После операции

Сначала увидела маску и улыбающиеся голубые глаза. Маска  сказала:
– Меня зовут Марк, я скоро отвезу Вас в реанимацию и буду 
там за Вами ухаживать.
Имя его звучит по-польски: «Марек». Забываю, что в нидерландском языке часто между двумя согласными мелькает короткое 
«е» и задаю дурацкий вопрос:
– Вы поляк?
– Нет, голландец, – улыбается.
– Вы сказали Марек, я услышала в Вашем имени гласную «е», 
вот и я и подумала, что Вы из Польши. – Что я несу, какое это все 
имеет значение – происхождение, имя…
А ухаживать Марк начал еще в предбаннике. Сначала принес 
попить и велел сделать глоток. Меня вырвало.
Медбрат убрал и сказал, что пить мне пока нельзя, а можно 
смачивать губы водой.
Марк отвез меня в реанимацию. Над кроватью – компьютер. 
На мне – снова кардиограф, и прикроватный аппарат фиксирует 
биение моего оперированного сердца.
Господи, никакие руки, даже материнские, не ухаживали 
за мной с такой осторожностью, как руки Марка! О, то были 
волшебные руки! Нежно, как пушинку, поднимали они мою 
тяжеленную, как будто свинцом налитую, голову, устраивая 
ее поудобнее на подушке. Они мерили давление, но не по-фашистски, как руки сестер – те по пять раз в день безразлично 
сдавливают руку манжетой почти до кости, так что корчишься 
от боли – а аккуратно и совсем не больно. Руки сливали, пардон, 
мою мочу из мочеприёмника, обмывали и обтирали меня. Подносили ложечки с питьем ко рту. Руки появлялись по первому 
моему зову, вернее, нажатию кнопки красного креста у кровати 
и делали укол обезболивающего.
И Марк говорил со мной, как с ребенком, убаюкивающим тихим голосом.
Я спросила, когда из меня вынут все эти ужасные трубки. 
А то я похожа на Нео в начале фильма «Матрица».
– Это дренаж, не волнуйся. Чтобы лишняя жидкость отходила. 
Их скоро вынут.
Марево. Полубред. Ощущение стерильности реанимации, буквальное и фигуральное: это не я, это не со мной… меня нет, а есть 
правила и сложная медицинская техника, и я у нее в плену. В плену у многочисленных трубок, компьютера. Как Нео. Но однажды 
я освобожусь, как и он… Постоянный полумрак… успокаивающий 
голос Марка. Однажды пустили Янрика. Я попросила его налить 
мне яблочного сока с двумя третями стакана воды. С жадностью 
выпила. Есть не хочется, да и нельзя… Вырвало соком. Прибежал 
Марк и сказал, что кроме воды ничего нельзя, да и то помалу. 
Вода, так вода… то ли сплю, то ли не сплю… Янрик растворился 
и исчез. Может, приснился?
А потом руки Марка вынимали из меня трубки и иглы. Сначала 
вынули иглу из одной вены (в другой вене оставили), потом из уретры, и это было огромным облегчением. На третий день вытянули четыре трубки из живота, и я поразилась их длине… ранки зашили  (нитки вынут потом). Боли не почувствовала, руки феи, вернее, фея Марка сделали свое дело, как обычно, невесомо легко.
Сначала увидела маску и улыбающиеся голубые глаза. Маска сказала: – Меня зовут Марк, я скоро отвезу Вас в реанимацию и буду там за Вами ухаживать. Имя его звучит по-польски: «Марек». Забываю, что в нидерландском языке часто между двумя согласными мелькает короткое «е» и задаю дурацкий вопрос: – Вы поляк? – Нет, голландец, – улыбается. – Вы сказали Марек, я услышала в Вашем имени гласную «е», вот и я и подумала, что Вы из Польши. – Что я несу, какое это все имеет значение – происхождение, имя… А ухаживать Марк начал еще в предбаннике. Сначала принес попить и велел сделать глоток. Меня вырвало. Медбрат убрал и сказал, что пить мне пока нельзя, а можно смачивать губы водой. Марк отвез меня в реанимацию. Над кроватью – компьютер. На мне – снова кардиограф, и прикроватный аппарат фиксирует биение моего оперированного сердца. Господи, никакие руки, даже материнские, не ухаживали за мной с такой осторожностью, как руки Марка! О, то были волшебные руки! Нежно, как пушинку, поднимали они мою тяжеленную, как будто свинцом налитую, голову, устраивая ее поудобнее на подушке. Они мерили давление, но не по-фашистски, как руки сестер – те по пять раз в день безразлично сдавливают руку манжетой почти до кости, так что корчишься от боли – а аккуратно и совсем не больно. Руки сливали, пардон, мою мочу из мочеприёмника, обмывали и обтирали меня. Подносили ложечки с питьем ко рту. Руки появлялись по первому моему зову, вернее, нажатию кнопки красного креста у кровати и делали укол обезболивающего. И Марк говорил со мной, как с ребенком, убаюкивающим тихим голосом. Я спросила, когда из меня вынут все эти ужасные трубки. А то я похожа на Нео в начале фильма «Матрица». – Это дренаж, не волнуйся. Чтобы лишняя жидкость отходила. Их скоро вынут. Марево. Полубред. Ощущение стерильности реанимации, буквальное и фигуральное: это не я, это не со мной… меня нет, а есть правила и сложная медицинская техника, и я у нее в плену. В плену у многочисленных трубок, компьютера. Как Нео. Но однажды я освобожусь, как и он… Постоянный полумрак… успокаивающий голос Марка. Однажды пустили Янрика. Я попросила его налить мне яблочного сока с двумя третями стакана воды. С жадностью выпила. Есть не хочется, да и нельзя… Вырвало соком. Прибежал Марк и сказал, что кроме воды ничего нельзя, да и то помалу. Вода, так вода… то ли сплю, то ли не сплю… Янрик растворился и исчез. Может, приснился? А потом руки Марка вынимали из меня трубки и иглы. Сначала вынули иглу из одной вены (в другой вене оставили), потом из уретры, и это было огромным облегчением. На третий день вытянули четыре трубки из живота, и я поразилась их длине… ранки зашили (нитки вынут потом). Боли не почувствовала, руки феи, вернее, фея Марка сделали свое дело, как обычно, невесомо легко.
-2

Полностью текст повести «Голландская больница» можно прочитать в книге, она есть на Озоне:

https://www.ozon.ru/product/gollandskaya-bolnitsa-449488843/?sh=LnP6vUcxPg

Жизнь европейскаяЭкзистенциальная проза Елены Данченко – живая, яркая, эмоциональная, и автору для этого не требуются трагические события. Хотя как сказать. Перед операцией на сердце поневоле задумываешься о главном. "Литературная газета" https://www.ozon.ru/product/gollandskaya-bolnitsa-449488843/?sh=LnP6vcFXdA