У каждого художника есть свой список живописных предпочтений. Василий Суриков, например, создавал свои полотна «через живые лики живых людей», словно бы «зажигаясь о встречные лица». Однако порой его герои, всегда реалистичные, вдруг превращались в подобия карикатур, нелепые гротески. Сходные чувства вызывает одна акварель Сурикова – эскиз его несостоявшегося замысла, хранящийся в собрании Государственного Русского музея: «Большой маскарад в 1722 году на улицах Москвы с участием Петра I и князя-кесаря И.Ф. Ромодановского».
Текст: Дмитрий Копелев, фото предоставлено автором
В эскизе этом Петровская эпоха отличается от других полотен художника: в ней нет кровавой величественности «Утра стрелецкой казни», нет и шекспировской драмы «Меншикова в Берёзове». Герои, впрочем, по большей части все те же – обычные люди. Только атмосфера композиции будто навеяна гоголевскими «Мертвыми душами»: смешными и страшными одновременно.
Акварель Сурикова погружает нас в январские карнавальные веселья 1722 года в Москве, когда по улицам города проследовал «русский флот» в виде саней-лодок, запряженных свиньями, волами, медведями и собаками. Участвовавший в праздничном шествии Нептун «в своей короне, с длинной белой бородою и с трезубцем в правой руке <…> сидел на санях, сделанных в виде большой раковины, и имел перед собою в ногах двух сирен, или морских чудовищ», – записал в дневнике очевидец событий Фридрих Берхгольц.
Царя Суриков поместил на заднем плане. Петр Алексеевич узнаваем с первого взгляда, хотя и одет неприметно и ничем, кажется, не выделяется среди московского люда, собравшегося поглазеть на диковинное зрелище. Веселился он по-царски: «Не имея здесь, в Москве, возможности носиться так по водам, как в Петербурге, – продолжает Берхгольц, – и несмотря на зиму, он делал, однако ж, со своими маленькими боцманами на сухом пути все маневры, возможные только на море. Когда мы ехали по ветру, он распускал все паруса <…> Если дул боковой ветер, то и паруса тотчас направлялись как следовало». В итоге Нептун лишился своей красивой бороды: по приказу императора «все должны были привязать или припечатать к ней столько червонцев, сколько тот сам хотел, после чего государь взял ножницы и собственноручно отрезал ему полбороды, насмехаясь тем над старыми русскими, которые прежде так щеголяли своими бородами». Импровизировал ли государь или сверялся с рабочей тетрадкой, куда записывал основные сцены грядущего веселья, неизвестно. Однако возьмем на себя смелость предположить, что античный бог морских стихий Нептун, уподобленный строптивому боярину, являлся частью продуманного царем сценария, подготовленного в соответствии с требованиями эпохи.
Борьба за гегемонию в морском пространстве в Новое время велась не только в области военного противостояния, совершенствования стратегии и тактики морского боя или оценок количества и качества линейных кораблей. Она перетекла и в сферу европейской культуры, обернувшись «соревнованием» монархов, которые с помощью изобразительных средств подчеркивали свои амбиции. В символическом противостоянии на военно-морской «ярмарке тщеславий» каждый участник, от Венеции и Нидерландов до Швеции и России, обретал свое лицо – иногда женское, иногда мужское – и облекался в соответствующие аллегорические «одежды» с помощью поэзии, живописи, архитектуры, картографии. «Одеяния» эти были пестры и многогранны, смыслы их подчас прочесть было трудно, однако их символика заставляла присматриваться к идеологическому обрамлению страны и самого правителя.
КОРОЛЕВА-ДЕВСТВЕННИЦА И «КОРОЛЬ-СОЛНЦЕ»
В числе первых европейских правителей, оценивших значение визуальной презентации морской империи, была Елизавета I Тюдор. В разыгрываемых куртуазных «спектаклях» королева легко меняла маски, наблюдая, как ее придворные поэты и живописцы прославляют в ее лице золотой век Англии, а саму ее сравнивают с Девой Астреей или добродетельной Цинтией.
Елизавета придавала особое значение символике, подкреплявшей ее имперские замыслы. Например, неотъемлемой частью идеологической пропаганды были топонимы, появившиеся на картах благодаря английским навигаторам: Виргиния, Новый Альбион, Мета Инкогнита. Излюбленные королевой образы мира, гармонии и непорочности тщательно обыгрывались в различных вариантах с разномастными метафорическими «маркерами». Посмотрите на знаменитый «Портрет Армады» 1588 года, приписываемый Джорджу Гауэру. Елизавета на нем величава, стройна и грациозна. Художник подчеркнул ее целомудрие, на которое указывает virgin-knot (бант невинности), помещенный на поясе. Елизавета, словно обольстительная сирена, украшенная мерцающими жемчугом и драгоценными камнями, завораживала зрителя. Вместе с тем образ неприступной и девственной королевы был дополнен новыми атрибутами. Правая рука Елизаветы покоится на глобусе, сигнализируя о могуществе строительницы морской империи. За глобусом художник разместил корону – символ высшей юридической власти. На заднем плане изобразил полотна, на которых показан разгром испанской Непобедимой армады.
Свою версию продемонстрировал и правитель Франции Людовик XIV. «Король-солнце» чрезвычайно высоко оценивал свое предназначение, он культивировал пышный и сложный придворный церемониал, проникнутый барочными аллегориями, и прежде всего солярной символикой. Прославление короля принимало самые разнообразные формы и с поистине «маниакальной» логикой возводило его на пьедестал во всех областях деятельности. В том числе и в военно-морской сфере, олицетворяемой богом морей Нептуном. Различные варианты образа Нептуна демонстрируют живописные полотна Шарля Лебрена, представленные в Зеркальной галерее Версальского дворца. В композиции «Король управляет самолично» (1661), созданной в начале самостоятельного царствования Людовика XIV, Нептун, в сравнении с Минервой, олицетворявшей мудрость короля, и Марсом, отражавшим монаршую доблесть, занимал относительно скромное место. Он почти неузнаваем, только трезубец позволяет угадать в нем всесильного «колебателя земли». А на полотне «Восстановление навигации» (1663) монарх уже сам вооружился трезубцем, попирая поверженного барбарийского корсара. Образ короля-властелина моря дополняет аллегория Атлантического океана, представленного в образе Нептуна на картине «Соединение двух морей», посвященной строительству Южного, или Лангедокского, канала, прорытого в 1667–1681 годах от Гаронны к средиземноморскому порту Сет. Венчает ряд «нептуновых» метаморфоз полотно Лебрена «Король – воитель на суше и на море» (1672), появившееся в разгар военно-морских баталий с Республикой Соединенных Провинций (Голландия). Король окружен целым сонмом олимпийских богов. Помещенный в нижней левой части картины Нептун на морской колеснице с трезубцем в правой руке вверяет монарху корабли своего флота. Морской бог – важный, но не центральный персонаж композиции, он, скорее, призван подчеркивать «морскую ипостась» «короля-солнца». Поэтому симметрично по отношению к Нептуну стоит Марс с копьем в руке, передающий доблестному королю войска. Не меньшую символическую нагрузку несут окружившие Людовика Провидение с компасом и открытой книгой, Минерва, держащая над ним шлем с плюмажем, Вулкан, выковавший королю доспехи, Аполлон с золотой лирой, наблюдающий за строительством крепостных стен, и, наконец, Меркурий, несущий щит – символ королевского красноречия. В облаках же парит Церера, подарившая войскам зерно.
Совсем иначе выглядел Нептун, когда речь заходила о сугубо водных сферах: в своей родной стихии он призван олицетворять могущество короля на море. Именно таким, неудержимым, победоносным и величественным, повелитель водной стихии предстает на фронтисписе «Французского Нептуна, или Нового атласа морских карт, собранных и выгравированных по специальному распоряжению короля», изданного в Париже в 1693 году. На фоне лилий королевского дома и победоносного флота Нептун несется по волнам на запряженной квадригой колеснице–морской раковине, окруженный тритонами и нереидами.
Пропагандистский эффект подобных аллегорий был очевиден. Ни один правитель мира не мог соперничать с «королем-солнцем» по качеству и мощи эскадр. Сам Людовик XIV, впрочем, в глубине души оставался сухопутным человеком, море было для него чуждой стихией. Храбрый командующий, он никогда не отступал под пулями и ядрами, но на палубе чувствовал себя не в своей тарелке и не имел представления о том, как следует управлять военным кораблем. «Король-солнце» предпочитал не вверять себя «непостоянству морской стихии» и поручал вопросы управления флотом специалистам. Тем не менее он посвящал долгие часы кабинетной работе, компенсируя пробелы в морском деле усердием и трудом. Историк Франсуа Блюш подсчитал, что в 1661–1683 годах Людовик XIV и министр финансов Кольбер, по крайней мере, в течение 4 тысяч часов прорабатывали вопросы глобальной военно-морской стратегии, ее финансовых и логистических сторон.
ЦАРСТВЕННЫЙ КАПИТАН
«Служение» царя Петра I Нептуну принимало совершенно иные формы: «работника на троне», плотничавшего на верфях и бражничавшего на ассамблеях с простыми шкиперами и купцами, трудно было отнести к простым созерцателям. И уж тем более он никогда не был склонен к «нарциссизму». О миссии царя, учреждавшего регулярное государство и строившего флот, обобщенно высказался проповедник и богослов Феофан Прокопович, подчеркивавший, что Петр «скипетродержащую длань в плотничью работу употребил» не с тем, чтобы «научиться самому плотничьему ремеслу, а токмо чтобы собою подать пример бывшим при нем благородным юношам, не презирать ни какого искусства, которое полезно может быть отечеству». Царственный «Капитан» являлся превосходным знатоком корабельного дела, моря не боялся и был «в этой стихии... настолько неустрашим, что и тогда, когда в сильный шторм все остальные уже прощаются с жизнью, он один полностью сохраняет мужество, обычно сам берется за руль, отдает необходимые распоряжения и тем посрамляет самых лучших моряков».
Вполне уместно предположить, что столь увлеченный водной стихией царь должен был бы широко использовать символику бога Нептуна с короной и трезубцем в окружении разнообразных «обитателей стад морских» и фигур наук, связанных с мореплаванием, – Навигации, Астрономии. В различных комбинациях и в сочетании с сопроводительными текстами подобные аллегорические конструкции иносказательно должны были бы напоминать о значимости флота и об обожествлении правления монарха. Однако в реальности образы Петра как повелителя морской стихии более разнообразны.
Во многом это объясняется тем, что доминирующая в то время идея обновления страны претерпевала постоянную эволюцию. Параллельно трансформировались и те виртуальные образы, с помощью которых эта идея входила в жизнь общества. Соответственно видоизменялся и имидж Петра, в оформление которого включался целый ряд античных божеств и христианских святых. Аллегорический облик государя выстраивался по аналогии с «живыми образами» библейских героев, античных богов и героев. Меняющаяся отечественная художественная система, впитывавшая традиции западноевропейской культуры, воспринимала и переосмысливала античные аллегории на свой лад. И далеко не сразу изображения античных богов стали восприниматься не в буквальном, а в аллегорическом смысле. Ведь происходили они, по словам префекта Славяно-греко-латинской академии Иосифа Туробойского, «не от божественных писаний, но от мирских историй, не святыми иконами, но или от историков преданными, или от стихотворцев вымышленными лицами и подобиями от зверей, гадов, птиц, древес и прочих, вещь намеренную изобразуем». Так что аллегорические элементы, попадая в Россию, выглядели фрагментарными, страдали буквализмом и наполнялись мирскими оттенками.
Это ярко проявилось в петровском «служении Нептуну». Бог морей регулярно представал перед публикой в качестве балаганного персонажа, участника шутовских забав царя. В подобном маскарадном костюме этакого доморощенного Нептуна был изображен, например, некий безвестный член Всешутейшего, всепьянейшего и сумасброднейшего собора. На этом портрете кисти неизвестного художника, который поступил в Государственную Третьяковскую галерею в 1931 году из Гатчинского дворца-музея, «соборянин» – предположительно думный дворянин Семен Тургенев – с бутафорской бородой и с трезубцем в левой руке обряжен в светло-коричневую мантию, а на голове у него поверх красного колпака надета тяжелая резная корона. По-видимому, изображенный на портрете и есть тот самый «придворный полушут», который был запечатлен Суриковым на акварели 1900 года.
Сам же царь порою буквально проникался аллегориями прошлого и воспринимал античных богов как неких товарищей, нередко обращаясь к ним в речах и письмах. В одном из писем князю Александру Меншикову, от 12 мая 1711 года, Петр, сообщая о теплой зиме в Петербурге, писал: «Что же Нева толко три месяца стояла, то я думаю, что Нептунус зело на меня гневен, что в мою бытность ни однажды такою короткою зимою не порадовал, и хотя я всем сердцем ко оному всегда пребываю, но он ко мне зело несклонен, но всегда отдает силе сей, к которой я ни ядиной любви имею».
ЭВОЛЮЦИЯ НЕПТУНА
Нептун не сразу стал участником имиджевых игр царя. На первых порах появлялся он нечасто, его роль исполняли другие мифологические персонажи, связанные с морем. Например, Ясон, отправившийся за золотым руном. Соответственно, и построенный Петром корабль «Предистинация» должен был символизировать «Арго». Использовался царем и образ Персея, изображение которого было помещено на заднюю часть торжественных ворот «Преславное торжество освободителя Ливонии», построенных к въезду царя в Москву 19 декабря 1704 года после победы над шведами. По словам Иосифа Туробойского, символическая картина олицетворяла освобождение Петром исконно русской Ижорской земли от «неправеднаго удержания свейскаго», сам же царь, подобно «Персеушу» «свободив Андромеду от зверя морскаго, вводит ея в чертог свой... аки невесту чистую». В качестве декоративного фона петровские режиссеры использовали некие подобия марин, подчеркивавшие новую миссию Российской державы, или изображения кораблей, читавшихся как символ спасения души, идеал вселенского устройства – корабль-церковь, «крепость которой держится на камне веры».
Грозный же «колебатель земли» и «сокрушитель скал» Нептун пока ничем не выделялся среди других античных богов. Возможно, это объяснялось тем, что в первые годы реформ Петр пребывал «в марсовом ярме» – основные военные операции происходили на суше. Поэтому до поры до времени бог морей был не очень востребован и представал в качестве собирательного образа абстрактного морского божества, лишенного положенных ему инсигний: трезубца, короны и колесницы-раковины, запряженной квадригой морских коней. Неслучайно на «Плане осады крепости Шлиссельбург (Нотебург) 11 октября 1702 г.» Адриана Шхонебека Марс с «масличной ветвью» и Фавн с охапкой веток вполне узнаваемы, а морское божество, льющее воду в Неву, не персонифицируется: оно могло ассоциироваться и с Нептуном, и с Нереем, и с Пенеем, и с Ахелоем, и в конце концов с Океаном. А вот после сдачи шведами 1 мая 1703 года Ниеншанца и последовавшего за этим захвата в устье Невы двух шведских фрегатов, взятия Яма и Копорья тема Нептуна получила новые импульсы. На картуше «Карты восточной части Финского залива» Шхонебека и Питера Пикарта, выполненной в Походной гравировальной мастерской, предстает настоящая идеологическая программа, обрамленная соответствующей подписью: Qvartum adjunxit tribus («Четвертое присоединил к трем»). Нептун здесь уже выступает в качестве центральной фигуры: он расположился под державным двуглавым орлом и окружен божествами, представлявшими четыре российских моря. Одно из них олицетворяло Балтийское (Варяжское) море. В руках у него острога и ключ, символизировавший взятие шведской крепости, переименованной в Шлиссельбург (Ключ-город). Божество Азовского моря сжимает острогу с опрокинутым полумесяцем – свидетельство победы над Турцией. Общую картину дополняют божество Белого моря с гарпуном и божество Каспийского моря с аллегорическим изображением Волги.
Судя по всему, идейные вдохновители подобной программы тщательно готовились к дебюту. Четыре моря, или, иначе говоря, «четыре дивная пристанища», появились в переписке царя Петра с думным дьяком Андреем Виниусом и должны были символизировать военно-морские крепости, на которых возводятся «государская победительныя павилионы». «Северный Нептунус, – писал Виниус, – привлече во свою компанию к Перскому Турецкаго и Варяжскаго тритонов (на поле письма объяснение: тритоны у Нептуна держанники. – Прим. авт.), иже в трубы своя, по своим морям шествуя, вашу государскую фаму повсюду разносят. Радуйся мой милостивейший, яко слава ваша подобно орлу, возшедшему выше прочих потентант, из них же никто может сказать, яко в державе своей ко четырем различным морям пристанища имети». Кульминацией триумфа «русского» Нептуна стали празднества в Москве 1 января 1704 года, во время которых был запущен огромный фейерверк, изображенный на гравюре Шхонебека. В центре его расположился большой двуглавый орел высотой 30 аршин (21,5 метра), в течение получаса горевший разноцветными огнями. В обоих клювах и в когтях правой лапы он держал «признаки моря», представлявшие собой те самые три моря, над которыми теперь владычествовала Россия. «Четвертое море» вкладывал в левую лапу орла подъезжавший к нему на морской ладье-колеснице Нептун.
Но возможен ли Нептун как олицетворение военно-морского могущества без своего верного спутника – бога войны Марса? Подлинный апофеоз Петра, героя сухопутных и военно-морских баталий, представил на своей гравюре «Торжественный ввод шведских судов в Петербург после Гангутской победы 9 сентября 1714 г.» нидерландский мастер Гендрик Де Витт. Царь на ней подобен римскому триумфатору: он облачен в горностаевую мантию, голову украшает лавровый венок. Петр возвышается над колесницей Нептуна, которую везут трубящие в рога тритоны на морских конях. Царю воздает хвалы бог Марс, а с правой стороны восседает Нептун, с восхищением взирающий на нового морского героя. В руках Нептуна – сеть повелителя ветров Эола, которую можно истолковать как пленение ветров, мешавших царю одерживать победы.
«Виктории» русского оружия и усиление военно-морской мощи России все более выделяли Нептуна из сонма других небожителей. Важнейшей вехой в трансформации его образа стал август 1716 года, когда у острова Борнхольм царь принял командование объединенными флотами четырех держав: России, Великобритании, Дании и Республики Соединенных Провинций. На отчеканенной в честь этого события медали Нептун запечатлен в колеснице, запряженной гиппокампами, в руках у него развевается императорский штандарт, вокруг реют флаги иностранных флотов. Украшает картину красноречивая надпись: «Владычествует четырьмя. При Борнголме».
Центральное место занимал Нептун и на «огненном зрелище» 27 июля 1720 года в честь Гренгамского сражения. Плывущего по волнам на двуконной колеснице бога окружали бьющие в бубны путти, символизировавшие матросов и военно-морских офицеров. Надпись же Triumph на батальной картине подчеркивала победоносность русского флота и его первенствующую роль в Европе.
Еще одним символическим «триумфом» Нептуна стали московские торжества в честь заключения Ништадтского мира в январе 1722 года. В верхней части установленных торжественных ворот был изображен поддерживаемый Славами и Сфинксами державный российский орел с помещенным на груди «вензелевым» именем императора. С правой стороны под надписью Petro Magno, Patri Patriae, Totius Russiae Imperatori («Петру Великому, Отцу Отечества, всея России Императору») был изображен Иван IV в царской короне с надписью Incеpit(«Начал»); с левой стороны стоял сам Петр I с надписью Perfecit («Усовершенствовал»). Под фигурами самодержцев располагались две эмблемы, представлявшие «два замечательнейших творения его величества, а именно: с правой стороны – Кронслотскую гавань, сооруженную среди моря, на которую Нептун смотрит удивленно с надписью: Videt et stupescit (Видит и изумляется), с левой – Санкт-Петербург, большой город, в несколько лет выросший среди леса, с надписью: Urbs ubi sylva fuit (город, где прежде был лес)».
В расцвеченной разнообразными аллюзиями пропагандистской программе российского могущества на море «младой», «помощию божиею» учреждаемый флот был важным инструментом, с помощью которого утверждалась идея «богохранимой державы» и государства, «защищаемого милосердным Спасителем». Образ «отца отечества», «воинствующего по сердцу божию», во время становления флота переосмысливался в соответствии с христианским вероучением, а сам государь, сердце которого по «божиему смотрению» «воспламенися… к водным судам», облекался в символические «одеяния» апостола Андрея Первозванного, «голубя» или первого кораблестроителя, Ноя.
Аллегории Нептуна, впрочем, продолжали жить, оставаясь, с одной стороны, данью привычной западноевропейским современникам барочной моды, с другой – предъявляя миру новую Россию. Изображения Нептуна прежде всего заняли прочное место на картах Российской империи. В условиях, когда огромные пространства недавно «дикой» Московии открывались для Западной Европы, образ античного властелина морей должен был подчеркивать новый статус России. Параллельно Нептун оказался востребован и в «героическом» сценарии новой России, напоминая о преобразователе, укротившем природу и людей и простершем благодетельную длань над страной. Отражением новой, имперской мифологии стала «Карта Ингерманландии, иначе Ингрии, новейшая карта» 1734 года, представившая символические ключи для прочтения современниками особенностей цивилизационного пути петровской России. Первый из них – образ дикой варварской страны на нижнем картуше, олицетворяемой первозданной скалой с пасущимся возле нее лосем. Второй символический ключ был помещен в верхнем картуше и являл образ преображенной России, воплотившейся в Санкт-Петербурге, городе святого Петра, претендовавшем на роль нового Рима. Завершал композицию владыка морей Нептун, изображенный в нижнем картуше. Он символизировал императора Петра Великого – режиссера этого героического сценария.