурдна версия, но поделать ничего не мог: недоброжелатели пустили бы в народе слухи, что вернувшийся из России наследник имама ставит кресты при постройке дома. Приказано было балкон этот разобрать. Расстроился Джамалуддин по возвращении, но тоже понимал, что из малого могли раздуть большое. Ничего не сказал сельчанину.
Вдыхал скиталец родной воздух, словно не мог им надышаться. Воздух в горах ни с чем не сравнимый, пахнущий лесом и мокрой землей. Джамалуддин часто вспоминал те дни, когда земля была иссушенной, а небо, казалось, было раскаленным. Джамалуддин посетил Ахульго, осмотрел то, что от него осталось. Вспомнил он, какие наставления давал ему отец и как провожала его мать, Патимат, тепло обнимая, с сухими глазами. И лишь когда сын вышел, она дала волю слезам. Джамалуддин отдался воспоминаниям и говорил матери все то, что было на сердце, все то, что хотел сказать эти шестнадцать лет… На могилу матери он поехал позже – Патимат умерла и была похоронена в Элистанжи.
Джамалуддин хотел видеть свою родину без войны. Он мечтал о том дне, когда Кавказу не нужно будет обороняться, а Российская империя не будет применять военные действия. Все же силы были неравны, слишком неравны, и Джамалуддин старался привести стороны к соглашению. Но, по некоторым сведениям, Джамалуддин принимал участие в военных операциях.
Будучи включенным в общественную жизнь в Дагестане, Джамалуддин не прерывал связи с Россией. Он переписывался со своими друзьями, в частности с бароном Леонтием Павловичем Николаи. В своих письмах Джамалуддин рассказывал, как живут люди в Дагестане, в Чечне, чем он сам занимается. Письма, сохранившиеся до сего времени, не только красивый образец эпистолярного жанра, но и ценные документы, раскрывающие нам детали и атмосферу той эпохи. И в то же время – обычная переписка между товарищами. Иногда сын Шамиля просил прислать ему чертежные инструменты или бумагу, и друзья всегда отправляли необходимое. Имам, который души не чаял в сыне, организовал беспрепятственную доставку его писем и посылок.
Несмотря на воспитание вне пределов Дагестана и офицерскую жизнь, полную соблазнов, Джамалуддин остался верен убеждениям и идеалам, что были взращены в нем отцом. Бывали случаи, когда он делал замечание младшему Мухаммаду-Шафи за то, что тот пригласил музыкантов или за иной проступок.
Шамиль был рад возвращению сына, а Газимухаммад почти всегда сопровождал старшего брата и выказывал почтение и послушание. Вся семья старалась возместить Джамалуддину то, что было его по праву, но чего он был лишен.
Теперь же все было хорошо: Джамалуддин, наследник имама, на родине, рядом с семьей, даже построил себе дом. Решил имам Шамиль женить сына, и среди многих достойных выбрал дочь чеченского наиба Талхига. Брак имел и политическую подоплеку: родство с одним из самых влиятельных чеченских наибов укрепляло связи Дагестана и Чечни. Кроме того, дочь Талхига была очень красива. Но через несколько месяцев после женитьбы новоиспеченный супруг захотел развестись. Шамиль, конечно же, был против – не богоугодное это дело, развод. Имам предлагал сыну не разводясь с первой женой жениться на другой, что ему будет мила. Но Джамалуддин не захотел, а чувства сына были важнее политических связей, и Шамиль разрешил развестись. Все же имам Шамиль хотел видеть старшего сына главой семьи, окруженного детьми, которыми они все могли бы гордиться. И женил сына второй раз, теперь на дочери дагестанского наиба. Но и эта попытка завершилась разводом. Решили повременить.
В 1858 г. Джамалутдин стал болеть, кашлять. Цвет лица изменился, оно побледнело, стало худым. Силы с каждым днем оставляли Джамалуддина, а вскоре он слег. Приглашали лекарей, но никто не знал, что это за болезнь, и подобных случаев в округе не было. Больного отправили в Анди, где сам воздух был целительным. Но ничто не помогало. Гази-Мухаммад предложил брату приехать к нему в Карату, где он был наместником, и Джамалуддин с радостью отправился к брату. Состояние ухудшалось. Лекари приходили, делали лекарства, но ничего не помогало. Шамиль был в первую очередь отцом. Имам послал за русским лекарем – может, он скажет, что за недуг сразил его сына? Вызвался ехать С. И. Пиотровский. Они были уже знакомы, и Джамалуддин обрадовался знакомому. С. И. Пиотровский констатировал чахотку и с сожалением сообщил безутешному отцу, что надежды уже нет… Чахотка. Болезнь была неведома в горах, где был сухой воздух, а влажность Петербурга губительно сказалась на мальчике, помещенном в чужую среду.
Гази-Мухаммад и Мухаммад-Шафи старались казаться бодрыми, но Шамилю было невыносимо смотреть, как с каждым днем тает его сын. Сын, его первенец, его аманат, вымоленный им у Аллаха и возвращенный ему. Имам терял его… На все воля Всевышнего, говорил имам, но отчаяние родителя захлестнуло его: любимый его сын, отлученный в детстве от семьи, не получивший всей ласки, заботы, отцовской поддержки, теперь, когда обрел все это, угасает… Его сын, его ценность, его надежда. Его аманат, данный ему Всевышним и сохраненный для Шамиля. Шестнадцать лет молился имам о сыне, который далеко, на чужбине, о сыне, что думал о нем. После каждого намаза* просил имам Аллаха сберечь всех его детей, а более всего молился об отсутствующем, о судьбе которого он тревожился.
Врачу Пиотровскому, приехавшему к его сыну, Шамиль подарил белого коня и дорогое оружие, когда тот через несколько дней пребывания, оставив Джамалутдину лекарства, собрался обратно. Имам и его сыновья подготовились к тому, что Всевышний забирает у них Джамалуддина. Но однажды им, выехавшим на осмотр войска, сообщили, что Джамалуддин совсем слаб. Бросились они к сыну и брату. Джамалуддин, около которого дежурил лекарь, был необычайно бледен, глаза его, обычно такие живые, впали, но в них читались та же доброта и то же благородство, что и ранее. Больной был настолько слаб, что не мог говорить. Жестом руки и взглядом ответил он на приветствие отца и братьев, как бы извиняясь за невозможность приветствовать по этикету. Гази-Мухаммад выбежал из сакли, и бывшие снаружи наибы видели его слезы и слышали его рыдания. Шамиль не смог сдержать слез. Великий имам Дагестана и Чечни, воевавший двадцать восемь лет, много раз серьезно раненный, терявший близких в этой войне, имам, который одним взглядом мог усмирить непокорных, плакал у смертного одра своего сына. Шамиль не стеснялся своих слез и ни на кого не обращал внимания. Хороня жену свою Джавгарат и годовалого сына Саида, погибших в Ахульго, Шамиль в одиночестве проливал по ним слезы. Сейчас грозный имам был лишь отцом…
Через несколько дней Джамалуддин умер. Его похоронили в том же селении, в Карата. Скорбь не покидала чело Шамиля, и возможно, думал имам, что, не отпусти он тогда сына к русским, до уготованного срока старший его сын был бы в семье, но на все себе отвечал: «На все воля Всевышнего!» Умер его сын. Его боль, его скорбь, его любовь, его награда. Аманат.
Смерть Джамалуддина посеяла слухи и среди горцев, и среди русских. Горцы, не знакомые с чахоткой, говорили, что в русском стане Джамалуддину дали медленно действующий яд, с тем чтобы не исполнилось желание Шамиля, чтоб лишился он своего сына. Русские стали говорить, что в горах настолько плохие условия, что Джамалуддин занемог, и что с неохотой он вернулся к отцу, а потому заболел (версия с русской возлюбленной появилась позже).
Что же до версии с любовью, от которой сгорел Джамалуддин? В 1904 г. вышла повесть П. Оленина, племянника Елизаветы Олениной. В ней рассказывалось о любви его тети Елизаветы и сына Шамиля Джамалуддина. Называлась повесть «Невеста Шамиля». Сюжет заключался в том, что молодые люди полюбили друг друга, Джамалуддин собирался сменить веру и жениться на Елизавете. Николай I благословил брак и вызвался быть посаженным на свадьбе. Возвращенный против воли домой, Джамалуддин протестовал, был посажен Шамилем в зиндан* и держался в нем, а выдвинувшийся на помощь брат Елизаветы Петр Оленин вынужден был повернуть обратно. Смерть Джамалутдина, описанная в повести, – результат его душевных страданий.
По этой романтической повести снят фильм, который называется «Аманат». Естественно, интерес к теме возрос. Но следует помнить, что это всего лишь художественное произведение, а автор повести не был знаком ни с Джамалуддином, ни с другими горцами. Лаврами Лермонтова хотели увенчать себя многие, а после ошеломительного успеха «Героя нашего времени», взбудоражившего умы светской публики, все романтичное и все связанное с Кавказом вызывало огромный интерес.
Да, молодые могли понравиться друг другу – обычное дело. Но нет ни одного документального свидетельства, что Джамалуддин, сын имама Шамиля и Елизавета Оленина намеревались пожениться. Ни одного свидетельства очевидцев, ни подготовленных для бракосочетания документов, ни писем императору с данной новостью и просьбой согласия, ни писем молодых друг к другу. Очевидец событий, Н. Н. Муравьев, лично доложивший Джамалуддину о требовании его отца и сообщивший, что Джамалуддин «может не ехать, если не желает», передал ответ Джамалуддина: «Если отец так желает, я возвращаюсь на Кавказ». Писатель, ученый и журналист Лев Михайлович Тимофеев, изучающий историю рода Олениных, тоже говорит о том, что ничего, свидетельствующего о взаимной любви или о симпатии Е. Олениной и Джамалуддина, нет. Самым веским аргументом является сохранившийся до наших дней дневник молодой девушки: Елизавета Оленина пишет о Джамалутдине так же, как и о других своих знакомых, без придыхания и без излияний любви.
Нельзя сбрасывать со счетов факт, что во время пребывания Джамалутдина на Кавказе Елизавета Оленина была в браке с А. А. Дмитриевым-Мамоновым, а в 1857 г. у них родился сын Петр.
В интернет-пространстве появилось много статей, в которых представлены не сведения из трудов ученых-историков, а почерпнута информация из художественного произведения и выдается за реальные события. То есть художественный вымысел подается как историческая реальность.
На известном портале поиска информации сведения о Джамалуддине списаны большей частью из повести «Невеста Шамиля», включив только то, что больного Джамалуддина по просьбе имама Шамиля навещал С. И. Пиотровский. Получается, врач навещал больного в яме (если ссылаться на статью), а Шамиль, моривший своего сына неволей в темной яме, щедро одарил русского врача, навестившего его? Конечно, во время Кавказской войны противники (не все, конечно) представляли имама Шамиля не как высокообразованного человека, чтящего мораль превыше всего, любящего семью, но как дикаря без жалости. Но в XXI веке, в совсем иную эпоху, во времена всеобщего образования и доступности информации отсылка к придуманным сведениям почти полуторавековой давности выглядит неуместно. И художественное произведение отличается от документального. Каким бы красивым ни был фильм, какой бы трогательной ни была повесть, это всего лишь вымысел. Пусть даже и красивый.
Примечания:
1. Под обещанием Юнус Чиркейский подразумевает соглашение о прекращении огня (не о снятии осады) и переговорах после выдачи заложником старшего сына Шамиля, как требовал П. Х. Граббе.
2. Приглашение музыкантов расценивалось как проступок ввиду установлением имамом Шамилем норм шариата и приказа не играть музыку.
*Амананат – заложник.
*Черкеска – национальная одежда горцев Кавказа.
*Мюрид – последователь; здесь: сподвижник
*Намаз – молитва
*Джамаат – общество.
*Хач – крест.
*Зиндан – яма, служившая тюрьмой.