Новая редакция рассказа
Детство запомнилось запахами талой воды, удушающей пыли, дыма с нотками прелых листьев и острого мороза. Трамваи почему-то пахли каруселями, телефонные будки – колонками с водой и только дома пахли по-разному. Вкуснее всего пахло в старых кварталах, там жила тайна!
А еще старые дома умели разговаривать. Один из них поведал о Домне Кирьяновне, матушке Домне, как говорили о ней молоденькие девушки. А соседки шептали в спину загадочное слово «сводня».
- Мама, а что такое сводня?
Мама даже остановилась, отпустила ручку маленького Лени.
- Где ты слышал это слово, сынок?
- Мне сказал дом.
- Какой дом?
- Да вот этот, - малыш махнул в сторону покосившейся, вросшей в землю постройки.
- Ох уж эти фантазии... Никогда не говори этого слова, ты меня понял?
Малыш привычно закивал: тайна есть тайна. Но он часто прибегал на улицу с говорящими домами, останавливался у одного из них и ждал, когда тайна откроется ему.
Сначала он слышал лишь улицу: хлопанье калиток, скрип ставень, шаги прохожих, приглушенные пылью звуки проезжающих автомобилей. Но потом что-то начинало меняться – шаги становились глуше, раздавался лай собак, крики петухов. Сначала тихо, очень тихо, потом все громче, отчетливее мальчик различал звуки воды, льющейся в ведро, шуршание чьей-то юбки. Он закрывал глаза и начинал слышать голоса. Перед внутренним взором вставала та же улица, но только населенная совсем другими людьми. Вот в знакомую калитку стучит молоденькая девушка.
- Проходи, - толстая Матрёна, служившая у Домны Кирьяновны, почти силой втащила гостью во двор.
Лёнечка чуть повернул голову и увидел двор за высоким забором, поленницу дров под навесом, важного петуха, расправляющего крылья, маленькую собачку, лениво дремлющую у старой конуры.
Сама Домна Кирьяновна сидела под навесом за небольшим столом, на котором стояла миска с малиной. Красное от жары, круглое лицо хозяйка обмахивала мокрым полотенцем.
- Пришла? Ну и правильно, сколько можно на шее матушки сидеть?
Девушка молчала, только слёзы текли по бледному лицу.
- Хватит сырость разводить, мне такие не нужны, мужской пол любит весёлых, озорных. Ты вот что, девка, слезы утри, ступай домой, а вечерком поджидай Матрёну у лавки Полотнянникова, там ещё скверик есть. Вот по скверику и прогуливайся. Знаешь, где это?
- Знаю, матушка Домна.
- Да смотри, чистое надень, мне упрёки не нужны, мы марку держим. Матрёна проводит до меблированных комнат, а уж за оплатой завтра придёшь. Да смотри у меня: передумаешь – хуже будет… Я сегодня сговорюсь, чтобы без обмана. А уж господинчик-то – чудо как хорош!
От этих слов девушка зарыдала в голос.
- Ну, иди-иди, нечего тут, соседи ещё услышат. Спросит кто – скажешь, мол, платки расшитые приносила Домне Кирьяновне.
Лёня вновь повернул голову, но образ девушки, выбегающей из калитки, уже затуманился. Он еще слышал голоса хозяйки и толстой Матрены, но все тише, его заглушали сигналы машин. Налетел горячий ветер. Дом напоследок подмигнул хлопнувшей ставней. А потом замолчал, нахохлился, уставился мутными стеклами на противоположную сторону улицы, где тайну разворошила строительная площадка.
Он привык скрывать от всех «фантазии». Чем старше становился, тем реже ощущал аромат тайны, но его по-прежнему тянуло в старые районы, к тем же домам, обветшавшим, обессилевшим. Они уже мало рассказывали о себе, лишь жаловались обреченным скрипом:
- Погибаем, пришло время…
Он и сам видел, что погибают, клонятся к земле, не стесняясь шелушащихся стен, родимых пятен отлетевшей штукатурки, бесстыдства остова старой дранки. Тут уж не до рассказов, да и память уже не держалась в этих насквозь прогнивших лачугах. Лишь изредка среди суеты пестрого города мелькнет вдруг тень вечно спешащей подёнщицы или сапожника, возвращающегося с ярмарки.
Он часто прогуливался по тихой улочке, где давно, в раннем детстве, слышал историю старой сводницы. Дом стоял, врос по самые оконца, вцепился в землю, но исчезать не собирался. Будто застыл между жизнью и смертью. В его пустых глазах не зажигался свет вечерами, но дом был обитаем, Леонид видел несколько раз, как из него выходили люди.
Офис, где Леонид работал менеджером, переехал в другой район в конце зимы. Улица, застроенная современными многоэтажками, соседствовала с удивительными, не тронутыми цивилизацией, улочками и тупичками. Именно из-за них Леонид стал добираться до работы на автобусе, выкраивая несколько минут утром и вечером для неспешной прогулки. Давно забытый запах слегка пьянил. Он чувствовал, как и сам меняется в эти минуты: обостряется слух, зрение, рождаются неясные образы. Если бы он был писателем, то обязательно решил, что именно здесь обитает Муза.
Стояла ранняя весна, с её черными сугробами, смешанным ароматом талого снега и миазмами городских нечистот. В такие вечера свет городских фонарей становился особенно колючим. Непонятная тревога овладела им, как только он свернул в Тихий переулок. «В наши дни стоило назвать его Тёмным», - подумал он, с трудом разбирая дорогу. Даже фонари здесь не горели. Дома казались убитыми животными, забитыми вдоль улицы чёрными тушками. Сюда, разумеется, доносился шум соседних улиц, чехарда огней, но здесь они казались совершенно нелепыми. Плач он услышал у третьего от перекрестка дома. И даже не удивился, будто ждал, что дома прервут обет молчания. Надрывный, горький, так плакали измученные долгими бедами. Подошел ближе, прикоснулся к стене – казалось, дом вибрировал от тихих звуков. Он не сразу заметил, что дом обитаем, в некоторых окнах ещё мерцал слабый свет.
- О чем же плачешь, милая? - произнес в темноту.
С того вечера он стал часто бывать у этого дома. При свете дня здание казалось ужасным, не спасало даже литое обрамление крыльца – кружевные тени прошлого.
Продолжение https://zen.yandex.ru/media/id/59dfa3d9a867313173c7ecf1/tainy-staryh-domov-2-62b537067e9fd214cb158770