Только для тех, кто интересуется историей нашей страны XVIII века.
Люди не меняются. Со времен строительства египетских пирамид и до наших дней ими движут одни и те же страсти, мечты, желания. И в обыденной жизни люди ведут себя примерно так же, как римляне времен Калигулы.
Однако императрица Екатерина II, издавая в 1782 году «Устав благочиния или полицейский», питала ничем не оправданную надежду на то, что людей можно исправить и наставить на путь истинный...
Впрочем, уже само название документа противоречиво. «Устав благочиния» предполагал комплекс мер по внедрению разнообразных добродетелей: милосердия, добросердечия, готовности оказать помощь ближнему, проявлять твердость в православной вере, соблюдать правила общежития и так далее.
Слова же в названии «или Полицейский» имеют в виду, что власти не только надеются на сознательность подданных, но и предполагают принуждение в исполнении пунктов Устава.
В этом смысле «Устав благочиния или Полицейский» близок к петровским законам. У него был страсть насильно вторгаться в частную жизнь подданных и всячески ее регламентировать.
И еще одно замечание от историков: Петр писал указы, в которых было полно иностранных слов. Такой словесный «коктейль» Грибоедов позднее назовет «смесью французского с нижегородским». Поэтому, как замечает Ключевский, стиль его указов и приказов «поддавался только опытному эгзегетическому чутью сенаторов»…
Сенат, конечно, привык и к петровскому стилю. А каково было провинциальным служилым людям, получавшим петровские указы? И.Л. Солоневич справедливо замечает, что среди них – на всем пространстве Империи – трудно было найти «опытных эгзегетов». Кто бы, например, в Казани, Вологде или Симбирске мог догадаться, что значит хотя бы то же слово «аншальт»? Словарей иностранных языков в те времена не было, а ошибки-то выписывались на живом теле администрации. Представьте себе положение какого-нибудь симбирского воеводы или губернатора. Он получает приказ, из которого понятно только одно: будут пороть, пытать и вешать. А за что и в каком случае – неизвестно.
Впрочем, у Петра было оригинальное мышление и своеобразное чувство юмора. Однажды он издал указ, запрещавший хоронить заключенных в деревянных колодах. Почему? В целях сбережения лесов: из одной колоды можно было напилить досок на несколько гробов.
Или вот еще случай. Петр как-то вечером составлял приговор по делу одного важного вельможи, которого должны были лишить всех прав и состояния, клеймить и сослать в Сибирь. В это время царский кот, охотившийся за мышами, вспрыгнул на стол, опрокинул чернильницу, и чернила залили проект приговора. Петр, немного подумав, разорвал испачканный указ на кусочки и на следующий день объявил вельможе свое всемилостивейшее прощение...
Однако «Устав» Екатерины все-таки отличался от петровского законодательства: в нем не было столь свойственных для Петра угроз за неисполнение – штрафов, плетей и ссылки на каторгу.
Создавался новый городской административно-полицейский орган – Управа благочиния или полицейская, вводились специальные должности служащих городской полиции. В Управу входили полицмейстер, обер-комендант или городничий, приставы, выборные члены от купечества.
Город делился на части и кварталы по числу зданий. В части главой был частный пристав, в квартале – квартальный надзиратель.
Во многих чертах, в своей основной сути, эта система существует и в наши дни. Чем занималась приставы и квартальные? Предварительное следствие по уголовным делам. Еще они расследовали правонарушения, как то: нарушения общественного порядка, брань, пьянство, азартные игры, самовольная застройка, взяточничество.
Так что нынешние участковые – это оттуда, из Устава благочиния 1782 года…
Но, в первую очередь, «Устав благочиния» – это документ эпохи Просвещения. В нем даже есть специальный раздел: «Правила добронравия». Не чини «ближнему, чего сам терпеть не можешь»; на зло отвечай добром; если сотворил обиду, то, по возможности, удовлетвори обиженного; помогай в беде: «веди слепого, дай кровлю неимущему, напой жаждущего», «с пути сошедшему указывай путь».
«Устав» также регламентировал семейную жизнь подданных. Глава семьи – муж, он должен жить с супругой «в согласии и любви», извинять недостатки, «облегчать ее немощи, обеспечивать ее пропитанием». Что касается супруги, то «Устав», как и Домострой XVI века, отводит ей в семье подчиненную роль: она «пребывает в любви, почтении и послушании к своему мужу» и оказывает ему всякое «угождение». Положение детей в семье также близко к домостроевскому: «родители суть властелины над своими детьми».
Конечно же, Уставом благочиния был нарисован портрет чересчур идеального должностного лица – одни добродетели и ни одного порока. И во всем и всегда они должны руководствоваться исключительно законами...
В общем, в этом документе явственно сказалось увлечение императрицы сочинениями французских просветителей. Хотя в самой Франции ни таких людей, ни таких законов и в заводе не было.
Екатерина II очень гордилась этим документом. И говорила, что издав "Устав благочиния" и "Городовое положение", она достигла того, что знатные люди и простолюдины совершенно уравнены в обязанностях своих перед городским начальством.
Обер-шталмейстер Лев Александрович Нарышкин, известный острослов, возразил ей: "Ну, вряд ли, матушка, это так".
Екатерина настаивала: "Я же говорю тебе, Лев Александрович, что так. И если б люди твои и даже ты сам сделали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет".
Нарышкин сказал на это: "А вот завтра увидим, матушка. Я завтра же вечером тебе донесу".
На следующее утро Нарышкин одел богатый кафтан со всеми орденами, а поверх накинул старый изношенный сюртук одного из своих лакеев. Нахлобучил какую-то дырявую шляпу и отправился на рынок – в Апраксин двор. Он подошел к торговцу курятиной и поинтересовался, почем птица. Торгаш пренебрежительно осмотрел Нарышкина и ответил, что живая птица по рублю, а битая по полтине.
Нарышкин велел ему забить пару цыплят и отсчитал ему рубль медными деньгами. Торгаш стал требовать еще рубль, утверждая, что он продавал еще живую птицу. Нарышкин же возражал, что он купил уже битую птицу, а потому он должен был платить только один рубль. Торгаш завопил: "Ах, ты, калатырник эдакий! Давай еще рубль, не то вот господин полицейский разберет нас!"
А полицейский тут как тут: "Что у вас за шум?"
Выслушав обе стороны, страж порядка взял сторону торговца и потребовал, чтобы Нарышкин заплатил еще рубль, а иначе он его сведет на съезжую.
Лев Александрович с поникшей головой слушал полицейского и, как бы случайно, расстегнул старенький сюртук. Увидев блеск орденов, страж порядка остолбенел – и тут же накинулся на курятника, что тот мошенник, торгует битой птицей по цене живой. Он даже пригрозил арестовать торговца за плутовство. Нарышкин поблагодарил полицейского за справедливое решение, уплатил торговцу курятиной вчетверо против положенного и отправился домой. А вечером в Эрмитаже, в интимном собрании у Екатерины, он в лицах рассказал эту курьезную историю. Все присутствующие очень смеялись, кроме Екатерины, которая задумалась, а потом сказала: "Завтра же скажу обер-полицмейстеру, что, видно, у них по-прежнему: расстегнут сюртук – прав, застегнут – виноват".