Для любого современного журналиста, успевшего (пусть даже только в начале своего пути) соприкоснуться с необъятным не только с точки зрения географии и многонациональности, но, прежде всего, высокоинтеллектуальным и глубоко духовным культурным пространством Советского Союза, встреча с артистом, художником, музыкантом из другой страны, составившим в свое время гордость и славу, как мы тогда без тени сомнения говорили, отечественного театра и кино – невероятная, уже не ожидаемая, огромная удача.
Упустить такую возможность смерти подобно. Другой уже точно не будет.
Поэтому появление в Кишиневе на конгрессе Международной конфедерации театральных Союзов, проведенном в рамках Восьмого Международного театрального фестиваля «Бьеннале Эжена Ионеско» народного артиста СССР, народного артиста Литвы Регимантаса Адомайтиса безоговорочно отодвинуло на второй план все остальные фестивальные события.
Невзирая на плотный график трехдневного пребывания артиста в молдавской столице, он буквально урвал время (в момент подписания документов, принятых на конгрессе) для беседы уже накануне своего отъезда.
В общении Регимантас Вайтекович оказался очень внимательным, вдумчивым и тонким собеседником. В нем нет и тени респектабельности светского льва или вальяжности дамского любимца. Хотя он бесспорно по-прежнему красив, статен и элегантен.
В нем удивительным образом сочетается внешнее абсолютное спокойствие, полное внутреннего достоинства, с глубоко спрятанной, но не ускользающей от внимательного взгляда яркой эмоциональностью. Темперамент актера угадывается в сочных модуляциях, многообразной тембральной окраске голоса и четкой акцентировке речи на тех или иных словах в момент взволнованности или особой заинтересованности предметом разговора. При этом он почти не жестикулирует и говорит слегка нараспев.
Благородство и изысканность, судя по всему, – его природные качества.
Прибавьте к этому доброжелательность и тонкое чувство юмора – и перед вами Регимантас Адомайтис.
Корр. – Вы приехали в Молдавию вновь спустя 40 лет после съемок фильма…
Р.А. - …«Сергей Лазо». Это начало моей кинематографической жизни. До этого была картина «Никто не хотел умирать», затем белорусский фильм и третий по счету – «Лазо». Я ничего тогда еще не понимал, не знал. Сейчас тем более ничего не понимаю, не знаю… С годами начинаешь понимать лишь одно: что ты дурак…
Корр. – Ну да, как сказал древний философ «Я знаю только то, что ничего не знаю». Тогда в продолжение темы: широкую известность Вам принес фильм «Никто не хотел умирать», который стал событием в советском кинематографе. Тогда он прозвучал как откровение. Как Вы относитесь к своему персонажу в этом фильме (анархисту и бунтарю, жаждущему мести) и к фильму в целом с позиции сегодняшнего дня, опять-таки, сорок лет спустя?
Р.А. - Очень хорошо. Невзирая на то, что некоторые сегодня осуждают картину, утверждая, что в ней неправильно показана история. Хорошо молодым рассуждать. Да, исторически, может быть, все происходило и не совсем так. Но Витаутас Жалакявичус сумел (конечно, с трудом) тогда обойти строжайшую цензуру. У него были большие проблемы, связанные с выпуском картины на экран, потому что впервые в кинематографе было упомянуто о таком явлении, как сопротивление Советской власти. Тогда эта тема была табу. Ее нельзя было касаться. Сработала художественная убедительность картины, и она вышла на всесоюзный экран. Для меня это была первая роль в кино и она, как первая любовь. Притом с Жалакявичусом… Эта работа определила на многие годы мое кинематографическое существование. После этого я много снимался. В том числе и с вашими прекрасными актерами – Ионом Унгуряну и Михаем Волонтиром.
Корр. - В последнее время по объективным причинам Вы практически не снимаетесь и Ваше актерское существование ограничено исключительно театральными подмостками. Вы – воспитанник классической русской школы психологического театра. Насколько сегодня позиции этой школы сильны на Литовской театральной сцене, и каковы, на Ваш взгляд, ее перспективы в дальнейшем процессе развития театрального сценического искусства Литвы?
Р.А. - Тут длинный может быть разговор. Как бы сказать короче?.. Я воспитался на принципах этой школы. Я ее где-то в какой-то мере освоил, принял и руковожусь, по сей день, только этими принципами. Сегодня театр стал очень уж режиссерским. Не только сегодня, но сейчас, когда актеры не нужны, это особенно заметно. Нет, они нужны, конечно, но не в том качестве, в каком я понимал всегда эту профессию. Спектакли стали чисто постановочными и неважно, какой актер будет исполнять ту или иную роль. Важны режиссерские метафоры, аллегории и т.д. и т.д… То есть театр стал местом творчества режиссера, причем категорически доминируя, он низводит до уровня марионеточного функционального существования все остальные составляющие спектакля, в том числе и актерское исполнение. Но мне лично до сих пор близок и волнует меня все-таки психологический, реалистический театр. И я остаюсь сторонником именно такого театра. Такой театр я видел несколько дней тому назад у вас в Кишиневе, в государственном русском театре имени А.П. Чехова. Это был моно спектакль – Юрий Андрющенко играл Вертинского. Вот это тот театр, который я люблю: Актерский Театр. И те режиссеры, которые через актера осуществляют свою идею, свою концепцию, трактовку пьесы – они мне близки и с ними я предпочитаю работать. Потому что чем отличается, к примеру, театр от кино или других искусств? Тем, что в нем существует здесь и сейчас живой творец – актер. Я понимаю, что не каждый актер является творцом, художником или даже не во всякой роли или спектакле он, действительно, таков. Конечно, есть разница – артист - фигляр, Пьеро, Арлекин и артист – художник. Художник для меня нечто большее, он пропускает образ или тот или иной драматический материал через себя, свой жизненный опыт, свою психофизику, опираясь на свой подсознательный капитал. Не сегодняшнюю информацию, а тот творческий и жизненный опыт, который хранится (уже не единожды переосмысленный и проанализированный) в твоем подсознании. Вот если ты оттуда черпаешь – то, что-то, не обязательно новое, но, свое, личное, может быть, важное и нужное ты сможешь сказать людям. Хотя я тоже, наверное, не безупречный, так сказать, чистый последователь МХАТовской школы, школы Станиславского, потому что я много интересовался и Михаилом Чеховым. Одно время я им очень увлекся и какие-то принципы актерского существования на сцене взял и у него. И сегодня для меня актер - не аутентичный творец, а исполнитель, интерпретатор, рассказчик.
Корр. - … да, пожалуй, система Михаила Чехова гораздо рациональней в использовании актерских ресурсов, поскольку требует меньших психологических затрат.
Р.А. - На мой взгляд, Михаил Чехов дал некий оборот актерской системе психологического театра, который позволяет артисту расширить его возможности. Ты не обязан превращаться, вживаться в свой персонаж. Я рассказываю о нем, я его представляю публике, и это мне позволяет быть более свободным и вместить в свой персонаж гораздо больше информации и чувств, чем, если бы «я был в данных обстоятельствах». Я – Адомайтис, такой скучный, неинтересный в «данных обстоятельствах». Это сужает возможности, в то время как Михаил Чехов позволяет подняться над ним, а оттуда уже и обзор шире и оценки точнее.
Корр. - Его несколько отстраненный, но, тем не менее, очень пристальный взгляд на свой персонаж с одной стороны высвобождает пространство актера для импровизации, с другой - дает возможность изучить своего героя во всем его многообразии. В то время как система Станиславского невольно ограничивает обзор актера, заставляя существовать как бы исключительно извне своего персонажа.
Р.А. – Да, именно… Я помню, как в нашей театральной школе мы делали какие-то этюды: мы на комсомольской стройке, идем куда-то чего-то строить… Я потом преподавателю говорю: «Я не верю, что я – этот комсомолец, который идет на стройку БАМа». На что он мне ответил: «Значит, ты не можешь быть актером». Меня тогда это убило: «действительно, я не актер, я не актер…». Но с некоторых пор в своей работе над ролью я все-таки руководствуюсь свободными подходами. Тогда я могу охватить гораздо более широкий диапазон и характеров и типажей. Но умение играть и одновременно смотреть на себя со стороны пришло только с опытом.
Корр. - В свете вашего предпочтения Актерского театра, с точки зрения возможности использования того самого «подсознательного капитала» – какие наиболее интересные работы были у Вас в последнее время?
Р.А. - Я уже не служу в каком бы то ни было театре штатно. С тех пор, как вышел на пенсию, работаю по контракту. Это дает возможность играть в разных театрах у разных режиссеров. Так, до последнего сезона, который только что закрылся, у меня была очень интересная работа в дуэте с Донатасом Банионисом в спектакле, поставленном по пьесе драматурга Пауля Барца на сцене Национального театра Литвы сыном Баниониса. Мы назвали его «Встреча», хотя в реальной жизни эти два великих немецких композитора - Бах и Гендель никогда не встречались, несмотря на то, что жили примерно в одно время. Я играл Генделя, а Банионис – Баха. Надо признаться, его персонаж во многих отношениях мне больше импонирует. Я также занят в замечательных, на мой взгляд, спектаклях Вильнюсского Малого театра. Главный режиссер и художественный руководитель театра - Римас Туминас успешно объединяет реалистическое МХАТовское понимание театра с яркой метафоричностью, образностью, что придает некое философское измерение его спектаклям. За это я люблю его театр. У нас в республике есть несколько очень интересных режиссеров, но он - самый близкий мне по пониманию театра как такового и актерского дела. Его «Маскарад» (на мой взгляд, спектакль очень интересный, очень неожиданный) – это новое, оригинальное прочтение Лермонтова. Последняя наша совместная работа с Римасом Туминасом – спектакль «Последние месяцы», где я играю главную роль. Это рассказ о старом человеке. В первой части сын собирается отправить отца в Дом для престарелых, они вступают в очень по-человечески непростую полемику, при этом старик откровенно иронизирует над сыном. А во второй части мой герой, уже будучи в Доме для престарелых, рассказывает о его обитателях. У каждого из них своя история, свой характер. Увлекательный, неоднозначный, глубокий материал.
Корр. -Постсоветский зритель знает Вас, в основном, по кинематографическим работам. Поэтому, пусть и банальный, но объективно возникающий вопрос: самая лучшая или любимая Ваша роль в театре?
Р.А. - Наверное, самой лучшей своей работой в театре я могу назвать участие в спектакле, поставленном в Академическом, ныне – Национальном театре Литвы по пьесе Жан-Поля Сартра «Затворники Альтоны». Это было когда я только пришел в Вильнюсский Академический театр, так сказать на заре моего актерского пути.
Мой герой – Франц воевал в германской армии. После разгрома фашизма он никак не мог согласиться с реальностью, потому что воспитан был в духе идеализма, он верил в то, за что воевал. Он добровольно себя водворяет на чердак своего дома и живет там 20 лет, сходя потихоньку с ума. Он разговаривает с какими-то крабами, как бы будущими существами, которые придут на землю в 30 веке взамен людям. Он перед ними пытается, старается оправдать идею нацизма. Потому что его совесть никак не может смириться с жертвами тех кровавых событий, участником которых он сам был. И вот он выступает в роли адвоката фашизма перед будущими существами будущего какого-то века. Конечно, это полный крах человеческий. Сложный спектакль. Жан-Поль Сартр неизменно излагает в своих пьесах экзистенциалистскую философию. Не зная этой философии, трудно понять, о чем идет речь, а тем более играть его пьесы. Но я интересовался этим, я искал и находил в самых разных источниках хоть какую-то информацию. Тогда еще не было книг ни самого Сартра, ни других экзистенциалистов. Но по каким-то критическим, материалам, статьям можно было отследить, что это такое - экзистенциализм, на чем он основывается. Меня это очень заинтересовало, и я тогда глубоко вник, погрузился с головой во все это. Конечно, это была, хоть и первая в Академическом театре, но самая лучшая моя роль. Она меня так увлекла, так затянула… В моей актерской биографии это один из самых ярких случаев глубокого перевоплощения, и я чуть не сошел с ума. И именно тогда я впервые понял, насколько это опасно…
Корр. - И именно тогда вы пришли к Михаилу Чехову?
Р.А. - Нет, позже… А тогда мы накалялись до бела, наши страсти доходили до запредельного градуса. Правда, и зритель невероятно заряжался нами. Но это опасно. Нельзя так входить в роль, надо держать ее на определенном расстоянии, не идентифицируя себя с персонажем. Иначе это может стать клиникой, это чревато самыми непредсказуемыми последствиями.
Корр. - Спустя годы после распада Союза, когда страсти поутихли, эмоции поостыли и можно по-чеховски отстраненно, здраво и трезво оценить сложившуюся в республике ситуацию, как вы думаете, что потеряла и что приобрела Литва в театральном процессе за время своей независимости?
Р.А. - Это тоже долгий может быть разговор… Я был в инициативной группе нашего Саюдиса – народного фронта Литвы. В конце 80-х годов было создано это общественно-политическое движение и меня привлекли к его деятельности, видимо потому, что я никогда не был в компартии (мне как-то удалось избежать этой участи). Мы ведь все жили в царстве лжи – одно говорили, другое думали, а третье делали. Я высказывался тогда довольно откровенно, старался говорить правду, как я ее понимал. Свою правду и свое понимание ее. До этого свою активную позицию мы, может, не в лоб, не впрямую, но довольно откровенно высказывали в своих постановках . В частности в пьесах нашего народного поэта Юстинаса Марцинкявичуса. Он написал несколько исторических драм - поэм про первого литовского Великого князя Миндовга, про первого издателя книги на литовском языке Майжютиса – это шестнадцатый век. Он брал историческую тему, но говорил о наболевшем: родина, слово Литва. О тех вещах, которые сейчас потеряли свою актуальность. Да, исторические условия создали возможность для того, чтобы мы приобрели независимость. И я считаю, что Саюдис сыграл в этом немалую роль. Но на этом его положительный вклад в историю Литвы и закончился. Я давно понимал, что я не политик и поэтому дальше в политику не пошел. Я хотел заниматься своим делом – театром. Политика не моя область и я перестал активно участвовать в ней. Это уже после объявления независимости. Приобрели независимость – это прекрасно и хорошо… Но тут на авансцену вышли люди, которые на жизнь смотрят прагматично, сугубо реалистично, для которых главный критерий – деньги. Власть денег вышла в люди. То, что нами двигало, наш идеализм ничего общего с ними не имел и не имеет. Я помню спектакль, в котором играл Великого князя литовского Миндовга. Я помню ту удивительную атмосферу, которая создавалась во время спектакля, ту энергетику на сцене и в зале, которая объединяла всех. Эпицентром всего происходящего была затаенная, глубоко спрятанная в самых дальних уголках души мечта о независимой Литве. И только через спектакли Марцинкявичуса мы могли говорить и заявлять об этом публично. Я не берусь оценивать сейчас художественные достоинства и недостатки тех спектаклей. Главным в них была животрепещущая, волнующая всех и каждого тема – судьба родины, судьба Литвы. Это было не диссидентское, а уже общественное движение, которое нас объединяло в наших патриотических настроениях, а затем вылилось в Саюдис, в огромные митинги с многотысячными толпами людей, которых вела одна и та же идея – свободы и независимости Литвы. Время идеализма. Наверное, любая революция, любые перемены начинаются с этого идеализма. Когда цель достигнута, смотришь: куда он делся? Его место занимают грубые материальные прагматические силы, а идеалистам, шедшим во главе этого движения отрубают головы. Это удел любой революции. Сначала низвергают и обезглавливают королей, а затем низвергают друг друга и рубят друг другу головы. Вот до сих пор все и продолжается. Не в прямом, конечно, смысле. Сколько в нашем парламенте партий. Ну, принимают они иногда какие-то законы, но, в основном они заняты междоусобной войной.
Корр. - Как это отражается на культуре, на театре?
Р.А. - Вы знаете, культура, театр не то чтобы в стороне от этого всего... Но люди искусства, как правило, заметив, что где-то начинает дурно пахнуть, уходят в свой мир творчества. В том числе и я, как бывший участник движения за независимость, поняв, во что все превратилось, отошел от этого и стараюсь больше не вмешиваться в политические игры. Хотя мы не равнодушны к тому, что происходит, но мы активно в этой ярмарке не участвуем.
Корр. - О чем же сегодня говорит со своей публикой актер Регимантас Адомайтис?
Р.А. - Я говорю уже о старости, о смерти, о смысле жизни. С позиции человека, который вроде прожил свою жизнь. Он уже может оглянуться, посмотреть на прошлое и на настоящее с каких-то других позиций, активно не участвуя в происходящем. Ко мне все чаще приходят более философские, обобщающие мысли, а не сиюминутные, вызванные эмоцией. Сейчас меня больше интересуют фундаментальные какие-то вопросы бытия. Хотя я стараюсь по мере своих сил заглядывать в настоящее, интересоваться тем, чем живет мой молодой современник, тем более что у меня самого не старые, но и не самые юные по возрасту (старшему – тридцать три, остальным – около того) сыновья. Они – зрелая молодежь, я за ними наблюдаю и мне далеко не безразличны их горизонты и круг интересов. Некоторые вещи радуют, иные огорчают… Радует их свобода. Кстати, вот у вас – студенты третьего курса, а они уже актеры, уже работают на профессиональной сцене. Они ничего не боятся… Мы жили во времена, когда всего боялись, были скованы, зажаты. Нам нужны были десятилетия, чтобы раскрепоститься. Нынешняя молодежь более самостоятельна и это радует, потому что у них остается много времени на то, чтобы успеть что-то сделать, вместо того, чтобы тратить годы на постижение актерской азбуки - как ходить по сцене, как общаться с партнерами. Они уже это все умеют, они раскрепощены изначально и не боятся ни сцены, ни зрительного зала. Они могут свободно выражать свои мысли. А ведь мы были все шизофрениками. Потому что жили в таком мире. Если говорили громко, то потом мучительно переживали, а как к этому отнесутся другие, а что они подумают и т.д. и т.п.?!! Не обернется ли это против меня?.. Во все вкладывали и во всем искали подтекст. Хотя, с другой стороны, это давало сильный стимул к творчеству. Иногда на спектакль, благодаря подтексту, невозможно было достать билет – сплошные аншлаги. Иногда в нем звучало всего одно предложение правды – и эффект был феноменальный.
Сейчас возникают другие проблемы. Свобода – тоже палка о двух концах. Когда в искусстве, в кино, на телевидении мы наблюдаем проникновение самых негативных сил – тотальные уничтожения, убийства, кровь, насилие… Тема взаимоотношений людей, любви у нас как-то звучала по другому… Сейчас таких вопросов и не ставят – некогда. Не успели познакомиться – сошлись – разошлись - поженились – развелись и все сиюминутно, скоропалительно, клипово. И что позволено, что не позволено в искусстве? Уже не вопрос. Нагота тела перестала быть табу. Это с одной стороны - хорошо, с другой – а где предел? Где грань между секс-фильмом и порнографией? Мы теряем ощущение, понятие «допустимого». А ведь свобода – это не вседозволенность. Это, прежде всего, понимание и принятие на себя ответственности, это личное соблюдение художником и просто человеком высоких принципов морали и десяти заповедей Божьих… Свобода же безответственности – это хаос. Так что сегодня возникают другие проблемы и вопросы, которые решает или пытается решить современный театр, современное искусство. Но нам, прошедшим, прошагавшим эту жизнь, видимо, уже не суждено в этом принять участие, разобраться… Я не минорно, не пессимистически настроен, нет. Я в принципе, конечно, – пессимист, потому что смотрю на далекое будущее без оптимизма: мы – человечество, конечно, отравим эту планету, цивилизация приведет нас в конечном итоге к краху, но тем не менее, я светло смотрю в близ обозримое будущее. И молодежь меня больше радует, чем огорчает.
Корр. - Вы скучаете по тем временам и возможностям, которые были при существовании Советского Союза, когда мы все жили в единой стране, и нас не разделяли государственные границы, когда территорией вашего творчества была огромная страна?
Р.А. - Вы правильно говорите. Мы жили вместе, все свободно общались, вместе создавали фильмы, никаких виз не надо было. Все перевернулось. Сейчас можно выехать в почти любую европейскую страну без проблем, а в Россию - нужны визы. Это затрудняет общение, но не особенно. Большее препятствие сидит внутри нас. К примеру, в свое время была создана Международная конфедерация театральных союзов стран СНГ. Литва, также как и все остальные постсоветские республики входила в нее. Это было прекрасно – все общались, встречались, менялись спектаклями, ездили друг к другу отсматривать новые постановки, были в курсе всего, происходящего на театральных подмостках бывшего Союза. А потом мои коллеги решили, что могут обойтись и без этого. Особенно пугало слово «союз» - опять!?. Вышли из состава конфедерации. Ну и что? Закрылись в своей баньке и со временем начали ощущать какой-то запах неприятный – естественно, ведь варятся то в собственном соку… Я всегда агитировал за то, чтобы оставаться в конфедерации, но наши были другого мнения. Ну, что ж… Конечно, надо общаться! Я лично не перестаю общаться со своими коллегами из других республик. И к вам я приехал, несмотря на то, что Литва уже не входит в Конфедерацию. Пригласили – и я без тени сомнения согласился. Недавно принял участие в российском театральном проекте. Театральный центр «Театриум на Серпуховке» совместно с «Музыкально - театральным центром Людмилы Гурченко» выпустил спектакль «ПАБ». Его поставили сами авторы пьесы – Олег и Владимир Пресняковы – очень талантливые люди. Несмотря на неоднозначную реакцию на этот спектакль, работа в нем для меня оказалась весьма любопытной и я очень рад тому, что вместе с моим литовским коллегой Юозасом Будрайтисом имел возможность еще раз встретиться с прекрасными артистами и художниками из России. Осенью у нас запланированы гастроли в Киеве, Одессе, Днепропетровске. А значит – снова общение с коллегами и публикой.
Корр. - В Ваших ближайших планах есть реальные проекты подобного международного сотрудничества? Будь то участие в киносъемках или в театральных постановках?
Р.А. - Все в руках Всевышнего. Я уже не строю никаких планов. Хотя, будучи официально пенсионером, еще не могу просто лежать на печке и ногой переключать телевизор.
Корр. - А разве актеры выходят на пенсию? Насколько я понимаю, артистом рождаются, это ниспослано свыше, и умирают артистом. Но никак не пенсионером.
Р.А. - Вы знаете, я уже не хочу выходить на сцену. Уже как-то… Актером можно быть только пока ты молод. Пока ты безоговорочно веришь и не задумываешься над тем, что за профессия, кто эту профессию выдумал, почему ты ее выбрал? Пока любишь, пока одержим, эта любовь тебя ведет и ты идешь безоглядно, не задумываясь, тебе это нравится - это фиглярство или, как назвать, не знаю… Но разве актер – это профессия?
Корр. - Конечно. Говорить с людьми о самом главном, о самом глубинном, о насущном и вечном, обладать уникальной возможностью помочь им в их попытках разобраться в себе и в окружающем мире, разве это не благороднейшая из профессий?
Р.А. - Хорошо вы за меня ответили. Я тоже пытаюсь так оправдаться перед собой. Но, в принципе, разве это мужское дело – переодеваться, гримироваться, лицедействовать? Отдаваться режиссеру, автору, публике?
Корр. - Мне кажется, что ставший притчей во языцех разговор о том, что актерство не мужская профессия – во многом искусственен, надуман.
Р.А. - Не совсем…
Корр. - Да, момент подчинения в ней присутствует. Но вы же сами в начале разговора абсолютно точно определили разницу между фигляром и художником. Значит, суть вопроса не в том, какому полу ближе профессия, а что из себя представляет человек, ею занимающийся. Он личность или безликий проводник чужой мысли, чужих чувств, пешка в чужой игре.
Р.А. - Вы правильно подводите к тому, что да, актер должен отдаваться, но это смотря какая твоя натура. Допустим, я никогда не брался и не пытался браться за режиссуру. Потому что это совершенно другая, требующая другой психофизики, профессия. Вот актерское начало – подчиняться, отдаваться, верить, любить. А режиссер – Бог. Он всеми руководит и направляет. Моя натура все-таки актерская. Хотя я в молодости кончал физмат и по натуре довольно рациональный человек.
Корр. - Что вас останавливает, что мешает как прежде, с упоением, без сомнений заниматься своей профессией?
Р.А. - Желание играть гаснет. Это, я думаю, возрастной фактор. Однако еще есть желание поговорить со зрителем. Но поговорить без фиглярства, без притворства: «я, дорогой зритель – не я. Я должен сейчас натянуть на себя чужую шкуру и влезть в этот другой образ. Чтобы что-то вам рассказать о нем». С годами у меня возникла потребность просто поговорить с публикой. Я стал искать пьесу, где можно не играть. И, вы знаете, когда о чем-то напряженно думаешь, это вдруг, ниоткуда к тебе приходит само. Какая-то мистика. Ко мне пришла переводчица, которая буквально накануне перевела пьесу «Последние месяцы» и почему-то именно мне предложила ее. Вот он! Материал, где можно ничего не играть. А просто поделиться со зрителем какими-то своими мыслями, сомнениями, умозаключениями, размышлениями.
Пока мы молоды, мы не думаем о старости – это удел других, не наш. Но потом ты вдруг замечаешь, что и тебя касается эта старость. На склоне лет Сомерсет Моэм написал книгу «Подводя итоги». Это уже не литературное произведение. Это книга-размышление где шестидесятилетний писатель говорит о жизни, любви и смерти. О тех вещах, которые занимают и увлекают нас в молодости, и только с годами мы начинаем понимать, постигать насколько существенны, принципиально важны они в жизни человека или нет. Старость тоже имеет свои преимущества. Когда страсти угасли, когда тебя не раздирают бури гормонов, когда приходит возможность беспристрастно, но еще поучаствовать в этом мире... Это преимущество! Да, наше физическое тело дряхлеет, и это вызывает очень неприятные ощущения и мысли. Но можно поддаваться этой грусти, впадать в уныние, а можно из этого извлечь положительное начало… Не знаю… В общем, я ничего не знаю…
Корр. - Но вы не создаете впечатление человека, разучившегося радоваться жизни.
Р.А. - …ско-о-о-лько радости я получил здесь у вас в Кишиневе! Всего несколько дней – а мне кажется, что это ве-ч-ч-ность! Спектакли посмотрел, с друзьями встретился, увидел город. Я так давно здесь не был: деревья в парках стали такими большими! Город весь так изменился, преобразился! И этот театральный фестиваль, встречи, общение – праздник души! Как этому не радоваться?
Беседу вела Ольга ЛЯХОВА, 9 июня 2008 год. (фото - Ирины Ляховой)
🤚 Gagauznews в Cети. Подписывайтесь на нас:
📌 Телеграм: t.me/...smd
📌 Facebook: www.facebook.com/....md
📌 Яндекс-Дзен: zen.yandex.ru/...ews
📌 Инстаграм: www.instagram.com/...ews (https:/...s/)
📌 Youtube youtube.com/...sha
📌 ТикТок: tiktok.com/...ews
📌 Одноклассники: ok.ru/...141
📌 ВKонтакте: vk.com/...ews
📌Telegram (https:/...md)
📌Твиттер: twitter.com/...ews
Oфициальный канал интернет-портала: gagauznews.md