- Не атаман ,с вашего позволения, а красный командир. Мы не шайка разбойников все-таки, а Рабоче-крестьянская Красная армия. – спокойно, словно насмехаясь проговорил он.
- Отчего тогда позволяете своим подчиненным бесчинствовать? – громогласно звучал голос Марии. – Мне не известно о разрешении красноармейцам насиловать женщин…Если вы имеете хоть какое-то влияние на солдат – велите им пойти прочь.
- Позвольте, мальчики просто переборщили. Никто и не собирался бесчинствовать, а уж тем-более, как вы выражаетесь, прибегать к насилию. – командир стянул с головы папаху и сунул ее своему ординарцу. – Не изволите ли вы представиться, товарищ отважная женщина ?
- Товарищ – это обращение к мужскому полу… - Мария Григорьевна задумчиво нахмурилась. С какой стати неизвестные ей красные офицеры, ворвавшиеся в ее комнату так бесцеремонно считают себя вправе задавать какие-то вопросы ?
- Подите вон, я не желаю разговаривать с вами ! – Галатова была возмущена и одновременно испуг брал над ней верх.
Далее, графиня повела себя крайне странно: она расхохоталась и, уперев реки в бока ,мелко зашагала к командиру. Обойдя его со всех сторон, оглядев хорошенько, Галатова с хищной улыбкой вздохнула.
- Что ,Гришка ,в большевики подался ? – надменно поинтересовалась женщина.- Это же надо было с такими данными, с таким образованием…да под транспоранты.
Мария Григорьевна театрально взмахнула рукой.
Памяти графини Галатовой – Финкельштейн можно было позавидовать: она поименно знала каждого крепостного в отцовских деревнях ,каждого дворового мальчишку, хоть то и было запрещено, и каждого пижона, приезжавшего к Галатовым на балы.
Нынче перед нею стоял не иначе как Гришка Воронков – высокий, худощавый, с огромными лошадиными глазами, глубокими морщинами на лбу и сединой, уже пробивавшейся в черных как смоль волосах . Мальчишкой он носил Марии Григорьевне ридикюль в лицей и обратно ,на манер гувернера.
На мгновение женщине даже показалось, что появление Гриши вызвало в ее сердце неожиданный прилив тепла и нежности.
- Мария Григорьевна ? – нахмурился тот, узнав наконец свою любимую «графинечку».
-Нешто вы, Мария Григорьевна? И здесь? Боже Всемилостивый, ни в жизнь не поверю - недоверие сменилось почти что детской радостью. Воронков качал головой, всё приговаривая : " Ни в жизнь, ей-Богу, ни в жизнь…".
Комиссар расщедрился на звонкую затрещину уж натерпевшемуся Гнату и велел всем живо ставить дверь на место и сей секунд расходиться.
- Ежели кто хоть пальцем тронет - Григорий указал на притихших девочек и кухарку - Без суда и следствия, на месте, клянусь...
Словно закрывая собой от чужих глаз "графинечку", комиссар проводил Марию Григорьевну в свой кабинет, расположенный отныне на третьем этаже в квартире бывшего мелкого чиновника Исрафилова.
- Бесконечно прошу Вас, милая Мария Григорьевна, простить меня . - раскланивался перед барыней Гриша. Он глядел на Галатову с восторгом, затаив дыхание , будто от любой неловкости столь хрупкая и нежная, она может разбиться, как дорогая китайская ваза из тонкого стекла с причудливым рисунком.
- Бесконечно прошу... Ей-Богу, всю жизнь бы вами любоваться. Только что ж вы не уехали? Так сильно измучены, и уж простите в таком паскудном подвальчике.
- Я и не собиралась покидать Россию. Словно и не знаешь меня, так говоришь...
Взгляд графини стал мягче, она благосклонно улыбалась и как прежде, в лицейские времена, чувствовала себя как в самом на свете надёжном убежище.
-Времена нынче больно неспокойные, думал побережитесь и сами, и дочку вашу прелестную поберегете.
Воронков скоро сбросил с плеч шинель и усадил барыню на цветастую французскую банкетку, подле тяжёлого дубового стола, обитого красным бархатом. Он кликнул ординарца и приказал сообразить им с барышнею горячего чаю.
- Эх Гриша, были времена ! - тяжко вздохнувши, промолвила графиня, - В кондитерской после лицея сидеть, по мостовой всё экипажи, экипажи, перед тобой пирожное и кофе со сливками, или как в полуденный зной да к пруду у тетки в Скопинском...
- Чудесные времена, - согласился Воронков - И жизни всей за них отдать не жалко, чтобы хоть на миг вернуться…
- Да и то верно! - Мария Григорьевна подошла к окну и отдернула тяжёлую портьеру. Перед ней стремительно и беспрерывно величие своё несла по каналам седая река. - Ты прости, Гриша, что я эдак звала тебя при солдатах.
- Бог с вами, Мария Григорьевна, полно - Гришка аж подскочил на месте - То ж вы, зовите как пожелаете!
-Э нет, милый, не дело. Подчинённым ты первый указ, первейшее уважение и первейшее послушание.
Мария Григорьевна долго расхаживала по пустой комнате, разглядывала забытые хозяевами картины, закрытые отрезами ткани, сваленные в пыльный угол черепки дорогой посуды из венецианского фарфора , треснувшую оконную раму, на которой уже давненько обосновал свое пристанище паук.
- Страшно Гришенька , когда прежняя жизнь рушится! И какая жизнь ! - Маша не сводила глаз с бушующей реки - наблюдение за течением воды благотворно действовало на нервы.
- Разруха - явление временное. Скоро построим всё по новому и заживете...
- Да уж - горько усмехнулась графиня и глянула на Григория - Ах, прости, Гриша, ведь это важно для тебя...
- Пустяки, прелестная Мария Григорьевна, сущие пустяки…
Графиня становилась все больше и больше мрачной: когда человек рождается и только начинает жить, все ему ново, незнакомо, но оттого прекрасно, что возьмут его под белы рученьки да проведут нужною тропкой, покажут да расскажут, как и что обстоит в этом мире.