100 лет назад, 8 июня 1922 года в Советской России (ещё не СССР, а только РСФСР), начался очень интересный судебный процесс. Вожди победившей в революции партии — социал-демократов/коммунистов большевиков — судили вождей другой партии, проигравшей, эсеров. В подготовке и проведении судебного процесса участвовали виднейшие вожди партии-победительницы — Анатолий Луначарский (государственный обвинитель), Георгий Пятаков (судья-председатель трибунала), Николай Бухарин (защитник части обвиняемых, признавших свою вину)... А на скамье подсудимых сидели вожди проигравшей партии, члены ЦК партии правых эсеров (социалистов-революционеров). Они свою вину решительно отрицали, и даже отказались встать при появлении суда...
Чтобы понять, как это выглядело для современников, представим на минуту такую фантастическую картинку — после года—двух Реставрации 1991—1992 годов коммунистам удалось бы взять реванш, и они усадили бы на скамью подсудимых бывших вождей «ДемРоссии» — Ельцина, Гайдара, Чубайса и прочих из той же когорты. Причём народ уже на собственном опыте успел бы вкусить всю «сладость» правления этих деятелей, которые, идя к власти, тоже обещали простым людям всевозможные блага, в том числе обещали «бороться с привилегиями» и даже именовали себя вплоть до Августа 1991 года включительно, ха-ха, «левыми» (во что верится с трудом, но это было так).
Ещё надо уточнить, что среди старых, дореволюционных эсеров оставались деятели, высоко почитаемые и в Советской России. Например, Иван Каляев (1877—1905), в честь которого называли улицы, выпускали хвалебные книги, ставили памятники.
Или его товарищ по Боевой организации Егор Сазонов (1879—1910), в знак протеста покончивший с собой на каторге.
Или эсеры Степан Балмашев (1881—1902), Зинаида Коноплянникова (1878—1906)... Все они в СССР считались героями, павшими в борьбе с царским самодержавием.
Но были и другие эсеры...
Например, глава Временного правительства Александр Фёдорович Керенский (1881—1970) (он, правда, избежал скамьи подсудимых):
Или бывший друг и соратник Каляева Борис Савинков (1879—1925), который, по его словам, проделал весь опыт гражданской войны с большевиками, от первого боя, под Гатчиной, до последнего, под Мозырем. Савинков в 1922 году тоже избежал скамьи подсудимых, но попал на неё двумя годами позднее.
Или те эсеры, кто организовали покушение на Ленина, убившие Володарского, Урицкого в 1918 году...
Эсеры, вроде лидера партии Виктора Чернова (1873—1952), бодро развязавшие гражданскую войну с Советами под флагом Учредилки и в итоге бесславно уступившие власть Колчаку и Деникину. Они преспокойно призывали в Россию иностранные войска. Например, одна из основательниц эсеровской партии, которую эсеры называли «Бабушкой Русской Революции», Екатерина Брешко-Брешковская, писала американцам: «Я писала вашему посольству в России, что если бы вы оказали нам поддержку (в виде 50 000 хороших солдат вашей армии), большевики были бы свергнуты. Я не получила ответа... У меня есть письмо от одного из моих молодых товарищей, который привёз свою жену из Петрограда во Владивосток. Везде, где находятся большевики, нет интеллигентных людей, нет интеллигенции; вся она либо перебита, либо загнана в подполье: ибо они не только нарушили наши фабрики и заводы, не только разгромили наши школы, но и уничтожили, перебили всю интеллигенцию. Все крестьяне до такой степени измучены большевизмом, что только и молят: «Ах, если бы пришли какие-нибудь добрые люди и освободили нас!» Неоднократно мне приходилось говорить им: «Как не стыдно вам просить помощи у посторонних людей, у американцев. Почему вы не поможете себе сами?» На это был один ответ: "Ох, мы так устали и притом мы разоружены"».
Поражает детская «наивность», с которой «Бабушка» и другие эсеры верили, что «добрые люди» из США и других стран установят власть в интересах русского народа. Но в итоге РСФСР в 1918 году оказалась вот в таком положении, окружённая со всех сторон «добрыми людьми»:
И вот, когда к 1922 году белогвардейцы — как эсеровские, эпохи Комуча, так и монархические — оказались полностью разгромлены, а поддерживавшие их иностранные войска выкинуты вон из России, состоялся этот процесс. Разумеется, вся буржуазная Европа единым фронтом заступалась за подсудимых — не только вожди Социнтерна, но и Анатоль Франс, Фритьоф Нансен, Максим Горький и другие «властители дум». И это сыграло свою роль — по результатам процесса ни один из подсудимых не был казнён. Это то, что в «сухом остатке».
Но особенно забавно читать слова сочувствия эсерам на этом суде у таких откровенно правых «историков», как Солженицын. Да ведь его любимец Столыпин до революции вешал тех же самых эсеров пачками, тысячами, без малейших эмоций, и это не вызывало у того же автора ни малейшего протеста, а наоборот, всецелое одобрение! (Да и любезный сердцу Солженицына адмирал Колчак их не особенно миловал, при нём эсеровских депутатов Учредилки расстреливали). А тут революционная власть ни одного из подсудимых в 1922 году так и не расстреляла — но г-н Солженицын льёт крокодиловы слёзы целыми ручьями... Да это и понятно — ведь те, дореволюционные эсеры охотились на слуг самодержавия, а эти — на представителей рабоче-крестьянской власти... Как говорится — почувствуйте разницу!..
Процесс эсеров — неплохой урок и для революционеров будущих времён.
Из воспоминаний Л.Д. Троцкого (который также принял в подготовке и проведении процесса немалое участие): «В июле Ленин уже был на ногах и, не возвращаясь до октября официально к работе, следил за всем и вникал во всё. В эти месяцы выздоровления процесс эсеров, в числе многого другого, очень занимал его внимание. Эсеры убили Володарского, убили Урицкого, тяжело ранили Ленина, дважды собирались взорвать мой поезд. Мы не могли относиться к этому слегка. Хоть и не под идеалистическим углом зрения, как наши враги, но мы умели ценить «роль личности в истории». Мы не могли закрывать глаза на то, какая опасность грозит революции, если мы дадим врагам перестрелять всю нашу верхушку».
«Летом 1922 года вопрос о репрессиях принял тем более острую форму, что дело шло на этот раз о вождях партии, которая в своё время рядом с нами вела революционную борьбу против царизма, а после октябрьского переворота повернула оружие террора против нас. Перебежчики из лагеря самих эсеров раскрыли нам, что важнейшие террористические акты были организованы не одиночками, как мы склонны были думать сначала, а партией, хотя она и не решалась брать на себя официальную ответственность за совершавшиеся ею убийства».
«Наши гуманитарные друзья, из породы ни горячих ни холодных, не раз разъясняли нам, что они ещё могут понять неизбежность репрессий вообще; но расстреливать пойманного врага — значит переступать границы необходимой самообороны. Они требовали от нас «великодушия». Клара Цеткин и другие европейские коммунисты, которые тогда ещё отваживались — против Ленина и меня — говорить то, что думают, настаивали на том, чтоб мы пощадили жизнь обвиняемых. Нам предлагали ограничиться тюремным заключением. Это казалось самым простым. Но вопрос о личной репрессии в революционную эпоху принимает совсем особый характер, от которого бессильно отскакивают гуманитарные общие места. Борьба идёт непосредственно за власть, борьба на жизнь и на смерть — в этом и состоит революция, — какое же значение может иметь в этих условиях тюремное заключение для людей, которые надеются в ближайшие недели овладеть властью и посадить в тюрьму или уничтожить тех, которые стоят у руля? С точки зрения так называемой абсолютной ценности человеческой личности революция подлежит «осуждению», как и война, как, впрочем, и вся история человечества в целом. Однако же самое понятие личности выработалось лишь в результате революций, причём процесс этот ещё очень далёк от завершения».
Из кинохроники процесса: