Процесс превращения писателя в «классика» довольно загадочен и никем до сих пор не описан даже в общих чертах. Единственное, очень условное и расплывчатое условие — это признание потомков, то есть тот факт, что произведения писателя будут популярны и читаемы еще спустя десятилетия и столетия после его смерти.
Правда, тут возникают некоторые вопросы. Например, можно ли считать классиком Мельникова-Печерского? Ну, наверное. Популярен и читаем ли он сейчас? Даже не знаю, что ответить. Вот ответьте вы: когда в последний раз вы читали его книги? Или хотя бы назовите хоть одну, не заглядывая в поисковик. Получилось?
С советских времен и по сей день существует еще один критерий: если твои книги есть в школьной программе, поздравляем: вы — классик. Критерий, впрочем, далеко не железобетнный: например из рядов классиков оказались отчислены Гайдар и Островский (не тот, что «Гроза», а тот, что «Как закалялась сталь»), зато появились Булгаков и Замятин.
В целом мое пространное вступление сводится к простой истине: попадание в классики — вопрос общественного договора. Кого мы считаем классиком, тот классик и есть. Поэтому я решительно хочу внести свою лепту в общественный дискурс и объявить: Олег Куваев — классик русской литературы. И как по мне, неплохо было внести его книги в школьную программу по литературе.
Я только что закончил читать последний роман Олега Куваева «Правила бегства», увы оставшийся частично незавершенным из-за скоропостижной смерти писателя. Опубликована книга была уже посмертно, с значительными сокращениями, а авторский вариант был напечатан только почти десять лет спустя. Между прочим, сам Куваев считал вершиной своего творчества именно этот роман, а не знаменитую, растиражированную, экранизированную (на данный момент — уже дважды) «Территорию».
Удивительная, пронзительная история о том, как странный «нерегламентированный» человек пытался создать в глухом уголке Сибири удивительную коммуну, своего рода «Республику ШКИД» для взрослых — людей с изломанной судьбой, с теми, кто «хотел жить, но не сумел». В эту категорию можно включить и главного героя Возмищева, от лица которого идет повествование, хотя вроде бы он и не похож на основной «контингент» Рулева — спившихся, опустившихся, вычеркнувших себя из жизни сибирских бичей. Но ведь и Возмищев тоже «не сумел» жить, покатившись по отполированным рельсам типовой жизни, не слишком задумываясь о том, чего по-настоящему хочет и мечтает, оживая лишь во время своих командировок в Сибирь…
Главный талант Куваева — это, конечно, живые люди. Все, абсолютно все его персонажи описаны с такой невероятной точностью и правдоподобием, с такой живостью, что кажется, еще секунда — и они заговорят, обратятся к тебе прямо со страниц книги. Меня всегда поражала эта способность Куваева «одушевлять» своих персонажей, не тратя на это множество страниц убористого текста. Они, словно картины гения-импрессиониста — всего десяток-другой ярких, жирных мазков, вроде бы даже не гармонирующих друг с другом, совсем не проработанных детально, но на тебя словно смотрит живой человек, сидящий напротив за столом.
Считается, что каждый писатель вкладывает в творчество частичку себя, создает некое отражение своей души, особенно в таких книгах, как «Территория» и «Правила бегства», фактически автобиографических. Как мне кажется, в «Правилах бегства» этих отражений у Куваева сразу два. Это и Рулев, умеющий даже в самом опустившемся биче, живущем от выпивки до выпивки (причем промежутки эти сокращаются почти до исчезновения) увидеть пусть сломленного, отчаявшегося человека, пусть даже общество и система поставили на этом биче крест, отторгнули его от себя, как отторгает живой организм омертвевшие клетки.
Это и Вязмищев, потерявший свою суть, почти загасивший свой огонь в рутине и быте налаженной стандартной, или, как говорит Рулев, «регламентированной» жизни, и обретающий смысл существования только сталкиваясь с суровой и простой жизнью в Сибири. Вязмищев - «зеркальное отражение» Куваева, который в какой-то момент разочаровался в профессии геолога в ее текущем понимании и оставил некогда любимое дело ради литературы.
Конечно, хорошо, что Куваев не был забыт, как многие другие советские писатели, что его книги переиздают, снимают по ним фильмы, обсуждают. Не поверите — когда я просматривал критику на роман в процессе подготовки статьи, я нашел даже анализ книги с теологической точки зрения (а ведь и впрямь, библейские мотивы в романе прослеживаются, вспомним старовера-прокурора-рыбака Мельпомена). Может быть, пора все-таки признать очевидное, и ввести творчество Куваева в школьную программу по литературе?
По-моему, он заслужил это право и привилегию.
P.S. Незадолго до смерти Куваев писал, что над романом надо поработать "еще немного" - полтора года. Не представляю, какого уровня шедевр бы получился, если бы писатель успел осуществить задуманное...
Читайте также на канале:
