Новая имперская идея
Часть 3 – Тартар демократии.
На небесах – Царство Божие, а внизу – сатанократия. Впрочем, не суть. Макиавелли, в декаде Тита Ливия, справедливо замечает, что республика недолговечна. Это явственно видно по судьбам искусства.
Началось всё с классицизма – осмысленного республикой палладианства, но не римского имперского, а греческого, изначального, еν ἀρχή. Всего за одно столетие – XIX век – классицизм бронзовел и каменел, ибо, чтобы сбросить имперскую тяжесть, должно ему было стать функциональным, удобным, повернуться лицом к народу – и буржуа, и мещанам. К Первой Мировой войне это удалось: сбросили, и – окончательно. Но дальше, вместо зелёных альпийских лугов и домиков в этностиле (и наравне с ними) открылся провал в Тартар.
Извращением, духовной деградацией современных республик выступают авангардизм и дадаизм, суперматизм и футуризм, инсталляция и перфоманс, и, конечно, топовые, самые тиражированные – минимализм и поп–арт; как и их иконы – Казимир Малевич и Энди Уорхол. Рядом примостились сатанист–извращенец Рене Магритт и мошенник–алкоголик Джексон Поллак. Они и им подобные – любимые дети современной республики. Картина, скульптура, архитектурный план – предельная материальная фиксация того, что у человека в душе. Чтобы понять, что, на уровне образа и символа, представляют собой современные "демократии", какова материальная квинтэссенция мировоззрения правящего класса, просто посмотрите на поллюции Поллака и на извращенческие фантазии Магритта. Когда зомбированная кукла из парламента Дании пишет, что в будущем (2030 год) у меня нет ничего и я счастлива, она воспроизводит не Маркса, но Икею и Чёрный квадрат.
Рубенсом банкократических республик стал Пабло Пикассо. В его работах ясно показано, какое будущее нас ждёт. В личности Пикассо одновременно сходятся Рафаэль и Палладио современного мира; Уроборосс снова кусает свой хвост: отказ от имперской эстетики получил квинтэссенцию республиканской формы.
На продвижение, ковровую информационную бомбардировку массового сознания этими антихудожественными образами были брошены гигантские средства, превышающие инвестиции на борьбу с Советским Союзом. Это делалось весь ХХ век, а в поствоенный период – в особенности. Окно Овертона не просто раскрылось, но засосало в себя массы среднестатистических обывателей – всё открытое гражданское общество. Дело дошло до того, что несколько поколений художников и дизайнеров даже помыслить не могут, что их покалечили ещё в начале художественного становления и вся их творческая жизнь проходит в антиэстетической парадигме. Это как выпускник политологии наивно спрашивает: если не демократия, то что? Минимализм – это духовная кастрация эстетики. Пикассо с Магриттом и Поллаком потрудились от души над переменой облика Европы: что позабудут в ярости художники–шизофреники, то трезво довершат их спонсоры–банкстеры.
Скажут: если бы народам не мешали развиваться, то в мире господствовали бы викторианская архитектура (хотя викторианский – это готика для народа), импрессионисты, романтическая пейзажная школа, лофт, гранж и винтаж. Люди склонны к удобству и комфорту, тёплым, светлым и радостным тонам. Люди – дай им волю – вместо колоннад и дворцов, условных Версаля и Капитолия (их будут строить, но только упоротые имперцы), склонны воспроизвести условный скандик или традиционное деревянное зодчество, ибо просто и глаз радует. Но это всё – лирика. Из сослагательного наклонения истории. А по факту что мы видим? Коробки домов, примитивные геометрические формы, монохромность, разбрызгивание краски, синее стекло, конусовидные строения, асексуальный белый и убогий серый как мэйнтренды демократии в интерьере… Впрочем, хватит об этом; гадость.