Когда в музыке перестали говорить о звуке, о манере, о тоне, а стали говорить о количестве, о громкости – кто сколько сломал роялей, эта профессия потеряла смысл, потому что мы в Советском Союзе понимали, чем исполнение Рихтера отличается от исполнения Горовица, допустим. А сейчас очень мало музыкантов, о которых можно сказать, что у него есть такая манера игры, что я сразу ее определю на слух.
У меня был любимый экзамен для самого себя. С правой стороны от Метрополитен-опера, где находится Джульярдская школа, сразу за Джульярдской школой был магазин – огромный, четыре или пять этажей там было. Такой же был на Елисейских полях. Обычно классика продавалась на втором этаже. В общем, в Нью-Йорке так это было – ты встаешь на эскалатор, и пока поднимаешься по эскалатору, там обычно кто-нибудь пел или играл, и я сам себя проверял: угадаю, чей диск сейчас крутится, что это за певица, кто дирижер или кто исполнитель, если играет инструментальная музыка? Я проверял себя, потому что мне хотелось похвастаться перед самим собой, что еще не все потеряно.
Я знаю многих певцов сегодня, с некоторыми дружу, я очень хорошо к ним отношусь, они очень правильно поют, часто извлекают грамотно звуки, но я не узнаю их голос. Я Каллас отличу от Тебальди в секунду, Паваротти от Доминго или Каррераса или там от Юсси Бьёрлинга и так далее. В секунду, понимаете? То же самое, как если вы поставите, послушаете Марту Аргерих или поставите Шопена в исполнении Ашкенази, вы моментально определите кто это, если вы любите эту музыку.
Но сказать, что сейчас я определю хоть какого-то исполнителя? У них нет звука!
То же самое в балете. Зачем они пришли? Зачем они вышли на сцену? Балет – это не просто количество телодвижений, ужимок и прыжков – это прежде всего очень интересная профессия, потому что вы играете роль какую-то, вы передаете эмоцию, вы о чем-то рассказываете зрителю.
Тоже мое наблюдение, очень смешное. В начале 90-х стали раскручивать одну именитую певицу. Все ее знают, не буду называть имени. Вы заходили в магазин и стояла картонная Мария Каллас и такая тележечка и там лежали диски. И на диске, и на этой картонке было написано: 29 долларов 95 центов (диск Каллас), и тут же в какой-то момент появляется картонная девушка эта – новая певица и написано: 29 долларов 95 центов. Они с Каллас стоят по разные стороны эскалатора. Через год я приехал – Каллас как стоила 29 долларов 95 центов, так и стоит, а эта уже стоила 16.95. Через год я приехал – она уже стоила 8.95, а еще через год я приехал – она лежала на сейфе, а Каллас как стоила 29 долларов 95 центов, так и стоит.
Мне очень повезло – моя мама увлекалась искусством, и меня никто не ориентировал на то, чтобы я стал музыкантом или артистом. Она меня водила в театры, в консерватории, в филармонии для ознакомления, чтобы я рос и был гармонично развитой личностью. Для меня зимние вечера в Пушкинском музее были обычным делом, абонемент в Консерваторию, в Филармонию – это было всегда. Потому я избалован хорошим исполнением и балетом хорошим избалован.
Несколько месяцев назад, ходил на балет «Спартак», я старался только одно понять, о чем идет речь? Не понял. Не так давно был на «Баядерке» в Мариинском театре. Я сидел и думал: вот интересно, тут я пойму, про что они танцуют? Ну, понятно, что я был одним из главных исполнителей этой роли в мире. Но я еще хочу понять: о чем рассказывают те, кто сегодня на сцене. Я не понял! Значит, это глупость. Значит, эта профессия им не так интересна.
Я вообще считаю, что если у меня рука тянется к телефону в театре, значит, все очень печально. Вот проверяйте себя, когда у вас рука не тянется отправить сообщение или посмотреть что-то в телефоне – все очень хорошо. Значит там не зря зарабатывают деньги.