Что больнее всего ранит сердце матери, что лишает её сна и покоя? Думаю, сомнений нет, - это предательство собственных детей. Взрослых детей, которым мать дала жизнь, которых вскормила своим молоком, из-за которых так изболелась её душа.
С моей знакомой Глафирой Ивановной случилось именно это, её предал взрослый сын, лишил спокойной старости, заставил воевать с ним, хотя силы, явно, неравные…
Ночи горьких бессонниц
Глафире вторую ночь не спалось, вернее, сон её покинул намного раньше, но эти две последние ночи были особенно тяжёлыми, мучительными и полными какой-то обречённой безнадёги. Обида грызла, ранила её душу, не давала сомкнуть глаз, мешая выплеснуться боли наружу горькими очистительными слезами. Поплакать бы, повыть по-бабьи безутешно, как прежде, уткнувшись в тёплое мужнево плечо, почувствовать кожей его ласковое прикосновение, и сразу бы стало легче. А одной каково, наедине с тёмной ноченькой. Каково? С кем обиду разделить? А обида эта – ноша неподъёмная…
Сунув руку под пуховую подушку, Глафира опять и опять трогала жёсткий конверт, ощупывала его, будто слепая, пальцами прочитывая то, что было написано на маленьком листочке с печатью: «Областной суд решил оставить решение районного суда без изменений».
- Без изменений? – шептала сама себе Глафира. - Как же это? И что это за суд такой? Меня не позвали, свидетелей не позвали, адвоката и того не позвали…
А что если это всё он, Лёнька, обстряпал? Получил конверт с повесткой, да и не показал никому… Точно, он. Эх, Лёнька, Лёнька, мелкая твоя душа, отыграется на тебе жизнь, боюсь, сильно отыграется, хоть я тебе и не желаю зла, молюсь за твою грешную душу денно и нощно, но только ты-то что же это творишь с матерью?
Я ведь не обидеть, не обездолить тебя хочу, я справедливости хочу. А ты не только против матери восстал, но и против сестры. Думал ли ты, глупый, как я Варюшку без наследства оставлю? У неё дети, внуки, ей их учить помогать надо. А у тебя кто? Одна-то Настёнка, так она у тебя уж выращена.
Вспомни-ка, как ты женился такой молодой сразу после армии, как не пожилось тебе с твоей горячей любовью, разбежались через три года. Настёнка двухлетней без отца осталась. Кто помогал ей? Я! Ходила и помогала ей вставать на ноги. Теперь ей тридцать семь, а она моё добро не забыла, звонит мне и приезжает, с подарками приезжает, с любовью и вниманием.
А ты? Вспомни, как и второй раз мы женили тебя, одеяло, подушки, как девке в приданое давали, чтобы, значит, если разлаетесь с женой, не на голом полу тебе спать, а на своей перине, моими руками собранной. Будто в воду мы с отцом глядели, будто наперёд всю твою жизнь видели: опять тебе не пожилось!
Сколько я слёз пролила, один Господь знает, сколько земных поклонов перед иконой положила, чтобы наладилось всё у тебя в личной жизни. И вот наладилось… Только мне от этого не стало легче, нет, не стало…
Что же ты упёртый-то какой? Или это не ты? Чует моё сердце, что это тебя твоя ведьма научила, сам бы ты против матери никогда не пошёл. Нет, не пошёл бы, совесть у тебя была, Лёнька! Думаешь, почему я тогда доверилась тебе? Да потому и доверилась, что знала, с совестью у тебя всё в порядке, уверена была, что не сотворишь подлость супротив родителей.
А что вышло? Слава Богу, отец до этого дня не дожил, а то не знаю, что бы и было, не избежать бы нам было беды. Да и не решился бы ты при отце, это теперь без него почувствовал, что ослабела я, на ворону нет обороны…
Домик окнами в сад
- Вспомни, Лёнька, как мы с отцом пристройку к нашему дому делали, чтобы у тебя своя половина была, чтобы жил ты с молодой женой рядом, чтобы внуков нам нянчить. А ты всё бросил, в большой город уехал. Не захотела твоя жена рядом с нами жить. А мы-то старались, три яблони большие срубили, чтобы твоя половина рядом с нашей была, чтобы гляделись твои окна в яблоневый сад… Ой, горе-горькое…
Поутру к Глафире забежала соседка, поинтересовалась:
- Не болеешь? Чего круги-то под глазами?
- Болею-не болею, я уж и сама не понимаю, а ночи не сплю, лежу, глаза хоть зашивай. Да и как спать? Ты вот почитай, на-на, почитай, почитай. Что делается-то, а? Ведь и помыслить такое невозможно. Мы тридцать лет с тобой на одной улице живём, ты же знаешь, как мы строили этот дом, потом да слезами полито каждое брёвнышко.
А сын приехал и заявил, что не хозяйка я в этом доме, на квартире, мол, у него живу. Ты подумай, милая, каково мне это было слышать, да как это у него язык-то не отсох, матери такое сказать? Да разве мы с отцом могли предположить, что он к нам такой стороной повернётся?
- С сыном, с Лёнькой судишься, Глафира? Ужас-то какой! Да отдай ты ему этот дом, Бог ему судья. Доживёшь, не выгонит…
- Не выгонит, говоришь? А кто его знает, теперь от него можно чего угодно ожидать… Озлобился он, сам огород не садит, и сестру до земли не допускает. А как разойдётся другой раз… не поверишь, милицию вызываю…
- Как уж ты сумела так опростоволоситься-то, вроде, всю жизнь была баба не промах?
- А вот так! Он же сын! Работали с Пашей, как лошади, усталости не ведали, одних Почётных грамот полкомода, деток поднимали, строились. Квартиру мне за мою хорошую работу дали, всё-таки работала я, сил не щадя, не только днём, а порой и ночью, если надо было объект сдавать. Начальство ко мне с уважением относилось, заработки были хорошие.
Лёнька из армии вернулся, молодёхонький совсем, а сразу жениться надумал, видите ли, невеста его заждалась. Мы не отговаривали его, свадьбу сыграли честь по чести, машину ему новую купили, посоветовались с мужем и решили для себя дом построить, а сыну квартиру отдать. Так и сделали.
Пошла я в горсовет просить, чтобы мне под новый дом место отвели, а они в отказ, мол, Глафира Ивановна, у вас квартира имеется, больше не положено, вот ведь какая дурь была. А мы не растерялись и решили новый дом на сына оформить…
- Так вот где у вас собака зарыта… А я всё думаю, чего это Лёнька по городу гоголем ходит, хвастается перед местными алкашами: «Вот продам скоро дом, пусть Варька мать к себе забирает …»
- Да об этом-то я не печалюсь, они заберут, семья у них положительная, и зять ко мне очень хорошо относится, но ведь обидно мне, тридцать лет в этом доме прожила. А он продаст, ему что, не прикипел к дому-то…
А Варвару за что же я так накажу, без наследства оставлю? Дом-то строить нам не Лёнька помогал, а зять мой да его родители. И средствами помогали, и силой. А теперь что? Надо Путину писать, он Крыму да помог, неужели же мне, старухе, не поможет? Как ты, Ира, думаешь, поможет?
- Не знаю, если дойдёт письмо, так может и поможет. А ты уверена, что дойдёт?
- Так я заказным отправлю, только боюсь, не разберёт он мои каракули…
- Каракули-то, может, и разберёт, только проблему твою деликатную разбирать вряд ли будет. Дело семейное…
- Может, поручит кому, он ведь и суду приказать может…
Письмо Путину
В эту ночь у Глафиры не гасился свет. Редкие прохожие с удивлением замечали, как мечется в окне одинокая старуха, то что-то пишет, склонившись над столом, то раскачивается всем телом из стороны в сторону, обхватив руками свою седую взлохмаченную голову. То рвёт из тетрадки листы и швыряет их на пол, то снова с усердием начинает писать.
Поутру Глафира отправилась на почту. Стоя в длинной очереди к заветному окошечку, она шевелила губами, повторяя строчки своего письма: «…десять годочков мне минуло, как началась война. Шесть классов кончила, поехала в ремесленное, получила профессию слесаря. Махнули с подружкой в Ленинград, а там поступила на работу в строительную организацию. Комендант в общежитии говорит мне:
- Иди учиться на маляра, знаешь, какая работа денежная…
Я и пошла. Потом на Ижорском заводе работала, в секретном цеху. Там и мужа себе нашла, зарегистрировались восьмого марта. Вернулись с ним домой. Я опять в маляры подалась, да так двадцать пять лет и оттрубила на одном месте. А муж шофёром был, выпивал, конечно, но с Доски почета не слезал, зарабатывал хорошо… Квартиру нам дали. А мы надумали строиться…»
Неожиданно ее мысли прервал молодой голос из окошечка:
- Бабушка, у вас что?
- Письмо у меня, милая, письмо… самому Президенту…
- Президенту?
- Ему-ему, прямо в Кремль. Ты уж, милая, сделай всё честь по чести, чтобы дошло. А я ответа ждать буду. Не умру, пока ответа не дождусь… Он у меня – последняя надежда.
Дорогие читатели! Благодарю за лайки, комментарии и репосты!