Овдовел Иван, когда старшему сыну Мише было тринадцать лет.
«Горе горькое по свету шлялося. И на нас, невзначай, набрело...» —
пел себе под нос Иван, валяя валенки своим малолетним деткам.
Пел тихо, заунывно, переживая заново своё горе. Младшие
детишки, слушая его грустную песню, начинали плакать:
— Батя, не пой! — говорил старший сын.
— Ну вот, теперь и петь нельзя, — ворчал отец.
Спустя год женился Иван на вдове с ребёнком, на тихой,
работящей женщине по имени Фёкла. Со второй женой у Ивана
родилось ещё двое детей Лёля и Коля. Фёкла была хорошей матерью,
никого из детей не обижала, ко всем относилась ровно и ласково,
за что её и полюбили осиротевшие дети.
Такие были времена, в каждой семье не менее пяти детей,
и соседи в основном были кумовьями.
Соседка Анна, выходя на улицу и, увидав Ивана, умильно говорила:
— Кум! У меня куруша цыплят вывела!
— Я рад за тебя, кума! — отвечал дед Иван.
— Кум! Ты не смотри на них, не считай! Цыплята хорошие, жалко
будет, если подохнут.
— Зачем мне их считать? Ясно не буду! Да и смотреть в вашу
сторону не стану. Не переживай, кума! — опустив голову, отвечал
Иван Солный.
И подобный разговор повторялся ежегодно и по нескольку раз
за сезон. То цыплята вывелись, то гуси потомство дали, то молодого
телёночка выведут на травку... Иван не обижался, он знал про свой
«плохой глаз». Если он посчитает какой-нибудь выводок, то будет
стопроцентный падёж. Он даже в своём хозяйстве не знал сколько у
них кур, гусей и даже сколько поросяточек родилось у свиноматки.
Поэтому Иван больше старался смотреть в землю, чтобы ненароком
кого-нибудь не посчитать.
А ещё у Ивана, как вы помните, был кривой мерин, который
достался ему от отца, и потеря которого была бы для семьи
равносильна смерти. Работящий мерин, не досыта кормлённый,
ходил понуро и порой казалось, что он похож на хозяина.
Дед Иван, любя, часто журил его:
— Ах ты, кривой мерин, обжорный, сколько тебе ни дай, всё
мало. — А сам при этом подсыпал ему в лубочное лукошко овса.
Выезжая в поле, Иван давал мерину кусочек солёного хлеба.
Мерин осторожно влажными, ласковыми губами брал с ладони хлеб
и благодарно кивал головой. Хозяин гладил его по холке, и тогда
между ними наступало полное взаимопонимание. А у селян, между
тем, появилось крылатое выражение, кто просил за столом добавки,
шутники говорили: «Ты обжорный, как Солнов мерин».
Старший сын Ивана окончил три класса церковно-приходской
школы, а двое младших пошли в школу, когда в силу вступил закон
о повсеместной ликвидации неграмотности. Школа была открыта
в соседнем селе в здании Дворянского собрания, которое
принадлежало местному дворянину Н.Юдину.
Здание в двадцать восьмом году было экспроприировано властью
и передано вновь образовавшемуся министерству образования.
Здание было двухэтажное, выстроенное из красного кирпича, с
мраморными лестницами и большими окнами.
При двухсменном обучении в таком здании (подобное строение
редко встречалось в сельской местности) школа была признана
семилеткой.
Но так как до школы было чуть меньше пяти километров от
дальних точек села, то на заседании сельского Совета (Советы были
образованы раньше колхозов) решили детей в школу возить
по очереди, дабы в каждом дворе имелась своя лошадь и
куча ребятишек.
Лошади у крестьян были разные, у кого скакуны, а у кого один
кривой мерин, да и упряжка разная. Иногда с ветерком, за считанные
минуты домчат до школы, а бывает и такое...
Подходит очередь вести детей в школу Чуруле (деревенская
кличка). А сани растрёпанные, как сам хозяин, днище у саней
редкими слегами выстлано и присыпано соломой.
Крикнет Чуруля весело:
— Сидайте, пацаны! Домчу до грамоты!— Ребятишки прыгают в
сани, Чуруля смеётся на них и хлыстом лошадку погоняет. Выехав
в поле, начинает чаще хлыстом помахивать, кляче скорость придавать,
а сзади крик... Оглянется Чуруля, половина ребят вдоль дороги
в снегу валяются, остановит лошадь и кричит:
— В чём дело?
— Сквозь сани провалились! Между слег проскочили! А Вован
застрял, тащится под санями...! — перебивая друг друга, орут,
визжат ребята и хохочут на всю округу.
А у Ивана Солного мерин был вообще тихоход. Везёт много,
но медленно, слегка переставляя свои натруженные ноги. С одной
стороны у кривого глаза всегда торчал подоткнутый под уздечку
пучок соломы. Никакая плётка скорости ему не придаст. И когда
подходила очередь вести детей в школу Ивану, ребятишки
выходили из дома на час раньше обычного. Некоторые шли пешком,
чтобы не замёрзнуть в санях. Они жалели мерина и уважали его
старость.
Во время коллективизации у селян всю живность со двора забрали,
а у Ивана Солного кривого мерина брать не хотели.
Говорили, от него в хозяйстве одни убытки будут. Иван был рад, что
хоть мерин останется, всё помощь: и дрова из леса привезти, и
землю вспахать, и на базар по осени съездить...
«Хотя какой базар?— опомнится Иван, — всё отобрали, даже с петухом
не расстались».
Так нет! Не хотели брать, но взяли. Таков приказ — у всех и всё!
Для кривого мерина это был шок, не мог он перенести “предательства”,
как ему казалось, от любимого хозяина.
Говорят, что лошади не люди, но думают они примерно так же.
Сгинул в колхозе Солнов мерин, сдали на «солодовню»
(так в округе называли районную мыловарню), а память о нём
в народе осталась. Даже спустя годы, если ячмень на глазу
вскочит, обязательно кто-нибудь скажет:
«Ты кривой, как Солнов мерин!» — и захохочет.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ