Рассказ, воспевающий эмпатию, милосердие, и, конечно, всепобеждающую силу любви…
По мотивам одного письма в газету.
1
– Зацени-ка, Сер-ргей! Юлька, тоже зацени! – он взметнул над столом левую руку, закатав рукав. В месте, где располагается застёжка часового ремешка, молоденькой кожицей сиял буквально сегодня заживший длинный шрам в виде слова «ОКСАНА». – Да, знаю: вроде бы нелегко, но надо пересилить, пересилить себя, одолеть свой страх. Не один день лезвиём варганил, зато как, а?
– Зачем??? – это не я вскричал, не Юлька, это – вопрос любого вменяемого человека, увидевшего подобное.
– Я люблю её, люблю, понимаете, друзья?! Люблю! В ней всё моё счастье! Я буду идеальным мужем и отцом! Я так хочу сына или маленькую дочурку! Я таскал бы её на руках и водил бы в детский садик. Это так здóрово! Вы не представляете, вы же бездетные! Не о чем тут и говорить! Другой такой любви нет и не будет! Нигде и никогда! – уверовав в собственные фантазии, он вскочил на стул, спрыгнул, подбежал к окну, распахнул раму и уселся на подоконнике.
Он невысок, сутул, хрупок фигурой. У него тонкие губы, я бы дал им эпитет «черепашьи», почему – не знаю. Его далеко посаженные глаза безлики, но если их сощурить и наклонить голову набок, то [как ему безумно верится] вид получается таким эффектным-эффектным! У него вертикальное и почти плоское, как кабина павловского автобуса, лицо и выпуклый рельефный затылок – будто природа так торопилась поскорее насадить заготовку его будущего черепа на хребет, что в спешке ошиблась ровно на сто восемьдесят градусов. Mимика и жесты его беспорядочны, как броуновское движение – он сам не знает, как его конечности поведут себя в следующую секунду. Говорит он негромко, с хрипотцой, но быстро-быстро – словно работает двигатель малолитражки на холостых оборотах, – именно так сейчас он вещал о своей невозможной любви. Свои фразы он повторяет дважды, точно сам не успевает их расслышать. А внезапно он может вскрикнуть так, что малолитражка превращается в «Урал» с неисправным глушителем и засорённым карбюратором. Ситуационная уместность в расчёт, как правило, не берётся, как и желание окружающих быть слушателями, однако он после каждого слова, после каждого жеста оборачивается на публику, будто ждёт аплодисментов, думая, что остальным делать больше нечего, кроме как присматривать за его поведением. И сейчас он сияет не менее ярко, чем свежепродемонстрированный шрам.
– Покурю-ка я у вас, друзья, можно? – он выхватил сигарету, зажёг её, дважды затянулся и опять затараторил малолитражкой: – Ну, можно я покурю? Ну, можно?
– Уже ж куришь! – морщась, констатировала Юлька.
– Уборная у нас в конце коридора! Кури-ка там!
– Ну, уж ду-удки, мой дорогой друг! Оксанкины девчонки тут! А она не должна знать, не должна!
– Не должна – так и не цыбарь! Здесь тебе не курилка! – громко прошептала девушка.
– Но ведь хо-очется! – он ломливо скривил рот. – Сер-ргей, знаешь, как хо-о…
– Перехо-о! – грубо осекаю, отнюдь не проникшись драматизмом его ситуации. – Я в твоём доме не курил…
– Сер-ргей! Приезжай и кури на здоровье! Никто слова не скажет! – лопотал он, а дым в комнате становился всё гуще.
– Boт и убеди родителей, что я не курю, – в сторону произнесла Юлька, обречённо оглядывая свой подвешенный на плечиках шерстяной свитер.
– А не надо убеждать, – отвечаю туда же, силясь придумать хоть какой-нибудь оправдательный аргумент.
– Эй! Молодёжь! Шепчетесь? Мож, мне уйти? – продолжился спектакль.
– Я о том и говорю: уборная – в конце коридора!
– Сер-ргей! Ты сейчас как свирепый ве-е-епрь!!! – он крикнул мне, но услышала вся улица. – Брось-ка ты! Выветрится! О! Гля, гля, какá дэ-эвюшька с библы идёт! Мордашка до чего стр-рашна, правда, Сер-ргей? Ты бы стал целовать такую? А сзади посмотреть – такая цыпа-дрыпа, футы-нуты! Кормá-то – что надо! О, да она с вашей общаги! Зьняишь её?
– Зьняю, – передразниваю его дурковатую интонацию. – Позьнякомить?
– Кр-ретин! Не смей так говорить! Оксанкины девчонки тут!
Страстно не желая наблюдать развитие поднятой темы, Юлька оглядела комнату, заметив чайник, подхватила его и отправилась на кухню.
– Bo-во! Правильно: напоите меня чаем! – гость не замедлил прокомментировать её поступок. – Да, я водохлёб! Такая моя амплуа!
– Ты вообще отдупляешь, о чём можно болтать, а о чём можно только молчать? – проговорил я, едва закрылась дверь. – Из-за твоей кондовой дурости я краснею перед своей девушkой!
– Дорогой друг! – завёлся «Урал». – О чём сейчас думаешь?
– О том, что гости в доме хозяевам не хамят!
– О технике безопасности думай! – он пхнул меня кулаком в живот, но я, привыкший к его приколам, успел напрячь пресс.
– Boт я бы стал обсуждать чью-то корму, да при Оксанке? Ты бы обрадовался?
– Переставай! Переставай повторять её имя! Я люблю её!.. О чём сейчас думаешь? Сказал же: о технике безопасности думай! – он снова пхнул меня в живот, и сонорный смех заполонил комнату. То, что в просторечии называют ржанием, в данном случае являло собой нечто среднее между гоготом и блеяньем: – Х-хэ-гэ-гэ-гэ-гэ!
– А ты переставай вносить разлад в нашу семью! Будущую семью!
– Сер-ргей! И ты сменяешь друга на бабу? Сменяешь? – ехидно вопросил он.
– Да без всяких колебаний! Особенно – такого, кому хватает дури противопоставлять любовь и дружбу!
– Сер-ргей! Ты опять как свирепый ве-е-епрь!!!
Назревающую потасовку предотвратила Юлька, вошедшая с кипящим чайником. Я разложил пакетики по крýжкам, девушка полила в них кипяток…
– А-а-а!!! – хрипло заревел он, будто дверью ему прищемили… ну-у, понятно, что. Юлька чуть не выронила чайник.
– Чё орёшь-то, учýдок! – вырвалось у меня.
– Но стра-ашно же! – он как бы обиделся, но именно как бы.
– Бери кружку! Сахар, печенье, – натянуто вежливо сказала Юлька.
– Не хочу, я передумал. Дайте просто холодной кипячёной воды, холодной. Я – водохлёб! – он ожидал реакции зрителей, но в обморок от восторга никто не упал.
– Какого ж ты чёрта тут со своей амплуёй?! – децибелами я сам превзошёл «ураловский» двигатель.
– Расхотелось мне, Сер-ргей, расхотелось, понимаешь? Ну, расхотелось, да! Ты на меня не обижаешься? Не обижайся! – услышав из коридора какой-то звук, он распахнул дверь и выглянул. – О, о, о, какá цыпа пошла! Хотел бы себе такую, Сер-ргей? Хотел? Да ла-адно, признавайся! Дэ-эвюшька, ты куда? Ну, я тякь не игьряю… – он проныл тоном Карлсона у погасшего телеэкрана. – А я палочки на днях подкупил. Чаки, кажется, называются… Незаменимейшее орудие, незаменимейшее!
Он выудил из сумки чёрные полированные нунчаки и тотчас с остервенением принялся разрубать ими воздух. Уж он и жонглировал, перебрасывая их из руки в руку, потом, задыхаясь от собственной крутизны, стал наносить себе опоясывающие удары, но при первой попытке перехватить «орудие» через спину рука промахнулась, зато верхняя палка глухо впечаталась в затылок. Начинающий «нунчакист» рухнул на мою койку. Юлька ахнула. Прошло шесть секунд.
– Думаете, промазал? – очнулся он. – Ду-удки! Удар отрабатываю! Хорош траходромчик у вас, друзья!
– О технике безопасности лучше б подумал! – воскликнул я, пока его язык не выдал очередную глупость.
– Злой ты, Сер-ргей! Уйду я от вас!
– Boт и славненько! Сделай милость! Тебе ж домой давно пора!
– Ты хоть знаешь, что я четыре дня дома не ночую? – заносчиво изрёк он.
– А где же? Неужто на работе? Не бережёшь ты себя, не бережёшь! – Юлька произнесла с явной подковыркой.
– Ну, уж ду-удки! – он убавил тон, будто собрался признаться в совершении подвига, за который давным-давно обещана награда. – Я пятую ночь в Оксанкином подъезде провожу.
– За-ачем??? – этот вопрос опять задал бы всякий вменяемый человек.
– Не понимаете вы! Я люблю её, люблю! Представьте: тьма, тишина, а ты знаешь, что любимая здесь, рядом, за этой стенкой… – разнежась, он лобызнул свой шрам. – Слышишь, как она дышит… А утром встретишь её словами «Здравствуй, любимая»… Я ради этих двух слов… Ой, как я буду любить нашего сына! Или маленькую дочурку! Буду водить её в садик… Нет, носить, на руках носить!
– Э, братец, для этого дыхание любимой надо не через стенку слушать, а рот в рот…
– Переставай так говорить! Я люблю её, Я!
– Так, ладно, иди уже.
– Бутерброд возьми? – проговорила сердобольная Юлька.
– Ду-удки! Вот ваших бутербродов мне там не хватало! – он ушёл, хлопнув дверью.
– Трудно сказать. Не знаю, – прозвучал мой риторический ответ на не прозвучавший Юлькин вопрос. – Не знаю, чтó меня связывает с таким другом. Год назад, когда мы только поступили и вглядывались в лица будущих однокашников, нам мечталось, чтобы эти лица поскорее перестали быть чужими… Человек тогда в друзьях неразборчив…
– В том-то и дело, – вздохнула она.
– Он так неплохой парень, простой и открытый. Когда меня в общаге не селили, я ж у него жил почти месяц…
– Ну да, ну да… Но отчего же эта открытость через край перехлёстывает? – она подошла к окну, чтобы распахнуть его пошире.
– Не злись, звёздочка моя! – приблизившись, обнимаю девушку за плечи и поцелуем пытаюсь растворить горький осадок, возникший в душé. – Таково его амплуа. Сама посуди: из института человека выперли, военкомат – тут как тут! Пусть насладится последними неделями свободы. Оксанку он очень кстати встретил…
– Лучше бы он дело полезное встретил! – девушка отвернулась. – Всего и может, что торчать целыми днями у института, Оксанку дожидается… Она уж и не рада. А нам с тобой потом ловить весь поток его рефлексий!
– Пойми его, он – такой! Не такой, как я, как ты, как все. Не откажу же я бывшему сокурснику в гостеприимстве, правда? Он мне – не отказывал!
– Серёжа, Сергей! – она глянула в глаза, разведя руки, словно собираясь вспорхнуть. – Но моя-то вина – в чём? Почему я…
– Потому что ты у меня – самая добрая звёздочка во Вселенной! – воспользовавшись её беззащитностью, крепко обнимаю и долго-долго целую. Пресловутый осадок в душé благополучно растворился.
2
Его узнаваемую фигуру я увидел в коридоре в три часа пополудни. Он шагал к нашей комнате с решимостью Александра Mатросова, глаза под сдвинутыми бровями метали искры, стиснутые до побеления губы вздрагивали в такт шагам, пурпурная пятнистость лица оптимизма тоже не внушала.
– А-а, здесь ты, долбандяй, прячешься! Я нашёл тебя! Опять к Оксанке приставал! – «Урал» взревел на всё общежитие, побудив многих постояльцев выглянуть из комнат. – Чтоб такого больше не было, чтоб не было!
– Я поздоровался…
– Кр-ретин! Не смей без меня с ней здороваться! Дол-бан-дяй! Отваливай от неё! Она твоя не будет! Я люблю её! В ней всё моё счастье!
– И люби себе на здоровье. Орать-то зачем? Юлька отдыхает. Она приболела…
– А мне плевать! – пхнув локтём некстати прошедшую первокурсницу, он подошёл к нашей двери, намереваясь шагнуть внутрь.
– Плевать – иди и плюй! Или тебе прежде нужно моё разрешение? – я встал в проходе.
– Щас двину! Слышь? Щас двину! Уйди с дороги! И чувихе своей скажи, чтоб не смела со мной разговаривать при Оксанке! Сказала мне «Пр-ривет», а Оксанка потом на меня та-ак посмотрела! Чтоб не было больше такого! Отдуплил, ты, долбандяй?!!
– Давай, это ты сейчас отвалишь, дружочек! – не унижая себя криком, срываю с его головы кепку и бросаю в коридор. Он, естественно, с показушным воплем прыгает за нею. Я цинично захлопываю дверь изнутри. Обнимаю Юльку, целую её в глаза, обжигая губы.
– Э, Юленька, дело серьёзное! Срочно выпить упсы!
– Серёжа, Сергей, зачем ты с ним так? – тихо произнесла она, не поднимая взгляда.
– Действительно: ТАК – это я зря! В следующий раз – тотчас сковородником! Уж скорее бы его забрили…
– Помирись с ним, пожалуйста. Я простила его, и ты прости. Он реально переживает! Или думаешь, это шутка? Нет, не шутка! Тебе так нужна его Оксанка?
– Ага, нужна! Так же, как он – нужен тебе, – я хихикнул, опуская две шипучие таблетки в кружку с кипячёной водой. – Сама-то поняла, что спросила?
– Видишь, как ему нелегко? Глянь, на что он идёт ради любви, как за неё борется…
– Да-а: я ж для него и есть самый опасный соперник! А вот мы сейчас ротик откроем, – подношу кружку с упсой к её губам. – Ах, какая сладкая водичка, м-м, нектар! Глоточек за маму, теперь за папу, во-от, а всё остальное – за меня! Правда, вкусно?
– Га-адось, – тихо простонала девушка.
В начале шестого, когда я вышел на кухню сварить куриный бульон и погреть молока, он сидел на полу под нашей дверью с кроссвордом в руках.
– Сер-ргей! Дорогой друг! Ты лекарства Юльке купил? Купил ей лекарства? – завелась малолитражка.
– Не купил. У нас старые остались.
– Кр-ретин! Что б ты без друга делал бы! Я вам кусок мёда принёс, угощайтесь!
Пришлось пригласить его в комнату.
– Boт, берите, дорогие мои друзья, – он вынул брикетик размером не больше спичечного коробка. – Mедок свой, свой, натуральный, заса-ахарился!.. А ветчинка – это не вам, это я Оксанке! Мы вечером в парк пойдём, – он показал такого же размера кусочек сала без прослоек. – Сегодня три недели, как мы вместе, три недели!
– А яблочек мочёных ты ей не принёс, в честь праздничка? А капустки квашеной? – прыснула повеселевшая Юлька.
– Не-ет, это я подарю, когда месяц будет. Вот ещё бру купил, – он показал упакованный в полиэтилен стеклянный светильник в форме перевёрнутой рюмки. – Повешаем её над диваном и станем проводить вечера в её свете…
– К таким вечерам светильник обычно не требуется, – перебиваю.
– Я просил тебя не говорить так? Пр-росил?? – взревел «Урал». – Я люблю её! А она, между прочим, намекала мне тонко на кое-что толстое. Да, намекала! Так и сказала: очень интересно узнать, каково это – быть парнем, мужчиной! Да-да, так и спросила: знаю ли я, что значит быть опорой и защитой! Ещё, говорит, одарён я на редкость альтернативно!
– Ты решил, что это комплимент?
– Сегодня уточню, что конкретно она имела в виду.
– Цветы девушке подарить не пробовал? – осведомилась Юлька. – Или вы их больше не выращиваете?
– Выращиваем, ещё как выра-ащиваем! – он возгордился. – Вы бы видели наши розы! Какие это розы!
– Привёз бы штучки три, похвалился бы…
– Ну, уж ду-удки! Все розы бабка для рынка растит, у неё всё просчитано, учтено и заложено…
– Значит, сходи на рынок да купи у своей бабки.
– Хотите новый анекдот? – когда ответить нечего, он резко меняет тему. – Во время археологических раскопок студенты истфака нашли повешенного в норке суслика… Тебе-то смешно, а суслика, знаешь, как жалко?! – выкрикнул он и заблеял: – Х-хэ-гэ-гэ-гэ-гэ!
– Какой острый анекдот! – выдохнула Юлька.
– Это что, а? – он схватил половину коробки из-под испанского вина, приспособленную под солонку. – Сухое полукрасное? А ну, сознавайтесь: пили?
– В чём сознаваться? – проговорила Юлька. – В субботу так захотелось глинтвейна…
– …что я сбегал и купил полукрасного, – добавляю.
– Так? Значит, так? – презрительно отчеканил он. – А я был у вас в субботу! Но вина ты мне – не налил, не налил!
– Вдруг бы рожица треснула? – мýки в моей совести и не думали зарождаться.
– Да и пёс с вами! Зато я завтра к деду пойду самогонку пить! Зявидно?
– Ну и семейка! – поддеваю. – Бабка тебе цветы продаёт, дед – самогон…
– Никто не продаёт! Я сказал: самогонку – пить!
– Во-во: даже самогон – купить. Нет бы дедуля угостил внучека, не-ет: всё на продажу!
– САMОГОНКУ ПИТЬ! – гаркнул он, брызжа слюной.
– Я слышу, слышу! И почём бутылка?
– Да не пить, а купить самогонку… Тьфу, мать-мать!
– Серёжа, Сергей! – взмолилась Юлька, пряча улыбку.
– Так, всё, друг, – вручаю ему его сумку. – Там Ксюшенька твоя заждалась, поди…
– Она не Ксюшенька, она – Оксанка! Отдуплил, долбандяй? О ней даже не мечтай! – он кичливо показал свой шрам.
Ушёл он, как всегда, хлопнув дверью. На столе остался его кроссворд – разгадано было единственное слово из шести букв по вертикали: массивный круглый камень для размола зерна. В сетке виднелась корявая надпись: «КАМЕНЬ». Расположенный по горизонтали областной центр РФ, известный кружевами и маслом, стал начинаться на мягкий знак; друг, очевидно, сломал остатки мозгов, подбирая подходящий вариант.
---------------------------
Финальная часть произведения будет опубликована позже. Подпишись, чтобы не пропустить.
Прочитать финал сейчас можно на Литре
____________
© Автор: Сергей Дорохин
Опубликовано автором на сайте Литра.Онлайн.
Подпишитесь на наш канал, чтобы в вашей ленте ежедневно появлялись новые авторские произведения современных писателей!
___________________
#литра #литература #стихи #чтение #поэзия #проза #рассказ #современная проза #современная поэзия #литературный клуб