Эту духоподъемную формулу придумал вместо знаменитого mementō morī («помни, что смертен») веселый монах, потом студент-медик, в дальнейшем известный нам как автор бессмертного романа «Гаргантюа и Пантагрюэль» Франсуа Рабле.
Производя свои нелегкие изыски в мире биографий известных людей, приходится снова и снова снимать шляпу перед советским периодом развития нашей страны. Когда современники растерянно пишут, что о человеке, жившем в далеком XYI веке почти ничего не известно, всплывают почти из небытия старенькие академические журналы с докладами и лекциями профессоров, читавших будущим медикам лекции с подробными ссылками на жизнь их великого предшественника. И в результате даже задаешься вопросом: в самом деле, кем больше был Рабле — писателем или врачом?
Пройдет всего полвека со дня его смерти, во Франции выйдет книга «Портреты многих знаменитых людей, живших с 1500 года по настоящее время».
И там отнюдь не в разделе о литераторах, а в списке из ста фамилий знаменитых врачей под номером 99 будет значиться Франсуа Рабле.
Поэт и издатель «Гаргантюа и Пантагрюэля» Этьен Доле напишет о друге восторженные строки: «Он — честь и слава медицинского искусства, человек, который способен призвать и вернуть к жизни тех, кто уже стал на порог Плутона».
А коллега писателя по докторскому цеху Жан Канапев разместит в своей «Шестой книге по терапии Клавдия Галена» рисунки медицинских инструментов и укажет, что их автором был Франсуа Рабле. Там будет, к примеру, аппарат для вытяжения при переломах бедра и сирингтом — приспособление для оперативного лечения ущемленных грыж.
Также современники утверждают, что именно автор бессмертного романа ввел в обиход слова «пароксизм, сфинктер, ангина, эпидермис». И понятие «эфемерное» тоже принадлежит перу Рабле.
Медикам известен синдром кишечной непроходимости (bizarre gustatory habits) или Раблезианский синдром и описанный литератором гликозид, выделенный из Lophopetalum, названный позже Раблезианом.
Благодаря Франсуа Рабле средневековая медицина обогатилась знаниями своих античных предшественников, ибо именно он сделал первые переводы афоризмов Гиппократа и Галена с греческого на латинский язык.
Повороты судьбы этого необыкновенного человека почему-то вызывают искреннее изумление некоторых его биографов. Оно обычно выглядит так:
«Никто не знает, что заставило его снять монашескую рясу и сесть на студенческую скамью медицинского факультета в Монпелье. Неизвестно также, что заставило доктора медицины, о котором современники писали, что "он честь и слава науки" и "способен отвращать мертвецов от порога могилы и возвращать им свет", оставить практическую деятельность в крупнейшей больнице Лиона и взяться за перо».
Пожалуй, мы тут, на Родине Чехова, могли бы объяснить, почему врачи иной раз стремятся доверить свои мысли бумаге. А уж удивляться тому, что веселый, полный жизни молодой человек сбежал из монастыря и вовсе не приходится.
Отец мальчика была адвокатом. Мать умерла рано, и он с детства скитался по обителям. Там получил начальное образование, овладел в совершенстве несколькими языками. В 1524 году принял сан священника, перешел по совету знакомого епископа в бенедиктинское аббатство и уже там обратился к естествознанию и медицине. Через четыре года с разрешения своего духовного начальства отправился в Париж. И больше не вернулся в монастырские стены.
Если верить данным, что родился Рабле в 1494 году, то получается, что студентом университета в Монпелье он стал уже в «преклонном» возрасте, ибо на тот момент ему было уже 36 лет. Однако легенды гласят, что Франсуа был настолько образован, что одновременно начал учиться и преподавать. Из интересных деталей можно отметить то, что его сокурсником был небезызвестный Мишель де Нострадамус.
Закрыв церковную страницу своей биографии, Рабле с радостью включился в активную студенческую жизнь. Принимал участие в веселых пирушках и театральных капустниках. Однажды он перевел с итальянского языка забавный фарс и сыграл в нем одну из ролей. Так передают содержание пьесы:
«Любящему супругу хотелось, чтобы жена заговорила. Она и точно заговорила благодаря искусству лекаря и хирурга, которые подрезали ей подъязычную связку. Но, едва обретя дар речи, она принялась болтать без умолку, так что муж опять побежал к лекарю просить средства, которое заставило бы ее замолчать. Лекарь ему сказал, что в его распоряжении есть немало средств, которые могут заставить женщину заговорить, и нет ни одного, которое заставило бы ее замолчать; единственное, дескать, средство от беспрерывной женской болтовни — это глухота мужа.
Врачи как-то там поворожили, и этот сукин сын оглох. Жена, обнаружив, что он ничего не слышит и что из-за его глухоты она только бросает слова на ветер, пришла в ярость. Лекарь потребовал вознаграждения, а муж сказал, что он и правда оглох и не слышит, о чем тот просит. Тогда лекарь незаметно подсыпал мужу какой-то порошок, от которого муж сошел с ума. Сумасшедший муж и разъяренная жена дружно бросились с кулаками на хирурга и лекаря и избили их до полусмерти».
По окончании университета студент-преподаватель получил место в городской больнице Лиона, где честно отработал три года. Причем некоторые биографы указывают — в качестве главного врача. Поскольку условия пребывания больных там были ужасающими — в одном помещении лежали по 200 человек, иногда по нескольку на одной кровати, ему пришлось приложить немало усилий для облегчения их участи. Указывают, именно трудясь там, Рабле разработал организационные основы работы госпиталей. И добился существенного снижения смертности.
Даже уйдя, как сейчас бы сказали, с постоянного места работы, Рабле никогда не переставал быть практикующим врачом. И станет понятно почему, когда вы узнаете, что специализацией его была венерология. Среди пациентов доктора было немало влиятельных особ, которые не раз спасали его в трудные минуты и осыпали благодеяниями.
В Италии он ухаживает за больным папой Павлом III, и тот даже освобождает его от наказания за бегство из монастыря. Помогает ему во многом и дружба со знаменитой Дианой де Пуатье.
Будучи личным врачом маршала Гийома дю Белле, он добился столь большого расположения к себе, что тот, умирая, распорядился платить Франсуа пожизненную пенсию.
В 1537 году Рабле получил степень доктора медицины. А к ней в придачу, как полагалось в те времена — золотое кольцо, кушак, тисненный золотом, панаму из черного драпа, шапочку из малинового шелка и экземпляр сочинений Гиппократа.
Раз уж мы увидели отдельные предметы гардероба ученого мужа, то заметим — Рабле придавал немалое значение облику и поведению врача, ссылаясь при этом на античные источники. Он указывает, что еще в свое время они «установили, какие у врача долженствуют быть движения, осанка, взгляд, наружность, манера держать себя, обхождение, приличия, светлость лика, одежда, борода, прическа, руки, рот, — словом, расписали все вплоть до ногтей…» Более того, все разговоры у постели пациента «долженствуют быть направлены к единой цели. И к единой цели устремлены, то есть —радовать больного не гневя, однако ж, Бога, и никоим образом не огорчать. Герофил, например, резко осуждает врача Каллианакса за то, что тот на вопрос, поставленный и заданный пациентом: «Умру ли я?» – нагло ответил:
И сам Патрокл со смертью пал в борьбе,
А был мужчина — не чета тебе.
Другому больному, который, желая осведомиться, как протекает его болезнь, спросил на манер доблестного Патлена:
Не смерть ли предвещает
Мне, доктор, цвет моей мочи? —
он ответил совсем уж по-дурацки: «Не предвещает в том случае, если ты произошел от Латоны, матери двух прекрасных детей, Феба и Дианы». Равным образом Кл. Гален (…) решительно порицает Квинта, своего наставника в медицине, за то, что тот некоему больному, почтенному римлянину, позволившему себе заметить: «Вы только что позавтракали, доктор, – от вас пахнет вином», – грубо ответил: «А от тебя – лихорадкой»
Вот про «радовать больного» в случае с Рабле разговор особый. Об одном из авторитетных врачей древности он пишет, что тот хорошо выглядел, так как боялся подвергнуться насмешкам типа
«Ты врачевать желаешь род людской,
А сам покрыт вонючею паршой».
Он напоминает врачам о том, как пристально вглядывается больной в выражение лица своего доктора, ибо если оно радостное, «то и конец будет радостный и желанный, если же мрачное, то и конец будет мрачный и устрашающий…»
Его герой Гаргантюа не может хоть раз не вспомнить специализацию своего создателя:
«… некий юный Перашим справлялся с венерическими заболеваниями, да еще с весьма трудными случаями: он лишь троекратно касался зубообразного позвонка венериков обломком деревянного башмака…»
Потом мы читаем рекомендации Рабле по правильному питанию:
«Диоген на вопрос о том, в каком часу надлежит человеку питаться, ответил так: «Богатому — когда хочется есть, бедному — когда у него есть, что поесть. Более точно указывают часы для принятия пищи врачи:
«Встать в пять, а пообедать в девять;
В пять ужин съесть, улечься в девять»
Одним из видов лечения писатель совершенно искренне считал смех. Во-первых, потому что в то время, говорят, роль Гиппократа, как теоретика смеха была значительна (и это настоящее откровение для многих сегодня). Во-вторых, потому что среди преподавателей Рабле был профессор, опубликовавший в 1560 году «Трактат о смехе, содержащий его сущность, его причины, его чудесное действие, внимательно исследованные, обоснованные и наблюденные Лораном Жубером».
Наверное, современникам Рабле показалась невероятно смешной и фантастической сцена оживления одного из героев романа руками незадачливого Панурга. Ведь до «Головы профессора Доуэля» было еще несколько веков.
Итак, персонажа нашли мертвым с собственной окровавленной головой в руках. Сцена поистине полна скорби, медицинских подробностей и мифических чудес. Врачеватель утешает окружающих:
— Не плачьте, друзья! Он еще теплый. Я его вылечу, и он у меня будет таким здоровым, каким никогда не был прежде.
С этими словами Панург взял в руки Эпистемонову голову и, чтобы она не остыла, положил ее себе прямо на гульфик. (…)
Он тщательно обмыл отличным белым вином сначала шею, потом голову убитого, присыпал их диадермическим порошком, который всюду носил с собой в одном из карманчиков, затем смазал какой-то мазью и, дабы Эпистемон, избави Бог, не стал вертишейкой, — а таких людей Панург ненавидел смертельной ненавистью, — приладил голову к туловищу так, что вена пришлась к вене, сухожилие к сухожилию, позвонок к позвонку. Чтобы голова не отвалилась, он сделал стежков пятнадцать — шестнадцать по всей шее и слегка смазал по шву мазью, которую он называл воскресительной.
Вдруг Эпистемон вздохнул, потом открыл глаза, потом зевнул, потом чихнул, потом изо всех сил трахнул.
— Вот теперь я могу сказать наверное, что он здоров, — объявил Панург и дал Эпистемону стакан забористого белого вина со сладким сухарем.
Так искусно был вылечен Эпистемон; он только хрипел после этого недели три с лишним, да еще привязался к нему сухой кашель, но и кашель в конце концов прошел благодаря возлияниям».
Исследователи насчитали в романе 148 эпизодов, связанных с основной профессией Франсуа Рабле. Тем, кто не помнит, есть смысл перечитать, не читавшим — немедленно открыть книгу, ибо специалисты уверяют, что там, кроме всего прочего, содержится немало полезных рецептов из арсенала практикующего врача. Что касается ссылок на то, что, мол, это средние века — тут тоже есть о чем поспорить. Ведь в своем далеком XYI веке Рабле предсказал:
«…люди доберутся до источников града, до дождевых водоспусков и до кузницы молний, вторгнутся в области Луны, вступят на территорию небесных светил и там обоснуются…»
Впрочем, может, об этом ему шепнул его сокурсник Нострадамус?
Так или иначе веселый врач, грешный монах, человек, о личной жизни которого не очень-то известно (впрочем, во время одной из своих перебежек от города к городу он успел родить сына), окончил свои дни довольно мирно - в отличие от своего друга, поэта Этьена Доле, сожженного инквизицией на парижской площади вскоре после выхода третьей книги Рабле. Правда, после смерти Франсуа не осталось даже могильного холмика. Но лучшей памятью о нем можно считать его бессмертные строки, в которые можно включить и эти, касающиеся его любимой профессии:
«Я ни за славой, ни за похвалой не гнался; единственно, о чем я мечтал и к чему стремился, это, чтобы писания мои, хотя немного помогли неведомым мне страждущим и болящим, подобно тому, как я охотно оказываю помощь нуждающимся в моем врачебном искусстве и лекарских услугах».
А мне еще очень нравится один его совет, необыкновенно актуальный сегодня: