Недалеко от Москвы, рядом с городом, который с 50-х годов называется Чехов, стоит чудесная и изумительно сохранившаяся усадьба – как вы думаете, кого? Правильно. Антона Павловича Чехова.
Там работают замечательные и добрые люди, которые – особенно в будни – очень рады гостям.
У входа стоит сам Чехов.
Он стоит перед каким-то небольшим зданьицем с колоннами, которое некоторые принимают за дом писателя и удивляются.
Но это, к счастью, никакой не дом писателя, а просто гостевой центр, где устраивают выставки и всякие мероприятия.
Со стороны прудика дом совсем простой, почти изба, только побольше.
С другой стороны – посимпатичнее.
А вот внутри он оказывается куда больше, чем снаружи. Как волшебный кувшинчик.
Заходишь – и сразу оказываешься в просторном кабинете. Это самая большая комната в доме, с венецианскими окнами. По воспоминаниям жителей дома, зимой окна до половины заносило снегом, и с сугробов в дом заглядывали зайцы.
В центре – стол, обитый зеленым сукном, а на столе – знаменитое пенсне и любимая чеховская чернильница.
В углу у книжных шкафов – мой идеал. Камин и кресло-качалка. Кажется, что хозяин только что вышел и скоро вернется.
И прекраснейшая лестница для лазания за книгами – тоже моя мечта. С ручкой!
Для отдыха в кабинете было не только кресло-качалка, но и широкий турецкий диван с валиками-подлокотниками.
Впрочем, спальня у Чехова тоже была.
В соседней угловой комнате помещалась его сестра Мария Павловна – преподавательница истории и художница. Именно в Мелихове она много писала – и портретов, и пейзажей. В ее комнате развешены и ее картины, и работы подруг и друзей, а в центре – портрет Антона Павловича, написанного братом Николаем Чеховым.
Еще одна спальня – строгая и узкая “келья” отца, набожного Павла Егоровича, с большим “красным углом” и конторкой, за которой он аккуратно и ежедневно вел “мелиховскую летопись” – свой дневник.
На столе в столовой стоит любимый фаянсовый сервиз матери писателя, Евгении Яковлевны. Она долго мечтала, чтобы гости ели из одинаковой посуды, а не из разномастных тарелок. Сервиз чудом выжил в переездах из Подмосковья в Ялту и назад и теперь хранится под стеклянным колпаком. А у самовара стоит ярко-красная сахарница, которую Антон Павлович помнил еще с детства.
Двери родительских спален и столовой выходят в общий длинный коридор, где стоят буфет, сундуки и модные на рубеже веков “ямщицкие” кресла, а свет туда проникает сквозь необычные витражные окна.
Через черный ход в коридоре из кухни приносили в столовую еду. Кухня сначала была в доме, но Антон Павлович ее выселил в людскую, а потом и построил новое помещение – довольно просторную избу из двух комнат.
В одной половине была собственно кухня, где хозяйничала старая Мария Дормидонтовна, а во второй жила прислуга, горничные. “Педагоги – Маша и Антоша” – учили горничных грамоте, накупив в Москве сытинских книжек.
А вот проход к флигелю “Чайка”, который так называют за то, что там и была написана эта пьеса, был закрыт – дорожки залило водой, и чтобы туристы не растоптали грязь, их просто перекрыли. Пришлось ограничиться взглядом со стороны.
А вот “Театральный двор” был открыт – и даже удалось заглянуть внутрь, туда, где в маленьком зрительном зале стоят скамейки и лежит какой-то реквизит.
Если же у вас закружилась на чистом воздухе голова, то можно заглянуть в амбулаторию. Там воссоздана обстановка деятельности сельского эскулапа доктора.
В отдалении стоит деревянная “без единого гвоздя” Христорождественская церковь, рядом с которой небольшой некрополь семьи Чеховых.
А неподалеку от церкви – сельская школа, куда мы из-за распутицы, к сожалению, не добрались.
Во всей усадьбе ощущение такое, как будто попал в жилой дом, где хозяева отлучились ненадолго. Мы уехали из Мелихова, словно и правда из гостей. С желанием приехать еще.
Какое все-таки счастье, что эту усадьбу мало затронули советские кошмары. Какое счастье, что сохранилось столько подлинных чеховских вещей. Мне кажется, они сами как-то влияют на всю обстановку, выравнивают ее и делают добрее.