Повезли нас осенью как-то на картошку, не помню уже, на каком курсе. Привезли и стали распределять, кого куда. И говорят - надо двоих художниками оформить, плакаты разные рисовать. Главный художник есть, а ещё двое требуются ему в помощь. Кто умеет? Я как услышала, сразу подскочила, руку вытянула и кричу - нас, нас запишите двоих, мы умеем. Мне говорят - как фамилии? записали вас, хорошо.
Подруга сзади меня трясёт, шепчет - ты что, я вообще не умею, совсем, куда меня в художники. А я отмахиваюсь - не волнуйся, разберёмся. Зачем столько художников потребовалось, неизвестно, мы вопросы не задавали.
Но прошлогодний осенний месячный опыт по сбору картошки в поле имелся, очень хорошо помнилось раннее вставание, собачий холод и ледяная вода в кранах с железными умывальниками на улице, тряска по колдобинам, стоя в автобусе, и бескрайнее грязное поле с измазанной картошкой, которую надо было собирать и складировать в мешки. С поля возвращались к вечеру без сил, посередине дня привозили на обед.
Опыт художника у меня тоже какой-никакой был, еще на работе рисовала плакаты, чертила тушью графики, делала кальки - такая работа меня притягивала и не пугала. Нам объяснили, куда приходить на работу, и на этом распрощались до завтра.
На следующее утро к 10 мы вошли в нужную комнату. Все остальные уже уехали в поле, у них день начинался рано, а мы получили возможность подольше поспать и никуда не ехать. Одно это уже давало преимущество.
Главным художником был наш же студент, учился он на другом курсе, мы знакомы не были, но в лицо друг друга знали. Кроме него, был ещё кто-то, сейчас уже не помню, но он не рисовал и с нами в комнате не сидел, у него была какая-то другая, техническая функция.
Подруга моя поначалу очень волновалась и ожидала, что вот-вот выяснится, что она раньше рисовать не пробовала, и её выгонят и возьмут другого - но ничего такого не происходило, всё шло своим чередом.
Когда всё утряслось и вошло в привычный график, работы оказалось много, по времени мы начинали позже, но и заканчивали тоже позже, уже когда наши успевали не только вернуться с поля, но и поужинать. Мы на листах ватмана делали какие-то сводки, рисовали красочные объявления, плакаты - задания поступали непрерывно. Расслабляться было некогда, сроки жёсткие, свежая информация должна была вывешиваться ежедневно. Тогда информация давалась наглядная, живая, телефонов не было.
Наш главный художник создавал основной контур, макет, а мы наполняли его содержанием и заполняли красками. Он был мастером, а мы - подмастерья. Работа была замечательная. Сам факт, что мы работаем в помещении в чистой одежде с карандашами и с кисточками, а не в холодном продуваемом поле, согнувшись и таская тяжести - уже радовал ежедневно.
Отношение к нам наших девочек-сокурсниц на удивление было душевное и сострадательное: считалось, что у нас очень длинный рабочий день, они успевали помыться, поужинать и отдохнуть, а мы только приходили уставшие с работы в комнату.
С нашим главным художником мы ладили хорошо, проблем и напряжения не возникало. У него была девушка, тоже наша сокурсница, они везде ходили вместе, взявшись за руки и вызывая сладкую зависть у остальных. Видно было, что тут любовь обоюдная. Найти себе пару в институте хотели бы многие, но не такая это простая задача.
Однажды он привёл свою девушку к нам в комнату, которая к тому времени приобрела вид мастерской, и стал ей всё показывать и объяснять. Она слушала с интересом, разглядывала наши листы и смотрела на него не отрываясь. Сама она была очень симпатичная, и у неё была великолепная длинная толстая коса ниже пояса, которая выгодно выделяла её среди всех остальных девушек. Он тоже смотрел на неё с восхищением и никого не видел, кроме неё. У него были кудрявые волосы и интеллигентное лицо.
Один раз он пришёл утром весь подавленный, не склонный к общению, весь день молчал. Мы поняли: что-то у них разладилось. Постепенно выяснилось - поссорились, и длилось это целую неделю. Всю неделю он ходил как потерянный, а мы его жалели и хотели, чтобы поскорее состоялось перемирие. Наконец помирились, и он снова расцвёл.
Она стала заходить после поля к нам, ждала его, и они вместе шли на ужин. Я у него спросила, почему он свою подругу не записал тогда, в первый день, в художники, помогать ему, работали бы здесь вместе. Он поднял глаза с удивлением и ответил - так она же не умеет, никогда не рисовала, а я, отведя глаза, промычала - аа, понятно. Сам он рисовал прекрасно, легко, схватывая суть и быстро создавая эскизы.
Дни летели, мы приобрели опыт, и иногда даже возникала редкая возможность позволить себе немного растянуть обед и посидеть после столовой где-нибудь на улице в уголке полюбоваться на осень.
Работа наша была видна всем. Когда возвращались автобусы с поля, наши яркие плакаты уже были вывешены на улице, и сразу все видели цифры, кто сколько собрал мешков картошки а предыдущий день, не пофамильно, а по группам, и кто впереди, соревнование такое было устроено для поднятия интереса, и это обсуждалось, и как-то поощрялось, но как именно - не помню. Но не деньгами, про деньги речь вообще не шла. За этими цифрами следило начальство, всё это одобряло и нас хвалило.
Через месяц картошку всю собрали и нас отправили учиться в институт. Дважды нас посылали на картошку, и в первый раз было тяжело на поле, очень холодно, многие болели, и я тоже заболела, и пионерский лагерь, в котором нас размещали, был неотапливаемый и не приспособленный для осеннего проживания. Второй раз, когда вместо поля мы рисовали, картошка вспоминалась легко, лагерь был получше, и тень Остапа Бендера, который был в похожей ситуации, вызывала улыбку и весёлые ассоциации. Вот вспомнилось всё это почему-то.
Всем спасибо!