О том, что Михаил Афанасьевич был по образованию врачом, многие узнали лишь из фильма "Морфий". Но кинолента повествует как бы об одной из самых темных страниц его медицинской биографии. На самом же деле писатель и драматург спас не одну сотню человеческих жизней.
Надежда Земская, сестра Булгакова, его "альтер эго", человек, которому он бесконечно доверял, так писала о том, как брат пришел в медицину:
"У матери в семье было шесть братьев и три девочки. И из шести братьев трое стали врачами.
В семье отца один был врачом. После смерти нашего отца, потом, не сразу мать вышла второй раз замуж, и наш отчим был тоже врачом.
Поэтому я опровергаю здесь мнение, что Михаил Афанасьевич случайно выбрал эту профессию. Совсем не случайно. Это было как-то в воздухе нашей семьи — и Михаил выбрал свою профессию, свою медицину обдуманно и сознательно. И он любил свою медицину".
Быть может, те, кто знает о знаменитом заявлении писателя, написанном им в 1932 году, захотят поспорить с родной сестрой. Но я бы не спешила на их месте. Вот горячие строки, позволившие писателю навсегда порвать с первой профессией:
"Заявление в Военный комиссариат.
Ввиду того, что окончив давно, в 1916 году, медицинский факультет и бросив вследствие полного отвращения в 1919 году занятие медициной (13 лет тому назад), я совершенно утратил какие бы то ни было познания по медицине, а стал в течение этих 13 лет квалифицированным драматургом, произведения которого исполняются в СССР и за границей, а в последнее время, кроме того, и режиссером; я прошу освободить меня от какого бы то ни было отношения к врачебному званию".
Если увлечение морфием и строка об отвращении к медицине лягут в основу вашего представления о докторе Булгакове, вам будет трудно понять природу его писательского таланта. Ведь первые литературные его опыты появились именно под впечатлением работы доктором в захолустном селе, затем были продолжены после страшных испытаний в полевых госпиталях гражданской войны. Всю последующую жизнь он носил в себе внутреннюю ответственность врача, никогда не предавал профессию. И при всем своем знаменитом остроумии ненавидел шутки "с медицинским оттенком".
Марика Артемьевна Чимишкиан, бывавшая в доме Булгаковых, рассказывала: "Однажды домработница открыла дверь и бежит обратно: "Любовь Евгеньевна (вторая жена Михаила Афанасьевича), что делать, Петр Иванович босой пришел!" А это Петя Васильев, Петяня, как его звала Любаша, надел прямо на ботинки босые огромные ступни из папье-маше... Люба мне говорит: "Скорей ложись на мою кровать, сейчас Мака приедет!" Я ложусь, она накрывает меня пледом и из-под него торчат огромные босые ступни. Тут откуда-то приехал Михаил Афанасьевич, спрашивает, как дела дома. "Все хорошо, только вот у Марики что-то случилось — распухли ноги".
Он идет в Любину комнату и видит мои ноги.
Ну, потом, конечно, он нас очень ругал...".
Все, что было связано с болью, вызывало у Маки (домашнее прозвище писателя) лишь гнев и отторжение. По количеству же добра, произведенного им на докторском посту, он превзошел, на мой взгляд, некоторых своих коллег по писательскому цеху, также имевших опыт врачевания.
Несложно оценить это, ознакомившись со справкой, полученной им по окончании деятельности в той самой больнице, куда он был направлен по окончании медицинского факультета Киевского университета.
"Выдано настоящее удостоверение Врачу Михаилу Афанасьевичу Булгакову в том, что он с 29 сентября 1916 года и по 18 сентября сего 1917 года состоял на службе Сычевского земства в должности Врача, заведовавшего Никольской земской больницей, за каковое время зарекомендовал себя энергичным и неутомимым работником на земском поприще. При этом, по имеющимся в Управе сведениям, в Никольском участке за указанное время пользовалось стационарным лечением 211 чел., а всех амбулаторных посещений было 15 361".
Обратили внимание на то, что слово "врач" чиновники Сычевской управы пишут с большой буквы?
При простом арифметическом подсчете у меня получилось, что в среднем молодой врач принимал в день порядка 43 человек. И непросто им в горло заглядывал. Вот содержание его оперативной деятельности за это же время:
ампутация бедра 1, отнятие пальцев на ногах 3, выскабливание матки 18, обрезание крайней плоти 4, акушерские щипцы 2, поворот на ножку 3, ручное удаление последа 1, удаление атеромы и липомы 2 и трахеотомий 1; кроме того, производилось: зашивание ран, вскрытие абсцессов и нагноившихся атером, проколы живота (2), вправление вывихов; один раз производилось под хлороформенным наркозом удаление осколков раздробленных ребер после огнестрельного ранения.
У Булгакова был диплом "лекаря с отличием со всеми правами и преимуществами, законами Российской империи сей степени присвоенными". Несколько месяцев Михаил работал в военном госпитале в Каменец-Подольском и Черновцах, куда отправился добровольно с миссией Красного Креста. И его первая жена Татьяна Лаппа рассказывала, что он сумел получить первые навыки хирургической деятельности, стоя у операционного стола ночи напролет. Она была с ним рядом, поневоле став медсестрой и первой помощницей. В Черновцах было много гангренозных больных и Булгаков, как вспоминала Татьяна, "все время ноги пилил. Ампутировал. А я эти ноги держала... так дурно становилось, думала, сейчас упаду... Потом привыкла. Очень много работы было. С утра, потом маленький перерыв и до вечера. Он так эти ноги резать научился, что я не успевала... Держу одну, а он уже другую пилит. Даже пожилые хирурги удивлялись. Он их опережал..."
Пока искала фото первой жены писателя (люблю сразу представить себе образ человека, которого упоминаю), наткнулась на ее письмо, написанное глубоко в зрелом возрасте и отправленное незадолго до смерти Девлету Гирееву, писавшему книгу о Булгакове:
Очень хочется мне сказать Вам то, что никому не говорила (из гордости, может, боясь быть плохо понятой), но я старый человек, и по Вашей книге поняла, что Вам близок и понятен Булгаков как человек и писатель. И вот Вам я скажу и прошу меня правильно понять. Ближе меня никого у него не было. И в разрыве с ним я сама виновата, по молодости я не могла простить ему увлечения (кстати, кратковременного) другой женщиной.
Как сейчас помню его просящие глаза, ласковый голос: „Тасенька, прости, я все равно должен быть с тобой. Пойми, ты для меня самый близкий человек!“ Но… уязвленное самолюбие, гордость и… я его, можно сказать, сама отдала другой женщине.
В глухом селе Никольское Смоленской области молодой доктор оказался один на один с сотнями пациентов, страдающих самыми неожиданными болячками. И пережил поначалу немало ужасов. Прямо или косвенно он рассказывает об этом в цикле рассказов "Записки юного врача", собранных воедино уже много позже его ухода из жизни.
Молодость показалась ему самым большим недостатком для должности земского лекаря:
"Мой юный вид отравлял мне существование на первых шагах. Каждому приходилось представляться:
— Доктор такой-то.
И каждый обязательно поднимал брови и спрашивал:
— Неужели? А я-то думал, что вы еще студент.
— Нет, я кончил, — хмуро отвечал я и думал "очки мне нужно завести, вот что". Но очки было заводить не к чему, глаза у меня были здоровые, и ясность их еще не была омрачена житейским опытом".
Сельская больница оказалась оснащена богатым арсеналом инструментов, назначение многих из них оказалось неизвестным молодому врачу. А в аптеке не хватало только птичьего молока, и о многих заграничных средствах, которые были там обнаружены, он ровно ничего не знал. В первом же рассказе он прославил врача, оставившего добрую память о своих трудах и больницу в столь прекрасном состоянии, указав его настоящее имя - Леопольд Леопольдович, "доктор Лионтик".
Однако панические настроения не оставляли его. Он же надеялся быть вторым врачом, а тут вся ответственность падает на него — медика со специализацией по детским болезням.
"А если грыжу привезут? Объясните, как я с ней освоюсь? И в особенности, каково будет себя чувствовать больной с грыжей у меня под руками? Освоится он на том свете (тут у меня холод по позвоночнику)...
А гнойный аппендицит? Га! А дифтерийный круп у деревенских ребят? Когда трахеотомия показана? Да и без трахеотомии будет мне не очень хорошо... А...а... роды! Роды-то забыл! Неправильные положения. Что ж я буду делать? А?"
Он не расстается с учебниками, со справочниками. Чуть что — выбегает, чтобы пролистать их в тишине и одиночестве. Или сажает жену и делает закладку. "Читай!" Так повелось с первого дня. Татьяна вспоминала, что едва они приехали в село, Михаила вызвали к роженице. Он велел ей собрать книги, и они пошли вместе. Муж с порога сказал: "Смотри, если ты ее убьешь, я тебя зарежу". Булгаков вручил жене справочник "Акушерство" и время от времени подбегал, заглядывал. К счастью, рядом была опытная акушерка, и все закончилось хорошо.
Будущий писатель, конечно, был врачом от Бога. Потому что верно определить болезнь - уже половина успеха. Татьяна Николаевна замечала: "Диагноз он замечательно ставил. Прекрасно ориентировался".
Вторит ей и племянница Булгакова Елена Земская. Отмечая острую наблюдательность, стремительность, находчивость и смелость своего родственника, она говорит о его выдающейся памяти и о том, как эти качества помогали ему во врачебной деятельности: "Диагнозы он ставил быстро, умел сразу схватить характерные черты заболевания; ошибался в диагнозах редко. Смелость помогала ему решаться на трудные операции".
А теперь - про птицу. Домашнюю птицу, над которой насмехаются, когда в Киеве ее неожиданно вручают заморскому гостю нынешнего президента, хотя сама она ни в чем не виновата.
Есть у Булгакова рассказ "Полотенце с петухом". В нем отец привозит юному доктору безнадежно покалеченную мялкой дочь. Увидев, что стало с ее ногой, девушку с порога "похоронили" и фельдшер, и медсестра. Врач решается на операцию, по окончании которой шепчет:
— Когда умрет, обязательно пришлите за мной.
А красавица остается жива! И спустя время они с отцом приходят его благодарить. На костылях, в длинной юбке с красной каймой, одноногая девушка дарит ему свое рукоделие.
Тем, кто считает рассказ художественным вымыслом, советую заглянуть в воспоминания супруги писателя:
"За короткое время пребывания в земстве Михаил заслужил уважение и любовь не только окружающего персонала, но и многочисленных пациентов. Не могу и сейчас забыть того случая, когда молодая девушка, чудом оставшаяся жить благодаря стараниям Михаила, подарила вышитое ею льняное полотенце с большим красным петухом. Долго это полотенце было у нас, перевозили мы его и в Киев, и в Москву".
Вот это петух какой надо петух! Недаром писатель не мог с ним расстаться.
После того самого случая заработало сельское сарафанное радио. И как пишет Булгаков, он чуть не погиб под тяжестью своей славы: "Ко мне на прием по накатанному санному пути стали ездить сто человек крестьян в день. Я перестал обедать".
В легенду превратила народная молва случай с трехлетней девочкой, которая умирала от дифтерийного крупа. Он сделал ей трахеотомию, бегая и сверяясь с рисунками в учебнике, ибо никогда даже не видел, как делают такую операцию. Но девочка выжила. И однажды, когда за день доктор принял 110 человек, акушерка-фельдшерица сказала ему, что за такой интенсивный поток он должен благодарить ту маленькую пациентку:
— Вы знаете, что в деревнях говорят? Будто вы больной Лидке вместо ее горла вставили стальное и зашили. Специально ездят в эту деревню глядеть на нее. Вот вам и слава, доктор, поздравляю.
— Так и живет со стальным? — осведомился я.
— Так и живет. Ну, а вы доктор, молодец. И хладнокровно как делаете,
прелесть!
Он описал этот случай в рассказе "Стальное горло", которое некоторые редакторы пытались иногда поправить на «серебряное».
Цепкая память, внимание к мелочам, наблюдательность и трудолюбие, к которому с детства настойчиво приучали родители — вот, что помогало ему стать и прекрасным доктором, и Мастером слова.
Интересно, что Михаил учился в Киеве в Александровской гимназии вместе с Константином Паустовским. Тот сравнивал особенности его пера с другим, также принадлежавшем человеку, начавшему свой жизненный путь с медицины:
"Легкость работы Булгакова поражала всех. Это та же легкость, с какой юный Чехов мог написать рассказ о любой вещи, на которой остановился его взгляд, — чернильнице, вихрастом мальчишке, разбитой бутылке. Это — брызжущий через край поток воображения".
Елена Сергеевна, самая известная супруга писателя, вспоминала, что он часто уходил к себе в комнату наблюдать в бинокль луну. Для романа.
А Паустовский рассказывал, как однажды они бродили у него в Пушкино по просекам у заколоченных дач:
"Булгаков останавливался, рассматривая шапки снега на пнях, заборах, на еловых ветвях: "Мне нужно это, – сказал он, – для моего романа". Он встряхивал ветки и следил, как снег слетает на землю и шуршит, рассыпаясь длинными белыми нитями".
В литературу Михаил погрузился в том самом Никольском, находя отдушину в излиянии пережитого за очередные каторжные сутки, на бумагу. Село, где из интеллигенции жил лишь один священник, вдосталь наговориться он мог только с чистыми белыми листами, на которые ложились его будущие шедевры. Хотя долго они были похожи лишь на наброски врачебных отчетов:
"Уже горела лампа, и я, плавая в горьком табачном дыму, подводил итог. Сердце мое переполнялось гордостью. Я делал две ампутации бедра, а пальцев не считаю. А вычистки. Вот у меня записано восемнадцать раз. А грыжа. А трахеотомия. Делал, и вышло удачно. Сколько гигантских гнойников я вскрыл! А повязки при переломах. Гипсовые и крахмальные. Вывихи вправлял. Интубации. Роды. Приезжайте, с какими хотите. Кесарева сечения делать не стану, это верно. Можно в город отправить. Но щипцы, повороты — сколько хотите".
**********
Перечитав "Записки юного врача", увидела под ними отзыв другого человека. И поняла, какой бывает польза от хорошего литературного произведения.
Писала наша современница:
"Помню, как я запоем прочитала эту книгу. Как же мне захотелось самой стать врачом! Это произведение о молодом докторе, которому предстоит узнать, что же такое практика лечебного дела. А практика она, как сами понимаете, сильно отличается от теории.
В книге Михаил Булгаков мастерски описал душевное состояние врача. Его терзания, боль и радости. Человек, если он не является доктором, просто смотрит на все глазами пациента. И не заглядывает на другой берег... А там порой такое творится!
Прочитав эту книгу, хочется быть полезным и не тратить свою жизнь на пустяки".
Побольше бы таких книг, сразу подумала я. А то на витринах нынче такое встретишь, что жить не захочешь, не то что работать и действовать.
А Михаил Афанасьевич сумел стать полезным не только этой девушке, хотя прожил довольно короткую жизнь. В это трудно поверить тому, кто не знал, но писатель не дожил двух месяцев до 49 лет.
Он сам поставил себе диагноз. Помнил, что отец умер именно в этом возрасте и его в любой момент может настигнуть потомственная хворь.
— Имей в виду, — говорил он киносценаристу Сергею Ермолинскому, — самая подлая болезнь – почки. Она подкрадывается как вор. Исподтишка, не подавая никаких болевых сигналов. Именно так чаще всего. Поэтому, если бы я был начальником всех милиций, я бы заменил паспорта предъявлением анализа мочи, лишь на основании коего и ставил бы штамп о прописке.
В 1939 году проявились симптомы наследственной почечной гипертонии — нефросклероза. Булгаков сразу понял, что его ждет. Изо всех сил старался не сдаваться. И главный труд своей жизни "Мастера и Маргариту" совершенствовал и правил до последнего вздоха.
Простившись с медициной раз и навсегда еще в двадцатые годы, он никогда не забывал о своей первой профессии. Сценарист Ермолинский рассказывал, что стоило ему слегка приболеть, как друг спешил к нему:
Вынимал из своего любимого чемоданчика спиртовку, градусник, банки, тщательно осматривал занемогшего и, если термометр показывал 37, немедленно приступал к экзекуции: подсовывая под банку вспыхнувшую вату, часто обжигал больного и тут же назидательно утешал:
— Но зато посмотри, какие банки! Чувствуешь? Завтра будешь здоров!
Своих коллег по медицинскому цеху Михаил Афанасьевич не жаловал. В конце жизни его постигло глубокое разочарование в терапевтах: "Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками и бездарностями охотно назову. Есть исключения, конечно, но как они редки!"
Он видел очень мало врачей, умевших, как он, поставить верный диагноз. Уважение сохранил лишь к хирургам, окулистам и дантистам.
Лучшим из врачей называл свою Елену Сергеевну, заметив при этом, впрочем:
"А больше всего да поможет нам всем больным Бог!"
*************
Из дневника Михаила Булгакова:
"В минуты нездоровья и одиночества предаюсь печальным и завистливым мыслям. Горько раскаиваюсь, что бросил медицину и обрек себя на неверное существование. Но, видит Бог, одна только любовь к литературе и была причиной этого".
