Серый потолок. Белые стены. Капельница. Маска. Я вижу это уже неделю. Если не больше. Время тут остановилось, или ползёт как черепаха. Только сегодня мне разрешили взять в руки дневник и начать писать. Хотя с трубками в руках это сложно сделать.
Итак… Осознание того, что я нахожусь в больнице, пришло позже. Я сначала кричала, что пропустила спектакль, что мне необходимо попасть на сцену.
Что произошло? Как я сюда попала? Ответ на эти вопросы я до сих пор не знаю. Мне помогают «Вспомнить всё» и Мартин, и отец, и психологи, и врачи. Также приходят клинические гипнотизёры. Они пытаются ввести меня в лёгкий транс, чтобы я, найдя «запись события» в подкорке мозга, вспомнила, что именно произошло. А я не помню! Но понимаю, что пока не вспомню, меня отсюда не выпустят. Папа постарался.
Я сейчас пытаюсь раскрутить события, наверстать упущенные дни. Перечитываю дневник. Всё смутно. Скай. Скай смеётся с Розмари. Слёзы…
— К тебе можно? — заглянул Мартин.
— Проходи, — улыбнулась я и отложила книгу.
— Ты ничего не помнишь? — он поставил рядом со мной вазу с тюльпанами. — Всё-таки семидневная кома — то ещё удовольствие!
— Нет? А ты? Что-то знаешь? Расскажешь?
— Помнишь, ты плакала? — Я кивнула. Мартин вздохнул. — Так вот, ты пошла умываться. Верно?
— Я не помню. Кажется, да.
— Поезд остановился на большой станции, следовательно, все туалетные комнаты закрыты. А тебя нет. Ну, я заволновался. Побежал к проводникам, пытался им доказать, что ты пропала. Белла сходила к твоему отцу. Мы нашли тебя в одном из туалетов. Ты полулежала на полу, голова была неестественно опрокинута. На раковине был кровавый след.
— Рядом были какие-то предметы? — я нахмурилась.
Мартин улыбнулся.
— Ты хочешь расследовать дело о своей смерти?
— Мне важно знать. Наверняка это покушение не последнее.
В палату заглянул врач. Мартин увидел его и обнял меня:
— Я ещё приду к тебе! Отдыхай.
***
— Ну, как ты чувствуешь себя сегодня, принцесса Голливуда? — улыбнулся врач. — На сцену-то теперь не рвёшься?
— Ничего нового. Но по сцене скучаю.
Он пощупал пульс и записал общие показатели.
— Ты ничего не вспомнила?
— Нет.
— Странно, ведь кора головного мозга не повреждена. Ну, отдыхай, к тебе через пару часов придут посетители. Ещё зайду вечером! — он вышел. А я осталась одна. Серый потолок. Белые стены. Капельница. Маска…
Одиноко, нечем заняться. Минуты, — а может, и часы, — тянулись медленно. И, как назло, стрелка висящих в белой оправе круглых часов остановилась на половине третьего. Я лежала в прострации.
Стало душно. Я решила умыться. Встала подошла к крану и начала ополаскивать лицо. Бросив короткий мимолётный взгляд на зеркало, я вспомнила…
***
Поезд мерно покачивался.
Скай… Скай! Я неслась в туалет, размазывая слёзы. «Не любит! Не любит! Он меня не любит!» — хотелось закричать на весь поезд. Сдавливая стоны, я ворвалась в вагонный туалет и начала ополаскивать лицо. «Скоро будет большая остановка!» — проговорили из громкоговорителя. «Скоро туалет закроют. Надо идти», — решила я, опуская голову под холодную струю. Успокоившись, я вздохнула. Надо идти дальше.
«Кончился восьмой класс — надо идти!
Много новых встреч впереди!
Ведь друзья — это неплохо, да?
Мы были как брат и сестра!
Не оборачивайся, не грусти —
Смело в будущее смотри!» — я придумала эти строчки и подмигнула своему отражению в зеркале. Всё хорошо… Вдруг откуда-то из тени отделился смутно знакомый мужской силуэт. Я резко обернулась… и мне приложили какую-то тряпку. Я брыкалась, била наугад ногами, но сладковатый дурманящий запах миндаля взял верх. Я толком ничего не поняла, не увидела и…
***
…И очнулась я в больнице после семидневной комы. В зеркале отражаюсь не я. Это какое-то странное существо! Красноватые жилки на глазах, под глазами синяки, а на впалых щеках сероватые пятна. Кожа побледнела и приобрела зеленоватый оттенок.
Шатаясь, я дошла до кровати и, взяв блокнот, набросала первые вопросы.
Кому требуется меня убить?
Знакомый мужской силуэт?
Чем меня отравили?
Почему именно отравили, а не утопили, зарезали и прочее?
В чём смысл моей смерти?
Что мы имеем?
Я нарисовала датированную и временную шкалы, отметив двадцать пятое апреля. Читаю незаконченную главу дневника от того числа, но ничего не могу ухватить. Кому нужна моя смерть?
Всё-таки хорошо, что я в больнице, — есть время подумать и разобраться во всей этой абсурдной ситуации. Я не заметила, как задремала.
…Я проснулась от того, что в комнате кто-то переговаривался.
— Я пришёл извиниться!
— Тише, разбудишь! Лучше уйди.
— Но это важно! Прости.
— Мне ничего это не нужно. Своим недоверием ты обидел не меня, а оскорбил её.
— Я и хочу…
— Ты видишь её состояние? Она только из комы!
Слезы задрожали на моих ресницах.
Эти два голоса — оба родные,
До боли знакомые, тихие такие.
Один — голос брата, второй — голос друга.
Пускай мы поссорились, тут каждого заслуга!
Я не могу жить без них,
Без их голосов, прекрасных таких!
Слеза скатилась за ухо, оставив косую дорожку на лице. Я приоткрыла глаза.
Мартин выжидающе смотрел на меня, сидя на стуле. Он скрестил руки на груди и буравил взглядом Ская. Я улыбнулась брату.
— Ты пришёл…
— Я обещал! Как ты?
— Всё хорошо. Знаешь, мне кое-что приснилось… — увидев немой вопрос в глазах брата, я продолжила. — Знаешь, это было похоже на амнезию. Мне приснилось, что меня отравили чем-то, приложив тряпку. Только не знаю, чем… может, это воспоминание?
— Кто? — нахмурился Мартин.
— Я не знаю. Знакомый, мужчина. Да я толком ничего и не увидела.
— Врачу говорила?
— Не приходил ещё. — краем глаза я следила за Скаем. Удивительно, но он просто сидел и ждал, пока мы наговоримся. Кажется, что передо мной сейчас сидел Сент-Полский Скай. Скромный, нормальный, тихий, негрубый. Даже стало приятно, что он пришёл.
— Слушай, -задал резонный вопрос брат, — а что тебя с подвигло на это воспоминание?
Я боялась, что он задаст этот вопрос. Мне ведь нельзя вставать! Видя моё колебание, Мартин нахмурился ещё сильнее.
— Только не надо врать, пожалуйста. Скажи, ты вставала? К зеркалу подходила, умывалась или что-то ещё?
Я кивнула.
— Мне было плохо; я знаю, что нельзя, но мне было плохо.
— Да я не об этом, — отмахнулся брат. — пойми, ты искусственно смоделировала похожую ситуацию, и твой мозг вспомнил! Ты это понимаешь?
— И?
— Да это замечательно! Это не сон! Это воспоминание! Ты помнишь!
— Я, кхм, тоже рад, — кашлянул Скай. — ты помнишь меня?
Я нахмурилась, поджала губы:
— Неужели сам Скай Хеннеберри снизошёл до меня? Да ну!
— Да подожди ты, не будь колкой…
— Я отношусь к тебе также, как и ты ко мне. Чего хотел?
Скай покосился с недоверием на Мартина.
— Он останется, — опередила я просьбу бывшего друга. — У меня от брата секретов нет. — посмотрела на брата. Он напоминал мне телохранителя, готовый выполнить любой приказ.
— Я хотел извиниться. Я поступал неправильно.
— Это всё, что ты хотел сказать? — сухо спросила я.
— Нет! — выкрикнул он так отчаянно, будто боялся что-то не успеть и потерять. — Понимаешь, твоя недельная кома заставила меня многое переосмыслить и понять… Я вдруг понял, что ты — какое-то волшебное чудо! Наши встречи и общение, ещё тогда, в Сент-Поле, и всё, что мы вместе пережили — одна из самых больших радостей в моей жизни, одни из самых приятных моментов. Хочу, чтобы их было больше. Давай будем вместе? — он смотрел на меня робко, выжидающе. А я отвела взгляд и долго смотрела в одну точку за окном. Затем медленно покачала головой.
— Нет, Скай, нет. Я не смогу…
— Почему? — он попытался взять меня за руки, но я их убрала.
— Скай, ты не верил мне, сомневался в моих словах.Когда мне нужна была помощь тебя не было рядом, в самый ответственный момент ты ушёл. Когда я тебе почти признавалась в любви, ты разорвал мои письма…
— Прошу, дай мне шанс!
— Шансов было предостаточно! Забытые стихи в твоём доме! Стала бы я тебя спасать от Сэма, если бы не простила? Но ты и тут меня оттолкнул! Не надо слов. Скай, ты собственник. Ты ограничиваешь меня, беспричинно ревнуешь! А я так не могу. Эмма не знает, но я, наверное, любила тебя ещё со второго класса. С того времени, как ты стал дёргать за косы Эм, а я стала её защищать, щёлкая тебя линейкой по рукам. Мы выросли в одной песочнице и через многое прошли вместе, но ты изменился. Сейчас ты только и умеешь вырывать и зачитывать вслух мои дневники, унижать меня, давить мои чувства. Нет, Скай, мы диаметрально противоположны. Нам лучше не встречаться… Знаешь, я хочу тебе прочитать стих. Ты знаешь, я их часто сочиняю. И вот я сочинила и тогда, в поезде. Надеюсь, ты что-то поймёшь.
Тебя любить — себе дороже.
Сначала письма шлёшь,
А позже
Их у забора разорвёшь!
Тебя любить — себе дороже —
Ревнуешь к каждому столбу.
И вот теперь всё стало строже —
Обнять я брата не могу.
Ты был другим.
Но что случилось?
Где Скай? Ну что ты сделал с ним?
Скажи мне, как так получилось,
Что ты случайно стал плохим?
Вдруг стал ты грубый и жестокий.
И ранишь сердце ты моё.
И ставишь ты барьер высокий,
Перечёркивая всё.
Вслух читаешь мои дневники.
Для чего тебе это? Скажи!
Я любила другого Ская.
Тот, которой идёт за мной
И от счастья, как бы сверкая,
Дарит шарик иль шарфик простой.
Я любила того, кто в надежде
Повстречать и увидеться вновь,
Шоколад мне дарил, иль как прежде,
Говорил комплимент, что не в глаз, а в бровь!
Я любила другого Ская.
Тот смотрел со мной звёзды в ночи.
Для чего же теперь терзаешь?
Ты хоть раз мне ответь, не молчи!
И зачем в купе напоказ
С Розмари ты заводишь дружбу?
И ведь знает каждый из нас —
Тебе вовсе не это нужно.
Почему ты обидел меня?
И зачем разорвал все письма?
Ты теперь ничто для меня,
Нашей хрупкой дружбы — разрушитель!
Тебя любить — себе дороже!
я фразу сотни раз твержу.
Тебя любить — себе дороже!
Но и забыть я не могу.
Неужели за месяц можно
Так кардинально поменяться?
Понять, принять мне это сложно.
Неужели мы не сможем как прежде дружить и смеяться?
Тебя любить — себе дороже!
Забуду, будет плохо тоже!
О, я себя так загублю!
Но фразу я одну твержу:
Что же ты наделал, Скай?
Ты сломал нашей дружбы сталь!
Разлетелась она как хрусталь!
Для чего тебе это, Скай?
Но вдруг ещё сделать что-то можно?
Хотя, тебя любить — себе дороже… — Я закончила и встретилась взглядом со Скаем. В его бездонных глазах, похожих на моря, было столько горечи! Он встал, буркнул короткое «Я понял» и вышел в коридор. Я беспомощно откинулась на подушку, брат сжал мою руку.
— Ты думаешь, я сделала всё правильно? — спросила я его.
— Не знаю, — он пожал плечами. — Я никогда не был влюблён… да это только твоя жизнь, я не хочу влиять на твой выбор.
— Мама бы нашла слова… — толи с укором, толи с сожалением ответила я.
Замолчали.
***
— А! Я так рада тебя видеть в состоянии более подвижном, чем состояние амёбы! — Белла влетела в палату и, бесцеремонно отстранив Мартина, бросилась меня обнимать. Она без умолку болтала, говорила о срыве спектакля, о том, как Розмари забыла слова, о том, что спектакль перенесли… Я еле успевала воспринимать её информацию и отвечать на вопросы. — А я в коридоре видела Ская. Он так жался, у него такой жалкий вид! Пришёл тебя навестить, а зайти не решался! Я его с собой позвала. Всю ответственность за вытекающие последствия беру на себя! Ну, ты чего молчишь? Рассказывай, как чувствуешь себя?
— Да ты ей слова сказать не даёшь! — заступился за меня Мартин. — столько информации на голову моей сестры вылила! — в присутствии Ская мы утрированно подчёркивали наши родственные связи.
Мне пришлось рассказывать всё по второму кругу.
— …И мне приложили какую-ту тряпку. Я потеряла сознание. В общем, меня отравили. Только знать бы чем!
— Конечно, — протянула задумчиво Белла, — можно было бы взять эту тряпку и провести спектральный химический анализ. Вы знаете, у меня отлично с химией. Дома стоит набор юного химика, мама купила. Но я думаю, что скорее всего тебя отравили хлороформом. В конце концов врачи это могут опровергнуть или подтвердить. Другой вопрос — кто хотел убить.
Мартин откинулся на спинку стула.
— Убийца должен хорошо знать Эль. Думаю, отец и учителя вне подозрения. Остались одноклассники. Розмари и её компашка также имеют алиби. Они веселились с ним, — он небрежно кивнул в сторону Ская.
— К тому же, убийца должен иметь доступ к разным психотропным и ядовитым веществам, — перехватила инициативу Белла. — Первое, что приходит на ум — фармацевтические организации. Значит, первый в списке подозреваемый — Сэм. Ну, сосед Розмари. У него мама — владелец сети аптек. У него могут быть мотивы?
Я задумалась:
— Ну, как-то… после драки со Скаем… он приглашал меня в кино, пытался целовать, ну... – запинаюсь, смотрю на Мартина. Как же неловко говорить об этом в присутствии брата! Через мгновение беру себя в руки, продолжаю:
- Ну, короче, так неприятно было – во рту чужой язык! А дальше я его побила, но совсем чуть-чуть, честно! В спину мне неслись проклятия и фраза: «Запомни, Виктим, ты жертва! Ты труп!». Но я не думаю… — промычала неуверенно я.
— У него мотив налицо! — закричали хором Белла и Мартин.
— Я убью его! — мы только сейчас заметили, что Скай впервые открыл рот. Он опрометью бросился из палаты.
— Хм, — хмыкнула Белла. — Смотри, как твой Ромео побежал доказывать свою любовь!
Я отмахнулась.
— Не мой он Ромео! Если бы он любил меня… не вёл бы себя, как ребёнок!
Мартин покачал головой.
— А по-твоему, «правильное проявление чувств» это как?
— Ну, это стихи, картины. Знаю, это звучит сентиментально и сопливо, но я тоже не бесчувственная пробка от шампанского!
Брат ухмыльнулся:
— Ты всех меряешь по себе. Пойми, не все могут выражать свои чувства так красиво, как ты. У каждого представление о проявлении чувств уникальное, своё… Я его не оправдываю, но просто подумай об этом.
Я отвернулась и ничего не ответила. А что я могу ему сказать? Ненавижу его ухмылку. Она так и говорит: «Мартин Оскар прав. Я всегда прав!»