Особой источниковедческой проблемой стала проблема этнонимии. Традиционное использование в древней и средневековой историографии этнонимов типа “скифы”, “гунны”, “франки” и др. по отношению к самым различным народам, возникновение новых названий, их распространение, изменение изначального содержания, превращения в топонимы, хоронимы и политонимы – всё это отражение в исторической этно и топонимистике комплекса противоречивых этнокультурных процессов, которые сопутствовали формированию общества, государства и раннесредневековых народностей.
В полной мере это относится и к эволюции слова “русь”. Острота споров вокруг этимологии этого названия, возникшего в XVIII в. В полемике М. В. Ломоносова с немецкими учёными, сохранились до наших дней. И норманисты и антинорманисты в XVIII – первых десятилетиях XX в. Стояли на единых методологических позициях: идеалистическом представлении о возможности создания государства одним лицом или группой лиц. Это обусловило подмену проблемы происхождения государства вопросом о происхождении названия.
В советской историографии показано, что возникновение Древнерусского государства стало возможным лишь в результате экономического и социального развития, внутренних процессов; что внешние влияния могли несколько ускорить или замедлить, но отнюдь не заменить их.
В конце 50-х годов прошлого века польский историк Х. Ловмянский различал эти два вопроса (об этимологии названия и образования государства) отмечал, что местное происхождение названия русь заслуживает предпочтения. И до сих пор, хотя языковеды считают доказанной его скандинавскую этимологию, время от времени проявляется стремление обосновать любую – кроме скандинавской – его этимологию: готскую, прибалтийско-славянскую, иранскую, или иную.
В последнее время в мировой науке конкурируют две трактовки слова “русь”. Многие лингвисты, историки и археологи придерживаются скандинавской этимологии названия и постепенно пополняют её аргументацию. Ряд советских историков начиная пожалуй с М. Н. Тихомирова настаивает на автохтонном происхождении этого названия.
В этнографии, лингвистике и археологии накоплено сейчас много данных проливающих свет на спорный вопрос.
Истоки названия “русь” восходят по времени, предшествующему славянскому проникновению на северо-запад Восточной Европы, населённой западнофинскими племенами. Контакты населения Скандинавии, Финляндии и Юго-Восточной Прибалтики прослеживаются уже с бронзового и раннего железного века. Происходило взаимодействие и взаимообмен культур.
В этом культурно-историческом контексте в финской среде появляется специальное обозначение скандинавов: фин. ruotsi, эст. roots, водск. rôtsi, лив. ruot̕š, карел. rȯtši,
Ареал слова – пространство от Кольского полуострова до Урала, причём, как полагал К.-О. Фальк, по мере продвижения на восток его употребление сокращается, а значение видоизменяется: уже в ряде саамских и карельских диалектов этноним используется для обозначения, как шведов, так и русских.
Наличие корня ruots- во всех западнофинских языках свидетельствует о появлении слова в период языковой общности, распад которой относят к VI – VIII векам.
Отсутствие же производной от него, узость семантики, указывают на то, что корень этот не является исконно финским. Источником заимствования фин. ruotsi традиционно считается производное от древнескандинавского глагола “грести” (др.-исл. rȯa).
Появления скандинавов на территориях, удалённых от побережья Балтийского моря, среди финских племён, было близко по времени к началу славянской колонизации этого региона.
К VIII– IXвв. относятся и древнейшие западнофинско-славянские языковые связи. Очевидно, именно в это время на основе устоявшегося финского возникает и восточнославянское обозначение скандинавских купцов и воинов. Переход финск. Ruotsi >др. русское русь фонетически обоснован. Зап. финское uo/oo закономерно отражалось в др.русском ӯ, подтверждаются рядом аналогий (например: финск. suomi > др. русск. Сумь). Возможность перехода финск. –ts- > др. русск. –с- имеет несколько наиболее вероятных объяснений: во первых, заимствование могло иметь место до образования “ц” в древнерусском языке, во-вторых, если заимствование и проходило позже, то –с- в слове “русь”могло возникнуть как упрощение консонантной группы -ts- (ср. vepsȃ > весь).
Неоднозначности финского ruotsi (соединение в нём этнического и социального значений) соответствует исходная полисемия др. русского “русь”.
Этническое значение слова “русь” устанавливается, этимологически, по морфологической структуре слова, по его включению в соответствующий контекст в ПВЛ.
Для летописца XIIв. Его этническое содержание не вызывало сомнений: он ставит русь в один ряд с другими скандинавскими народами: “аще бо ся зваху тьи варязи русь, яко се друзии зьвутся свие, друзии же урмане”. Однако в легенде о призвании варягов проявляется и его социальное значение. Сопоставление двух вариантов легенды, сохранившихся в ПВЛ и в Новгородской Iлетописи, недвусмысленно показывает отождествление понятий “русь” и “дружина”.
Во второй половине IX в. Оба значения слова сохраняются, но социальное начинает выступать на первый план, оттесняя этническое. В этом контексте фраза ПВЛ о мужах, варягах, славянах и прочих, которые в Киеве "прозващася русью”, может быть истолкована как указание на то, что именно в Киеве полиэтничное войско Олега приобрело статус великокняжеской дружины. В. Л. Янин видит в этой руси, дружину, представляющую, прежде всего административный аппарат князя.
В тексте договора 911 г. Появляется, хороним “Русская земля”. Показательно, что Аскольд и Дир, владели не Русской землей, а “польской”: название “русь” в территориальном значении начинает утверждаться в Поднепровье с утверждением в Киеве именно великокняжеской дружины Олега.
Таким образом, в летописных текстах, конца IX – начала X вв., можно увидеть весь спектр значений слова “русь” с тенденцией к его расширению и переносом названия со скандинавских реалий на восточнославянские.
По мере того как название русь становится известным соседним с восточными славянами народам, оно появляется во всё большем количестве разноязычных источников, причём большинство из них фиксирует уже двойственность значения слова.
Традиционный взгляд сторонников южнорусской этимологии названия “Русь” (начиная с Ломоносова) в значительной степени основывается на форме ͑ρῶᵴ, которая истолковывается как отражение исконно славянского этнонима руси (роси). При этом априорно принимается тождественность корней рус и рос, второй из которых встречается в гидронимах и этнонимах, из чего делается вывод, что в середине I тысячелетия Поросье было заселено неким славянским племенем, носившем название “русь”(рось, ръсъ).
Однако засвидетельственное в ПВЛ древнерусское название реки отнюдь не Рось, а Ръсъ, где ъ прояснилось в о (будучи в сильной позиции) лишь в XIIв., т.е. до этого времени существовала гидродинамическая основа не рос-, а ръс-. Этимологически же общеславянское ъ восходит к и.-е. и, тогда как у могло развиться только из и.-е., дифтонгов аи и ои. Таким образом, корни ръс и рус независимы один от другого и не являются этимологическими дуплетами.
Вместе с тем остается открытым вопрос о происхождении ранней византийской формы ̔ρῶᵴ, а также формы RhosБертинских анналов, отражающих, как принято считать, византийскую традицию. Все объяснения византийской формы (из названия русь через тюркское или хазарское посредство) не были признаны убедительными.
Также остаётся открытым из-за недостаточности изученности последний комплекс ранних, IX в., источников – это немецкие памятники: Баварский географ и дарственная грамота Людовика Немецкого Алтайхскому монастырю (863 г.)
Засвидетельствованные в них этноним ruzzi и хороним Ruzaramarcha отличаются от византийских форм фономорфологическим обликом и, очевидно, восходят к иной традиции.