Начало ЗДЕСЬ
— Это тебе, — Кирилл протянул мне сладкую вату — розовую, с бисеринками сиропа, застывшими и искрящимися на солнце.
С детства ее не ела, а ведь любила раньше! Клянчила у мамы деньги, и первое время она позволяла мне подобные лакомства, а потом… потом я начала болеть, и я слышала строгое: «Нельзя».
Мне было нельзя почти все: шоколад, кофе, чипсы, бургеры, мясо и макароны, жареное и копченое… да проще перечислить то, что я ела за все эти годы: овощи на пару, филе, вареную рыбу и кефир.
Но вот в чем странность, едва мама заболела, и перестала меня контролировать, я пустилась в гастрономический загул, и не умерла от этого. Даже болеть перестала, лишь один раз меня прыщами обсыпало от тридцати съеденных конфет под финал сериала.
— Спасибо.
— Я позже мороженое куплю, — почти неслышно произнес Кирилл, и взглянул на кулон: — О, ты носишь!
— Конечно ношу, — прижала ладонь к кулону-стрекозе, но сразу отдернула, почувствовав укол. Посмотрела на ладонь, на которой набухла маленькая капелька крови, и поморщилась: — Ненавижу вид крови.
— Трусиха, — расхохотался парень. — Пошли, Антон с Катюхой нас заждались.
— Классно, что мы, наконец, собрались все вместе, — громко, не стесняясь прохожих, закричала Катька, повиснувшая на своем Антоне. — Урааа! Мы молоды и прекрасны!
— Я отказываюсь быть прекрасным, — Антон, как обычно, не мог не вставить свои пять копеек. — Я же не девчонка.
— Ты суровый и мужественный, — включилась я в игру. — А мы, так уж и быть, молоды и прекрасны.
— Так-то лучше, женщины!
— Это кто тут женщина? Да я тебя…
Отвернулась от этой парочки, и наткнулась на взгляд Кирилла. Без слов понятно, чего он хочет и ждет: того же, что увидел в отношениях своего друга и Кати. Вот только я не она, и беззаботно хохотать, вцепившись в малознакомого парня, я не могу и не хочу.
— Они чокнутые, да? — неловко пошутил он, кивнув на приятелей.
— Я привыкла, а Катя — мое персональное зло.
— Я очаровательное зло, бойся меня, — подруга налетела со спины, и я чуть вату не уронила от испуга. — Твое персональное чудо.
— Чудовище, — поправила я. — Персональное чудовище. Пошли кататься, а то ходим как пенсионеры, ходунков только не хватает для полной картины.
— Вера обожает аттракционы, — сообщила Катя парням очевидное. — Вот только вытащить ее удается редко, но сегодня нам повезло, и самая занятая девушка России с нами. Погнали на американские горки!
Я с радостью окуналась в эту витающую в воздухе беззаботность, вдыхала ее, как самый желанный дурман, и снова чувствовала себя ребенком. Пока не вспомнила Веронику, которая и привела меня в этот парк, когда мне было шесть лет. Мы в очередной раз сбежали из-под присмотра, возомнив себя взрослыми.
Ника казалась мне старше на целую жизнь, да так, по сути, и было — ей восемь, мне шесть. Она — любимая дочь нормальных родителей, школьница, а я — малявка-оборвыш, одетая в обноски. Нас разделяла целая пропасть, и я безумно, яростно, всей своей детской душой завидовала Веронике, и ее сказочной жизни.
И больше всего на свете я мечтала, чтобы моя жизнь стала такой же, как у нее.
Мечта эта сбылась до ужаса быстро: мама Вероники стала моей мамой, и даже имя ее теперь мое. И жизнь ее теперь тоже моя, чего не изменить, как ни старайся.
Прости, Ника! Прости, прости, прости, прости… если бы я только могла хоть что-то исправить, я бы по раскаленным углям прошлась, я бы голыми руками бетонную стену пробила… я бы сделала все! Но я не могу!
— Ты чего, Ника?
— Вера! — излишне резко поправила я Кирилла, и тут же улыбнулась мягко: — Прости, но называй меня моим именем.
— А есть разница? Вероника — это ведь и Вера, и Ника. Ника красивее, как мне кажется, и больше тебе идет.
— Вера, и точка.
— Хорошо, «Вера, и точка», — передразнил Кирилл, паясничая, — мороженое будешь? Идем.
На мороженое я согласилась, как и на то, чтобы Кирилл пошел провожать меня домой. По дороге Катя с Антоном потерялись как-то незаметно и быстро — либо пошли гулять, либо целуются в каком-нибудь проулке, наслаждаясь друг другом и этим летом.
— К тебе можно?
— Кирилл…
— Ничего такого, — перебил меня парень, расширив честные глаза. — Руки хочу помыть, кофе выпить… пустишь?
А почему нет? Что мне мешает? Соседи? Так они разделились на два лагеря, одна часть меня жалеет, как несчастную сиротку, а другая презирает за то, что я маму угробила. Плевать на их мнение, да и сейчас двадцать первый век на дворе, а не восемнадцатый.
— Пущу, — выдохнула я, и открыла дверь в подъезд.
Как только маму положили в больницу, в доме опустело, и сначала я едва на стены не лезла от тоски, от дикости, что я одна, ведь одна я никогда не была. Ни пока с родной матерью жила, дом которой всегда был полон тех ужасных людей, ни в приюте — там вообще никто не знает, что такое одиночество и личное пространство. А сейчас я узнала, что и в одиночестве есть своя прелесть, когда ты одна, и знаешь, что ни в эту, ни в следующую секунду никто не ворвется в комнату, и не станет обыскивать твои вещи в поисках сигарет или выпивки, чем грешила мама.
Не доверяла мне. Боялась, что я по кривой дорожке пойду, как та, что меня родила. И сводила меня с ума своими подозрениями, своими скандалами, которые я принимала за склочность, а оказалось, что она сама медленно с ума сходила прямо на моих глазах.
— Ванная слева, выключатель внутри, — указала Кириллу на белую дверь, сквозь которую мутное стекло врезано. — Я на кухне буду.
Помыла руки в кухонной раковине, поставила чайник, и застыла у окна, как Влад любит делать — на улице уже начало темнеть, укрывая город вуалью из звезд.
— Может, фильм включим?
— Мне завтра рано на работу.
— Тебе же к обеду! — удивился Кирилл. — Мне Катя твой график сказала, не проспишь уж.
— На другую работу, — поморщилась от неприятного воспоминания об утренней встрече с Владом. — Ты слышал, что Влад вернулся? Слышал, вижу. Так вот, я буду у него работать.
— Вау. А кем?
Девочкой для битья, видимо.
Снарядом для оттачивания издевок и жестокости.
— Секретарем. В салон я звонила, предупредила, что больше у них не работаю… временно. Думаю, у Влада я не задержусь надолго.
Как бы я ни не любила пилить ногти, и покрывать их не всегда уместными узорами, лучше эта работа, чем на Влада. Рядом с ним я чувствую себя, как дочь трубочиста на приеме у короля — замарашкой, которая не знает, за какую сторону вилки хвататься, а про остальные столовые приборы и вовсе имеет лишь смутное представление.
— Почему?
— Что почему?
— Почему ты думаешь, что не сможешь долго работать на брата? — повторил Кирилл, и сам принялся разливать нам кофе.
— Мы не ладим. Да и не умею я ничего. Вся эта офисная работа: бумаги, звонки, встречи — это не для меня, — призналась я, поморщившись от осознания собственной бестолковости.
Что мне удается — это игра на рояле. Единственное, к чему у меня талант, да и мама поощряла мои многочасовые занятия. Лишь из-за игры на рояле, вместо которого теперь стоит дешевое пианино, мама не укладывала меня в кровать выздоравливать от очередной болезни, позволяла заниматься, овладевать инструментом, наслаждаться им и сливаться воедино. Она слушала мою игру, слушала любимого Рахманинова в моем исполнении, прикрывала глаза, и становилась обычной женщиной, а не издерганным существом.
Пожалуй, этому я бы могла посвятить всю жизнь — музыке, но все сложилось совсем не так, как я планировала.
— … справишься, я уверен.
Рассеянно улыбнулась парню, и кивнула, хотя прослушала почти все, что он говорил.
— Вера?
— Что?
Вместо ответа Кирилл резко — так, что сахарница подпрыгнула на столе, бросился ко мне, неловко обнял, и поцеловал. Я и отскочить не успела, сообразить, что к чему.
Так вот, что значит поцелуй — когда чужие мокрые губы обхватывают мои, раздвигают их настойчиво, втягивают в себя, и настойчиво пропихивают язык… фу!
— Пусти, — отпрянула от Кирилла, и прижала руку к губам. — Ты… ты что себе позволяешь?
— Это всего лишь поцелуй, Вера. Поцелуй, не более. Тебе не понравилось?
Нет, не понравилось. Это было отвратительно, но… черт, Кирилл ведь нравится мне. Я просто не ожидала от него, да и от себя не ожидала, что позволю, чтобы мой первый поцелуй случился над двумя чашками растворимого кофе в моей кухне.
— Понравилось.
— Правда? Так давай продолжим. Ты ведь знаешь, что нравишься мне, Вера?
— Не сейчас, — уперлась ладонями в его грудь, но парень почему-то воспринял мое «нет» как «да, но будь понастойчивее». — Кир, я серьезно, не сейчас. У меня мама болеет, и мне не до того…
— Всего лишь поцелуй, — прошептал нагло, облапив меня, наседая и ломая мое сопротивление сырой мужской силой, против которой мне не выстоять.
Черт, мне неприятно, страшно даже, и страх этот иного рода, чем перед Владом. Сейчас страх животный, мешающий думать, не позволяющий закричать во все горло. Я могу лишь пищать, упираясь ладонями в плечи Кира, вцепляясь пальцами и ногтями в ткань его футболки…
— Пусти! Слышишь, кто-то пришел? — обманула я Кирилла, и он отпустил меня.
Но звонок в дверь и правда раздался к моему облегчению — я согласна даже на продавцов пылесосов по три тысячи долларов, которые шастают, и обманывают наивных пенсионеров. На миссионеров, на наглых бомжей, что просят иногда мелочь, на кого угодно, лишь бы не оставаться с Киром наедине.
— Влад? — пригляделась к приглушенному свету за дверью, и застыла растерянно.
— Пустишь?
— В-входи, — одернула топ, и раскрыла перед ним дверь.
А у самой горько-ироничная мысль в голове крутится заезженной пластинкой: не дом, а проходной двор какой-то. То никому не нужна была, то всем вдруг понадобилась, и все в гости напрашиваются.
Я почти популярна, впору гордиться, и записываться на конкурс красоты. Буду потом те самые пылесосы рекламировать в торговых центрах.
— А это еще что? Мальчик, пошел на хрен отсюда, — услышала Влада, и поспешила обратно на кухню — Боже, хоть бы не сцепились, и не перебили мамину посуду.
— Вера, кто это?
— Тебе повторить: свали нахер!
— Кирилл, — торопливо вклиниваюсь между ними, — это Влад. А тебе лучше уйти, прости.
— Ааа, брат, тогда понятно. До завтра, — Кир потянулся ко мне, поцеловал в щеку, которая загорелась, как от пощечины — таким взглядом ожег меня Влад.
И через несколько мгновений мы остались наедине.
— Зачем ты пришел?
— А ты неплохо проводишь время, да, Вера? Веселишься по полной… сестренка?
И зачем я спросила, какого черта он приперся — итак ясно, что изводить.
По-другому Влад не умеет.