В 1955 году Константин Паустовский переехал в Тарусу. Красивейшее место, благодатное. Поленов, Крымов, Борисов-Мусатов, Кукрыниксы любили писать местные пейзажи. Цветаева искренне любила этот провинциальный городок. И Константин Георгиевич Паустовский соблазнился местной красотой, купил домик на окраине, 26 метров общей площади, и собирался остаться здесь, в этом покое, до конца своих дней.
Бытовые условия — никакие. Ни воды в доме, ни света, ни газа, ни канализации, отопление дровяное, уборная на улице. И всё бы ничего, да вот только так жил весь город. Жил и не отсвечивал, привык. А писателя возмущало. Целый город в середине прогрессивного XX века живет как сто лет назад. Разве так можно? Разве это хорошо? Разве так должно быть?
А разве бывает иначе? — спрашивали местные, сплевывая лузгу от семечек. Бывает! — утверждал писатель. Ну, может где-нибудь в Москве, тянули местные, там власть, правительство, а у нас чаво? Тишь да гладь. Не жили прилично — нечего и начинать...
И Паустовский за город решил бороться. А бороться он мог лишь одним — словом. Ведь слово — оружие писателя. Паустовский написал в самую главную газету страны, в "Правду". Без истерик, без словоблудия, только по делу.
В 1918 году писатель Александр Куприн тоже возмущался неустроенностью в Гатчине, но свою желчь изливал в дневник, обвиняя во всем комиссаров. У Паустовского была задача изменить бытие, а не обвинять.
Паустовский писал:
"Чем объяснить непонятное безразличие к этим городам? Прежде всего, леностью мысли и незнанием местных возможностей, вернее, пренебрежением этими возможностями во имя погони за журавлем в небе.
В городе нет воды, нет водопровода. Жители берут воду из трех резервуаров, куда по трубам, построенным еще при Екатерине Второй, стекает вода из отдаленного ручья".
А в результате — больница без электрического света, пользоваться рентгеном нельзя, инструменты для сложнейших операций кипятятся на керосине. Единственная средняя школа помещается в трех домах, темных и тесных, а учеников в ней — восемьсот человек (...).
Местные работники бьются как рыба об лед, чтобы хотя бы немного преобразить свой город. Но все их благие желания пресекаются страшным словом "смета". Смехотворная смета, на которую город едва-едва может влачить жалкое существование (...).
Главное зло в том, что есть люди, занимающие подчас ответственные посты, но с психологией не революционеров, не патриотов, а лавочников и маклаков (...)
Меня могут обвинить в том, что я выношу сор из избы. Да. Его давно пора вынести и сжечь, а не прятать под спудом и отравлять им жизнь талантливых и честных советских людей".
Паустовский "высвечивал" десятки проблем малого города и окрестностей. Писал про загрязнение заводами Оки, вырубку лесов, каменоломни, которые отравляют пылью все вокруг на многие километры. Местные над ним потешались: чудит старик, глядикось, что наш писатель написал.
Константин Георгиевич написал одно письмо, его опубликовали, но результата не появилось. Он написал второе письмо-статью, затем третье.
Шел 1955 и невозможно было предугадать, какая последует реакция на эти опубликованные письма. В 1918 году Паустовский по мобилизации служил несколько месяцев в армии гетмана Скоропадского. Компетентные органы об этом, разумеется, знали и могли припомнить. Того же Виктора Некрасова, за в общем-то справедливое предложение установить мемориал в киевском Бабьем Яре, в 1959 году посчитали вольнодумцем, антисоветчиком и склочником, спустили на него всех собак.
Паустовский достучался до Совмина. И кто-то в Совете Министров РСФСР сказал: товарищи, ну давайте поможем этой несчастной Тарусе, кто чем сможет, по своему профилю.
И дело сдвинулось, работа пошла, потом закипела. Нашлись министерские фонды, закрыли глаза на лимиты и перелимиты.
В городе построили современное жилье, поставили высоковольтную трансформаторную станцию и пустили электричество, пробурили артезианские скважины и возвели водопровод в 14 километров, вместо непролазной уличной грязи и деревянных гнилых тротуаров — положили асфальт, построили общественную баню, построили новые корпуса для городской больницы, расширили местную фабрику тарусской вышивки, проложили асфальтированную трассу до Калуги.
По предложению Паустовского Тарусу признали районным центром, со всеми расширениями соответственных фондов. И все это за какие-то полтора года. Кто-то скажет — такого не бывает. Да бывает, если делать свое дело и делать его хорошо, добросовестно.
Сам Паустовский никаких преференций с этого, разумеется, не имел. Не для себя просил, для города.
Приемная дочь Константина Георгиевича, Галина Арбузова вспоминала:
"Жили мы в ту пору очень скромно, без излишеств. И когда приезжали гости, мама пекла плюшки с сахаром, а на большую компанию всегда была максимум одна бутылка. При этом папа перед гостями никогда не хвастал, что преображение Тарусы его заслуга".
А когда Паустовского не стало — провожать его вышел весь город. Люди живой цепью стояли по пути следования процессии.
Сергей Михеенков вспоминал:
"Здесь его любили как отца родного. И многие, может быть, даже строчки его не прочли, но зато все понимали, что такое водопровод в доме! Поэтому люди сами пришли проститься, никто их не сгонял на его похороны. Это было впечатляюще".