Место действия: юго-восточная часть Центральной Африки, озеро Танганьика. Время действия - осень 1871 года. В лучах зависшего под прямым углом над головою солнца, словно его серебряная тень, сияет озеро,обрамленное лесистыми горами. К прибрежному селению Уджиджи медленно продвигается путник. Уже издалека он начинает различать косые паруса легких арабских фелук. Это белый человек в со всех сторон заплатанном парусиновом костюме. Но его лицо за четверть века африканского зноя стало черно и испещрено морщинами, как шагреневая кожа. Беззубый рот при виде селения расплывается ( по собственному выражению героя) в “улыбке гиппопотама”. В качестве “остатка былой роскоши” - форменная фуражка с истлевшим козырьком. Вместе с дюжиной носильщиков он входит в Уджиджи, цветущий город, прохладный под кронами пальм. Здесь останавливаются арабские караваны, следующие на остров #Занзибар. Здесь они дают недолгий отдых своему товару - рабам.
В зависимости от числа караванов, в #Уджиджи находят кров от 30 до 160 арабов и от одной до двух тысяч свободных чернокожих. Последние ютятся в ульеобразных хижинах, наслоенных одна на другую, а кругом струятся ручьи и речки гусиных и овечьих стад. Рыбаки на ходу описывают достоинства своего улова, торговцы льют в кувшины покупателей красноватое пальмовое масло (пока оно не затвердело, как сливочное), отсыпают соли и занзибарского жемчуга.
Уджиджи - город надежды доктора Давида Ливингстона. Он рыскал по девственным дебрям и саваннам годами, стремясь осуществить два дела своей жизни: отыскать истоки Нила и в одиночку покончить с работорговлей. Пока - безуспешно.
Экспедиция не может жить единым святым духом, и поэтому она входит в Уджиджи. Три года назад доктор обратился к британскому консулу на Занзибаре, и все необходимое было послано. Однако по дороге припасы разграбили арабы, и от лекарств, кофе, чая, муки, одежды, меновых вещей, оружия почти ничего не осталось. И вот теперь покупать самое необходимое пришлось у арабского каравана с сотнями рабов и тридцатью тоннами слоновой кости. “Торговцам сопутствует удача. Только мне не везет” (из дневника Ливингстона). Но, как это всегда бывает в приключенческих романах, когда путешественники уже совсем пали духом, их судьба приняла неожиданный оборот. До них дошло нерядовое для этих мест известие о wasungu, белом человеке, приближающемся через деревни на востоке.
Прошло еще трое суток, и 28 октября (эту дату дает #Ливингстон, но он, видимо, ошибся, потеряв счет времени в лихорадке, - была, скорее, середина ноября) со стороны озера раздались выстрелы. Вслед за чем, проложив путь сквозь возбужденную толпу аборигенов, слуга ворвался в хижину и прокричал: “Англичанин! Я видел его!”
“Англичанин” оказался американцем, но не в этом суть. “Среди его людей нет таких бедных лазарей, как я”, - подумал Ливингстон, когда увидел колонну из сорока пяти носильщиков в свободных красных одеждах и непомерных тюрбанах. А на спинах - котлы для варки, напоминающие размером печи, разборные лодки, седла, палатки, черные медвежьи шкуры, персидские ковры и даже оловянная ванна - по тридцать килограммов груза на каждой спине. А впереди всего этого богатства - двухметровый негр без устали машет звездно-полосатым флагом. “В противовес” ему Ливингстон инстинктивно выступил впереди своей уджиджийской разномастной армии, и тут знаменосцу составил, обогнав его, комический контраст низенький бородач в начищенных до блеска ботинках и весьма элегантном фланелевом костюме. Бородатый франт учтиво, стараясь выглядеть одновременно застенчивым и небрежным, приподнимает колониальный шлем, кланяется и произносит знаменитую в позднейшей географической и приключенческой литературе фразу: “Dr. Livingstone, I presume?” - “Доктор Ливингстон, полагаю?”
Имя Давида Ливингстона в это время было уже не настолько на слуху, чтобы говорить о нем в клубах, и еще не настолько забыто, чтобы перестать писать о нем в газетах.
Десятью годами раньше он праздновал в Лондоне триумф - скромный врач, превратившийся в скромного миссионера, дни рождения с тридцать второго на по сорок третий включительно встречал в Черной Африке, впервые пересек ее от Луанды на западе до Келимане в Мозамбике и подробно описал в путевом дневнике, одном из главных британских бестселлеров середины девятнадцатого столетия. В 1866 году исследователь снова отправился в Африку, теперь уже в третий раз - чтобы осуществить юношескую мечту и найти истоки Нила, которые он “помещал” (увы, ошибочно) к юго-востоку от только что открытого озера Виктория. Спустя два года родина перестала получать известия о докторе Ливингстоне. Газеты еще напечатали несколько коротких сообщений и замолчали.
Никто больше о нем не вспоминал, пока не вспомнил Джеймс Гордон Беннет, издатель New York Herald, который 17 октября 1870 года уже почти заснул в своем номере парижского Гранд-отеля, когда в дверь постучал Генри Мортон Стэнли, вызванный накануне телеграммой. В 1868 году #Стэнли освещал британскую экспедицию в Эфиопии и прославился тем, что на целых две недели опередил всех прочих репортеров. “Где, по-вашему, находится сейчас Ливингстон?” - спросил его Беннет. - “Не представляю себе.” - “Думаете, он еще жив?” - “Может быть, да, а может быть, нет”.
Этого плодотворного разговора издателю показалось достаточно, чтобы рискнуть жизнью своего двадцативосьмилетнего сотрудника и угрохать целое состояние на поисковую экспедицию. Очевидно, это была первая в истории экспедиция, предпринятая не с целью завоевания, обогащения или обращения туземцев, и даже не из чистого авантюризма, а только ради газетной шумихи. Информационная эпоха началась: “Если кончится тысяча фунтов, возьмете еще тысячу. Потратите эту, получите еще, эта закончится, еще одну берите - но найдите мне этого Ливингстона!”
Отряд шел по следам Ливингстона до тех пор, пока в деревнях и караванах не стали попадаться отрывочные сведения о нем. Сведения эти, как и все в Африке, легко могли оказаться неточными, ложными или “сказочными”. Или еще того хуже: услышав, в свою очередь, что идет “спаситель”, доктор, известный мизантроп и чудак, мог попросту спрятаться от него. Но страхи были напрасны - Ливингстон пришел в экстатический восторг от встречи со Стэнли.
На голову африканского странника вдруг свалилось все, чего душа пожелает - лекарства, новое снаряжение, хорошая пища, туалетные принадлежности и новости из дома. В течение следующих дней уджиджийцы наблюдали, как двое белых часами просиживают в хижине на коврах за чаем. Или подолгу гуляют по “набережной”. Старший из них при этом все время что-то рассказывает, а второй слушает, очень живо жестикулируя. Ливингстон, обладатель редкого таланта со всеми ссориться, неожиданно ощутил симпатию к вертлявому репортеру (которого королева Виктория, наградив рыцарским орденом, охарактеризовала как “бульдога-коротышку”), не слишком образованному, без твердых религиозных убеждений и, в общем, равнодушного к чужому страданию. Казалось бы - качества не самые привлекательные для миссионера. Тем не менее для Стэнли этот миссионер сделался “отцом родным”. А американец исполнил роль “почтительного сына”.
“Его существо настолько близко ангельскому, насколько это вообще мыслимо, когда речь идет о смертном, - рассыпался в восторгах Стэнли, переходя порой на притчевый тон, - ибо нет в нем лукавства”. О неприятных и трудных свойствах ливингстонова характера в своих воспоминаниях, вновь прославивших английского путешественника, он не упомянул ни разу, нигде. Хотя вся Европа знала, что доктор нетерпим, упрям, мстителен. Более того, отправляясь в последнее африканское странствие, оставил жену и сына без средств. Ясно, что герой, оттененный такими свойствами, не подходил для газетных песнопений о мужестве истинного англосакса, преобразователя мира, носителя бремени белых. Мыслимо ли приложить столько усилий, потратить столько денег, забраться в самые гиблые на свете места только для того, чтобы наткнуться на сварливого старика?
Примерно через неделю после прибытия Стэнли объединенная #экспедиция отправляется дальше, вдоль северного берега Танганьики.
Некий богатый араб (их услугами, как мы видим, никогда не пренебрегали) предоставляет в ее распоряжение лодку, “ утлое неустойчивое каноэ, выдолбленное из благородного дерева мвуле угомас, как пишет Стэнли. Двоим проводникам из местных заплатили сукном - по семь метров каждому. Кроме того, нанят повар и шестнадцать гребцов.
День за днем курс остается неизменным, и стеклянные воды озера дают разрезать себя носу судна, как пальмовое масло пальмовому листу. Чаще всего путешественники держатся ближе к берегу. Во второй половине дня они причаливают, гребцы охраняют лодку и место стоянки, повар заваривает кофе или чай для господ - еще до основной трапезы. Конечно, они идут не по безлюдным местам. В некоторых деревнях англосаксов гостеприимно встречают и несут дары, в других Ливингстон, человек гораздо более опытный и много лучше владеющий местными языками, сутки напролет торгуется с вождями о сумме “пошлины” за безопасный проход через тотемные родовые владения. В некоторые ночи приходится даже строить импровизированные форты, огороженные колючей изгородью.
Без особых трудностей Давид Ливингстон и Генри Стэнли в декабре 1871 года достигают северной оконечности озера, и тут выясняется, что все местные реки и речки впадают в него, а не вытекают - так что #Танганьика не может быть связана с озерами Альберт и Виктория (в которые их южные реки, в свою очередь, тоже впадают). Таким образом, вывод однозначен: озеро, которое они исследовали, не принадлежит бассейну Нила и лежит южнее его. Истоки надо начинать искать заново.
Единственный “утешительный трофей” этих безрезультатных месяцев - небольшой остров в северной части озера. Ливингстон, видимо успевший под руководством Стэнли проникнуться непреходящей важностью рекламной задачи, назвал его островом New York Herald. Состояние здоровья членов экспедиции меж тем весьма печально. Журналист-первопроходец то и дело корчится в приступах малярии, Ливингстона мучает застарелая кровавая диарея. Все, даже носильщики, так слабы, что можно всерьез опасаться: в скором времени не найдется достаточно здоровых, чтобы нести больных. Можно представить себе удивление Стэнли, когда на его предложение возвращаться в Англию доктор ответил твердым отказом. А все было давно запланировано и готово: сперва с надежным караваном к морю, оттуда на Занзибар, там дождаться океанского корабля - и в Лондон. В конце концов, должны же они доставить рассказ о своей встрече, дружбе и совместных открытиях соотечественникам - иначе какой же во всем этом смысл? И основательно лечить подорванный Африкой организм уже пора. А потом с новыми силами в пекло. И так далее.
Но пожилой уже человек, испытавший уже однажды радость триумфа, хотел теперь только триумфального возвращения - или никакого. Кроме того, за годы странствий страх перешел в манию. Ему всегда являлся один и тот же ночной кошмар: кто-то, чьего лица не видно, втаптывает сапогами в хлябь сырую траву - до истока Нила осталось 30 метров. И весь предыдущий путь незнакомец прошел по проложенному им, Ливингстоном, маршруту.. Стэнли обещал как можно скорее прислать товарищу носильщиков с новыми запасами. 14 марта 1872 года двое знаменитых исследователей Африки пожали друг другу руки во второй и последний раз. Прощание, говорят, было проникновенным, оба плакали. Американский газетчик увез с собой в “цивилизованный мир” весь архив доктора Ливингстона.
Латинская поговорка caput Nili quaerere - “искать истоки Нила” - означала заниматься заведомо безнадежным, бессмысленным делом. С тех самых, римских пор этим безнадежным делом занималось множество людей, причем с возрастающим успехом. Был найден исток Голубого Нила. В 1858 году Джон Спик открыл второе по величине пресноводное озеро мира, Викторию, и утверждал, что непосредственно из него Нил и вытекает. Ливингстон, напротив, предполагал, что он начинается гораздо южнее и в гораздо меньшем озере, Бангвеулу - о нем рассказывали туземцы во время его второй экспедиции. Позднее склонность к одержимости собственными прозрениями приведет ученого миссионера к очевидному заблуждению. Он опознал Нил в Луалабе, мощной центральноафриканской реке, явно для Нила “не подходящей” - ни по расположению, ни по объему потока в том месте, в котором ее видел Ливингстон (в действительности Луалаба - это верхнее течение Конго).
Через неделю после ухода людей Стэнли старик снова готовится идти в бой: “Девятнадцатое марта, день моего рождения, - Ливингстон взялся за очередной дневник. - Господи Иисусе, пресветлый, жизнь моя и дыхание, снова я вверяю Тебе себя и иду Тебя искать. Милосердный Боже, дай мне закончить мои давние труды прежде, чем истечет этот год”.
Девятого августа 1872 года прибыли обещанные носильщики Стэнли - пятьдесят шесть прекрасно экипированных молодцов, которым к тому же заплачено за два сезона вперед (от двадцати пяти до тридцати долларов в год). Все вооружены, общий арсенал составляет десять бочонков пороха и три тысячи пуль. Мука, сахар, кофе, чай, консервы, новая тетрадь для журнала, лекарства и хронометр - раньше в лагере доктора никогда не бывало такого изобилия. И все пригодилось, кроме единственного предмета, не подлежавшего использованию по личным убеждениям, - рабского железного ошейника, американского средства для “неисправимых”.
25 августа проводники кричат носильщикам: “Софари-софари лео!Пака-пака!” (“Путешествие, путешествие сегодня! Начинаем!”). Англичанин, ссутулившись, вступает на тропинку первым и устремляется вперед походкой усталой и уже несколько стариковской. В то же время его движения так заурядны и естественны, что кажется, что он собрался прогуляться до ближайшего колодца. На расстоянии шагов семи позади Ливингстона следуют Джеймс Чума и Абдулла Суси, доверенные лица - посыльные. Когда-то он спас их из рук работорговцев (Чуму - в 1861 году, Суси - в 1863). По опыту известно - это самый надежный способ обрести в Африке преданного друга…
На полпути между Танганьикой и Бангвеулу их застиг сезон дождей. Озера и облака разлились и потеряли свои очертания. Этим можно объяснить причудливую ошибку Ливингстона. В конце декабря 1872 года он нашел одного нового проводника из местных и велел идти к северо-западной оконечности Бангвеулу. Оттуда он собирался отклониться дальше на юг и попасть таким образом в “обетованный” район четырех истоков. Так оно, собственно, и получилось. Туземец вывел Ливингстона точно к “заказанному” месту. Но тот ему не поверил и заявил, что опознает в этом береге озера - восточный. Более того, в гневе и досаде он прогоняет “дезинформатора”! А сам на свой страх и риск приказывает снова сняться с места, чтобы описать огромную юго-восточную дугу вокруг озера, - и через 200 километров путники натыкаются на непролазную топь. В течение следующих двух месяцев их ветхая одежда не просохнет ни на час. Иногда болотная вода, запах от которой мутит рассудок, так глубока, что достает до ноздрей.
Некоторые потеряли в тумане направление и утонули. Кроме того, продукты и оружие по многу часов приходится нести на вытянутых руках, и к вечеру мышцы превращаются в раскаленные канаты… А между тем, еще в 1867 году, в начале третьей экспедиции, один незадачливый носильщик так сильно ударил о камень хронометр, что пришлось заново настраивать сверхчувствительный прибор. И сделать это с должной точностью посреди тропической Африки Ливингстон, как выяснилось, не смог. С тех пор при расчетах местонахождения у него выходил результат на 30 километров южнее, чем на самом деле. Но он так об этом и не узнал.
Еще через шесть месяцев небольшое землетрясение “встряхнуло” его часы - их тоже пришлось устанавливать заново., и Ливингстон вскоре “оказался” на 80 километров западнее, чем в действительности. Таким образом, на его карты Бангвеулу “наросло” более ста квадратных километров несуществующей суши… Суси, Чума и еще один чернокожий слуга на самых трудных участках теперь несут своего благодетеля на плечах, так он ослабел. Причем то и дело кто-нибудь из них проваливается выше колена в свежую тину, налившуюся, например, в слоновий след, и тогда двоим товарищам приходится класть носилки с Ливингстоном у обочины и вытаскивать беднягу - сам он освободиться бывает не в силах. Среднее расстояние дневного перехода сокращается до двух с половиной километров. В трясине - море пиявок в палец толщиной. Каждый вечер заканчивается удалением нескольких дюжин со всех частей тела.
“Имею честь сообщить вашей светлости, что мне наконец удалось найти истоки, из которых рождается величайшая река”, - пишет он загодя проект доклада министерству иностранных дел. Не проставлена только дата и координаты. Доклад прибыл в Англию вместе с телом Ливингстона… Крайне удивительно, что все члены экспедиции сохраняли строжайшую и неуклонную верность этому упрямому визионеру. Вряд ли они хорошо понимали его цели и идеалы. Зачем он покинул свой далекий остров и губит себя (вместе с ними) в поисках какого-то особого ручья - в то время как похожих, кстати говоря, на каждом шагу сотни? И все же - ни одной измены, ни одного дезертира, ни одного бунта или кражи. Словно все они, черные и белые, прониклись важностью мистического похода, в который их позвал доктор Ливингстон, и из суеверных соображений боялись уклониться от судьбы.
Да, нельзя сказать, чтобы эта экспедиция приносила одно сплошное удовольствие. 25 апреля 1873 года они достигают очередной деревни. Ливингстон просит собрать на площади нескольких самых “вменяемых” мужчин и, превозмогая приступ, сам выходит беседовать с ними. Все тот же сакраментальный вопрос: слышали ли они когда-нибудь о четырех соединенных источниках на расстоянии нескольких дней пути далее к западу? Вожди трясут головами.
В ночь на первое мая 1873 года доктор Ливингстон был в своей хижине не один - у постели остался один из сменных “медбратьев”- носильщиков. Но он заснул. И никто не видел, что именно произошло под утро. Возможно, собрав остаток сил, больной сполз со своего ложа из пальмовых листьев, чтобы помолиться. Или просто чтобы не умирать, лежа в неподвижности. Или он вовсе не приходил в себя, а сполз на землю, не отдавая себе в том отчета. Перед рассветом носильщик разбудил Суси и Чуму. Ливингстон, опустившись на колени спиной ко входу, склонил ладони и голову на кровать - создавалось впечатление, что он говорит с Богом. Несколько минут они колеблются, не решаясь потревожить его. Потом окликают. Потом притрагиваются. Тело окоченело.
Суси и Чума несколько дней скрывали смерть своего господина. В этих районах Африки на сам факт смерти и на сопутствующие ему физиологические обстоятельства смотрят очень “строго” - в том смысле, что не позволят уклониться от утвержденных веками ритуалов. Неважно, белый или черный скончался в их владениях, они обязаны подвергнуть его тело ряду последовательных обрядов, иначе - горе племени. Однако после таких обрядов у оруженосцев не осталось бы ничего, что они могли бы увезти в Англию, а именно таково было их твердое намерение. Они соорудили небольшой временный сарай с частично съемной сетчатой крышей. Затем извлекли внутренние органы и захоронили в сосудах под хижиной. Просолили и выложили сушиться в сарае труп (сезон дождей прошел). Причем каждый день поворачивали, как на вертеле, и через 2 недели он был “готов”. Затем омыли “пергаментное” лицо бренди. И зашили труп доктора в просмоленный парус. Затем “маленькая армия” вернулась к Индийскому океану и погрузила свою скорбную ношу на британский корабль.
Два десятилетия спустя мы уже застаем покойного Ливингстона типично викторианским “памятником” железной энергии, трудолюбию и смирению, позволившим скромному юноше из низов пробить себе дорогу и, в конце концов, подарить Великобритании целый новый мир.
Знаменитая экспедиция, растиражированная впоследствии издателями всего мира под “лейблом” “Лорд Стэнли в дебрях Африки” (кстати, тогда он еще не был лордом), началась в 1874 году - на средства все той же New York Herald и лондонской Daily Telegraph. В распоряжении журналиста, окончательно оставившего газетную службу, - триста пятьдесят шесть человек. Через давно знакомые озера Виктория и Альберт, “с развернутыми знаменами”, они спускаются вниз по извилистой Конго до атлантического побережья. Здесь, раздосадованный неожиданно слабым интересом Лондона к бассейну этой реки, Стэнли объявляет все исследованные им земли личным владением короля Леопольда II Бельгийского. Что важно - не владением Бельгии, а именно огромным “поместьем” самого короля - этот запасной вариант хитроумный англо-американец подготовил заблаговременно. С британцами он, впрочем, вскоре помирился. И вскоре, за новые африканские заслуги перед “виндзорской вдовой”, получил рыцарский титул Британской империи (1899 год). В 1904 году, увенчанный долгой славой, он умер в Лондоне.
Как и у доктора Давида Ливингстона, у Генри Мортона Стэнли была мечта. С не меньшей страстью, чем тот - найти истоки Нила, он мечтал стать членом высшего общества. Для этого он всю жизнь мотался по свету, устанавливал нужные деловые отношения, устраивал политические сделки. Он стал полноправным членом высшего общества. И, как многие до и после, убедился, что усилия по вхождению в него для не-аристократа по рождению не стоят свеч. Всю жизнь встречные лорды учтиво приподнимали перед ним шляпы” “Mr.Stanley, I presume?”