В 1979 году в газете «Московский литератор», издаваемой Московским отделением Союза писателей тиражом в 2 000 экземпляров, было опубликовано стихотворение Феликса Чуева.
Синее небо средь желтых берез,
Тонкий виток паутинки,
Алая память негаснущих роз,
Лето и стынь в поединке...
И никогда я к тебе не вернусь,
Не повторюсь, отгорю я
В жизни твоей. Так зеленую грусть
Солнце палит поцелуем.
Если бы в детстве во мне не погас
Редкостный дар непрощенья,
Душу свою я б не мучил сейчас —
Цель, недостойную мщенья.
Если б тот редкостный дар не погас!..
Реакция на него была довольно неожиданной. Как вспоминает Юрий Поляков, редактора газеты Юдахина вызвали в Главлит, к главному цензору страны. Вернулся он оттуда в ярости, переходящей в суицидальное отчаяние. Оказалось, невинная элегия на самом деле была «дерзким политическим» акростихом. Прочитайте первые буквы строчек сверху вниз. Получается: «Сталин в сердце». Трудно судить, какого масштаба был тогда скандал и каковы были санкции к газете, но с тех пор, прежде чем подписать номер в печать, Юдахин сурово спрашивал:
— Акростихи есть?
— Нет! — твердо отвечали сотрудники, наученные горьким опытом.
Как пишет тот же Поляков, автор акростиха Чуев нисколько не пострадал. Да и в самом деле, как можно наказать человека за то, что у него Сталин в сердце? Однако данное его стихотворение очень часто публикуется в интернете в связке с пародией Александра Ерёменко:
Столетие любимого вождя
Ты отмечал с размахом стихотворца,
Акростихом итоги подводя
Лизания сапог любимых горца!
И вот теперь ты можешь не скрывать,
Не шифровать любви своей убогой.
В открытую игра, вас тоже много.
Жируйте дальше, если Бог простит.
Однако все должно быть обоюдным:
Прочтя, лизни мой скромный акростих,
Если нетрудно. Думаю, нетрудно.
Популярность этой пародии показательна. Во-первых, акростих Чуева был опубликован в 1979, а писанину Ерёменко только в 1986 начали выпускать на свет божий. То есть, это не было литературной дуэлью поэта и пародиста, традиции которой тянутся ещё с Сумарокова и Ломоносова, это было скорее запоздалая попытка плюнуть в оппонента, когда наконец-то стало можно всё. Во-вторых, пародия Ерёменко не обладает и долей остроумия и вкуса настоящих пародистов, она пошла и прямолинейна и даже не соблюдает размер оригинала. Но её помнят. Помнят те, кто, ненавидя Сталина, кличет Феликса Чуева «позорным» прозвищем «сталинист». Но было ли оно действительно для него позорным?
Феликс Иванович Чуев (1941-1999) – это человек своей эпохи. Сын лётчика, не пошедший в авиацию по здоровью, он посвятил свою жизнь восхвалению этой героической профессии и написал немало книг о выдающихся военных Советского Союза. Лозунг «За Родину! За Сталина!» был им усвоен с молодых ногтей. Тяжело ему пришлось во времена «оттепели».
«О встрече молодых писателей с Шолоховым 13-14 июня 1967.
В ту пору ходило по стране мое ненапечатанное стихотворение о Сталине. Первый вариант его я написал еще в 1959-м, когда мне было восемнадцать лет. Я учился на втором курсе Московского энергетического института, и оно появилось в подборке моих стихов, вывешенной на факультете – такое практиковалось в те годы неравнодушия к поэзии. Заинтересовались этим стишком не только любители словесности. Вызвали в небольшую комнатку. Побеседовал со мной аккуратный человек в коричневом костюме и в очках.
А к стихотворению я вернулся в 1965 году – что-то не давало покоя. Было это по иронии судьбы 21 декабря, в день рождения Сталина.
Так и появилось стихотворение, начинавшееся словами: «Зачем срубили памятники Сталину? Они б напоминали о былом могуществе, добытом и оставленном серьезным, уважаемым вождем». Что думал, то и написал. А вскоре, 4 февраля 1966 года, я прочитал это стихотворение на поэтическом вечере в Театре эстрады. Поэтов любили, и такие вечера привлекали много народу. Но я не ожидал реакции зала на то, что прочитал. Возникли две враждующие стороны. Мои коллеги, сидевшие рядом на сцене, ощетинились против меня. Вегин прочитал антисталинское стихотворение «Облака 37-го года», но оно не возымело действия на публику.
Тогда, в 1966-м, я еще не понимал, что в обществе происходит некоторый сдвиг в сторону Сталина, не то что в 1959-м, когда любое выступление за Сталина воспринималось не только как политическая незрелость или поэтическое хулиганство, но и как кощунственная безнравственность. Впрочем, так продолжается и по сей день, а Сталина похоронить не могут. Однако в ту пору народ менялся, я оставался прежним. Было это перед очередным съездом партии, 23-м, но я не знал, что группа «шестидесятников» обеспокоилась возможной реабилитацией Сталина и написала письмо в ЦК. В угоду им со съездовской трибуны устами генсека Брежнева по поводу Сталина было произнесено: «Не очернять и не обелять». На деле это значило: молчать. Я же среди своих коллег и в печати получил титул «сталинист», который звучал как самое страшное ругательство. В дни работы партийного съезда я участвовал в агитперелете по городам Сибири и Дальнего Востока. Направил ЦК комсомола, может, чтоб в такое время я не мутил воду в Москве? Может быть. Однако в первом же городе нашего перелета Свердловске я прочитал «Зачем срубили памятники Сталину…» перед большой аудиторией. Слушали в напряженной тишине. А из Свердловского обкома партии, где подрастал будущий президент России, в Москву покатила «телега» о моем «антипартийном», «сталинистском» выступлении… Когда вернулся в Москву, со мной беседовали разные чиновники, но я чувствовал себя еще тверже, ибо знал, что правда за мной. Конечно, на душе было неприятно. В Союзе писателей меня постоянно оскорбляли. Единомышленников не видел, кроме некоторых членов редколлегии журнала «Октябрь» во главе с Всеволодом Анисимовичем Кочетовым. Но не преувеличу, если скажу, что в тот период я был по-человечески один. Каждую мою публикацию критики встречали в штыки некоторые из них через десятилетия изменили свои суждения, а иные давно уж в Израиле или США. Зарубежные радиостанции посвящали мне свои передачи, работая удивительно в унисон с отечественными средствами массовой информации – будущими глашатаями перестройки и развала державы. Партия уже переродилась…
Так прошел год. И словно ветошь, политая бензином, возникло в Московском отделении Союза писателей письмо из воинской части с Украины: одного майора-летчика исключили из партии за то, что он в купе поезда вслух прочитал мое неопубликованное стихотворение. Партийное руководство части интересовалось автором: кто он и почему до сих пор на свободе, если только за чтение его стихотворения приходится исключать из партии! Стихи ходили по стране помимо моей воли. Мне сообщили, что в Кишиневе артист Павлов читал «Зачем срубили…» в Зеленом театре – с большим успехом.
В эти дни, в июне 1967 года, меня вызвали в ЦК ВЛКСМ и сказали, что я приглашен к Шолохову, в Вешенскую. Ничего себе! Получил билет и командировочное удостоверение, завтра утром – вылет из Внукова.
Ил-18 привез нас в Ростов, переночевали в гостинице, утром вылетели на аэродром Базки и на автобусе – до станицы Вешенской. Там нас встретил Михаил Александрович и сразу повез на берег Дона. День был такой ярко-солнечный, что для меня стал одним из самых памятных. Такую зеленую траву, зеленей обычной, я никогда раньше не видел. И небо было сочно-голубое, голубее обычного.
– Здесь у меня встретились Григорий и Аксинья, – сказал Шолохов.
Он стоял и смотрел на нас, молодых, седой, в рубахе навыпуск, парусиновой шляпе. В тени деревьев на траве постелили скатерть, он сам разложил водку, именно плашмя разложил закупоренные бутылки «Столичной». Пока варилась уха, он познакомился с каждым. Были и иностранцы – молодые писатели из Польши, Венгрии, Болгарии, Германии…
– Ну-ка, парень, – обратился ко мне Михаил Александрович,- читай, за что тебя бьют в Москве!
Хорошо, что я кое-что потом записал, а то и самому не верится, что это было со мной. Мы стояли под дубом Григория и Аксиньи. Образовался кружок. Народу собралось немало, подъехало местное и областное начальство… Я начал читать «Зачем срубили…» Волновался, конечно. А тут еще сзади кто-то дергает за рубашку, мол, перестань, не надо. Шолохов это заметил.
– Вы и мне не даете ничего сказать, – бросил он. – Над Львом Толстым был один царь, а надо мной, – он повел рукой в сторону начальников, – от секретаря райкома до Кремля! Кричали «За родину, за Сталина!», а теперь что говорите? Читай, парень, до конца!
Ободренный, я добил стихотворение. Шолохов прослезился, обнял меня, расцеловал. Потом взял за руку, мы пошли по тропе, и он, поучая меня, говорил о жизни, о писательском труде. Рядом шагал поэт Владимир Фирсов и в другое ухо ласково советовал мне:
– Подонок, запоминай все, что тебе говорит Михаил Александрович!
А мне запомнилось одно:
– Так и пиши. Только не блядуй! Слушай меня, старика! – И добавил в шутку, показав на своего сына Мишу: – А его не слушай, он ихтиолог, в литературе ничего не понимает.»
Это воспоминание о Шолохове из книги Феликса Чуева «Солдаты империи», опубликованной в 1998 году. Изначально автор хотел назвать её «Мои сталинисты».
Конечно, можно говорить, что Чуев вовсе не марксист, в отличие от своего кумира, и что у него прослеживаются идеи возвышения русского народа, однако читая об жизненном уроке, данном ему лично одним из величайших писателей истории, разве осмелится кто-то сказать, что Чуев неправ? Кто оспорит право Чуева написать:
И как в борьбе испытанное слово,
Как первый школьный свой похвальный лист,
Призывом, где ответ «Всегда готовы!»
Я принимаю титул сталинист!
Рекомендую пройти по ссылке и ознакомиться со стихотворением Чуева "Зачем срубили памятники Сталину?": http://www.cprfspb.ru/9845.html
Также предлагаю прочитать статью о стихотворении Маяковского "Как работает республика демократическая": https://zen.yandex.ru/media/krasnota/kak-rabotaet-respublika-demokraticheskaia-62a6084086dde05b87ea97af
