Ночью Наталья разбудила Илью.
— Илюша, наверное, началось. В поясницу стреляет, и на низ живота давит.
— Я сейчас. Я в Хайрюзовку, там врачи хорошие. А на днях туда, женская врачиха прибыла. Ты потерпи, потерпи. Я врачей привезу. Наша- то не врач, она только зелёнкой мажет — говорил Илья, быстро одеваясь.
Он гнал лошадь, что было сил, до Хайрюзовки. Постучался в первый дом и узнал, где живёт главный доктор. Доктор не сразу согласился поехать, Илье пришлось подробно рассказать доктору, что мать его Натальи умерла в родах, когда рожала её. Наконец доктор понял, чего от него хочет новоеловский мужик и согласился с ним поехать, но прежде он должен захватить с собой акушерку. Они заехали за молодой акушеркой и она, прихватив чемоданчик, села в телегу. Илья вновь погнал лошадь, что было сил.
Он первый спрыгнул с телеги и кинулся на крыльцо, из дома доносился крик младенца. Илья распахнул дверь, и вбежал в дом, следом за ним забежали врачи.
Посиневший младенец, размахивая ручонками, кричал на весь дом, заявляя о своём существовании.
Девушка открыла чемоданчик, достала бинт,зажим, ножницы и флакончик с йодом. Смазов приборы йодом, она пережала пуповину младенцу, перевязала бинтом, и обстригла её ножницами. Укутав новорожденного в покрывало, положила его на печь.
В это время доктор пытался привести роженицу в чувства, но тщетно.
— Матвей Соломонович, она что, умерла?— спросила у доктора молодая акушерка.
— Да. Поздно. От нас уже ничего не зависит — сообщил Матвей Соломонович Крымко.
— Ребёночка кормить надо. Я ему пока пустышку дала, он молчит, но это ненадолго.
— Какую пустышку? — не понял доктор.
— Марлечку в воде с мёдом помочила, и дала. Плакал ведь— виновато произнесла девушка.
— Да вы что? — он метнулся к ребёнку, тот насосавшись медовой воды и разогревшись на тёплой печи, спал. Доктор осторожно вытянул марлечку изо рта ребёнка и, обратившись к акушерке, сказал.
— Больше никогда так не делайте, он мог подавиться.
Всё это время Илья сидел на лавке и, обречённо смотрел в пол. Он не знал, что ему теперь делать, как быть, как жить.
—- Как ваше имя? — услышал он голос над ухом. Илья поднял на доктора глаза, но не понимал, что от него хотят. Доктор повторил вопрос.
— Как ваше имя, как мне к вам обратиться?
— Илья. Илья Данилыч Скударнов.
— Илья Данилыч, необходимо найти для ребёнка кормилицу. Можно выпоить и коровьим молоком, только его нужно будет разводить. Нужна соска, емкость, в виде стеклянной бутылочки. Вспомните, пожалуйста, у кого из родственников недавно родился ребёнок. Кормилица, лучший выход и для вас и для младенца.
Илья вспомнил про Пелагею. У неё месяц назад родилась двойня.
— Есть родственница, есть — поспешно ответил Илья.
— Вот и хорошо. Мы сейчас отправимся к ней, отвезём младенца, а потом вы увезёте нас домой.
Они подъехали ко двору Николая.
Девушка держала новорождённого, Илья открыл ворота во двор. Акушерка с ребёнком последовала за ним, во дворе залаяли собаки, девушка остановилась.
— Я сам — сказал он и забрал сына из рук акушерки.
Илья вошёл во двор, собаки стихли, успокоились. Он поднялся на крыльцо и постучал в дверь.
Младенец в его руках зашевелился, и вдруг закричал. Илья не знал, что делать и сильнее стал стучать в дверь. Вышел Николай.
— Илья? — удивился он— заходи, заходи
— Пусть Пелагея покормит, Наталья умерла.
— Так ты чего стоишь-то, заходи в дом.
От крика ребёнка проснулись все в доме. Пелагея подскочила к Илье.
— Наталья разрешилась!
— Покорми, он ревёт и ревёт. А я врачей в Хайрюзовку отвезу.
Он передал ребёнка Пелагеи и вышел. Пелагея. Давая грудь ребёнку, перевела взгляд на Николая.
— Наталья слабая и молока нет? Что Илья-то говорит, что с ней?
— Нет её больше, теперь ты молочная мать для их сына — грустно ответил Николай.
С этого дня на руках Пелагеи оказалось трое младенцев.
Представитель Сибревкома, что застрелил Михаила, сдержал своё слово и провёл глубокое расследование. Это была кропотливая и долгая работа. Он опросил всех в селе, "от мала до велика "о Михаиле, и его детях.
Когда дошла очередь до Риты с Янушем, то те в своих показаниях не скупились.
Даже не многословный Януш и тот смог рассказать, как батрачил на Михаила Петровича и на семью его сына Николая. Так же рассказал, что попали они в батраки через его невестку Пелагею. Она обманом привезла их с Барнаула к себе во двор и поселила в маленьком сарае, где они и прожили десять лет с семьёй в десять человек.
Андрей поначалу отказался давать показания, но уполномоченный Сибревкома был очень дерзок, стращал и даже угрожал
— Если ты не хочешь рассказывать, значит ты укрываешь врага народа, значит ты с ним заодно. А с врагами народа, у нас разговор короткий.
Сибревкомовец чувствовал, что с этого парня можно выжить не мало нужной информации и продолжал:
—Это классовые враги, они против Советской власти! Им нужна война в стране. Дай им волю, они подымут восстание. А ты потворщик, ты их прикрываешь! Вот мы тебя и арестуем вместе с ними и будем судить. А у судей врагам один приговор, расстрел.
Тогда Андрей решил рассказать про то, какой разговор был на "встречинах"
Николая в прошлом году.
Девушка, которую Сибревкомовец привёз с собой, всё, что говорил Андрей, записывала в тетрадь, иногда переспрашивала и уточняла.
В декабре 1925 года Сибирский революционный комитет был упразднён, но
собранный материал был передан по назначению.
После похорон отца, Анисья вернулась в дом. Андрей старался избегать Анисью и все попытки с ним поговорить, не были успешны. Анисья не понимала, что же такое случилось, что Андрей так стал к ней относиться?
Отца больше нет. Мать из тайги не возвращается. Она одна и никто больше не мешает им быть вместе. Анисья горевала. Уходя на работу в коммуну,она всякий раз надеялась, что Андрей хотя бы взглянет на неё.
Ведь он каждый день приходит в коровник, чистить у её коров.
Ни к Василию, ни к Григорию, он тоже не приходит, хотя это были его самые близкие друзья.
В мастерскую Николая Андрей тоже больше не заходил
Григорий решил, что в коммуне у него появились новые друзья и поэтому со старыми друзьями ему уже не интересно.
Закончились полевые работы и, Григорий с Ванюшкой взялись достраивать свои дома. Ванюшка для своего дома делает красивые резные наличники, а у Григория так не получалось, но ему очень хотелось, чтобы и у его дома были красивые наличники.
— Бать, помоги мудрёные наличники сладить — обратился он как-то к отцу.
— Ишь ты, мудрёные наличники. А это, какие? — поинтересовался Николай.
— Это чтобы краще Ванюшкиных были.
— Ну, положим, краще Ванюшкиных- то сладить я смогу. Только это тебе всё равно радости не принесёт. Радость приносит только тот труд, что ты своими руками сделаешь.
. — Не умею я так, как ты делать, и даже как Ванюшка, у меня не выходит — пожаловался сын отцу.
— А давай сынок делать вместе. Пусть не очень мудрёно, но ладно сделаем, и тогда работа будет в радость — предложил Николай и Григорий с радостью согласился..
С утра, управившись со скотиной, отец и сын уходили в мастерскую" ладить мудрёные наличники.
"
— Ну-у-у, ты только погляди, какие у нас наличники-то получаются, всем на загляденье! — отойдя подальше от изделия, произнёс Николай, разглядывая наличник.
— Красивый..—подтвердил сын, улыбаясь.
— Краще Ванюшкиных-то будут? — поинтересовался отец.
— У Ванюшки красивые, но другие, а у нас совсем другие — нежно, с теплом в голосе, произнёс Григорий.
— А ведь это ты сам, и узор придумал, и нанёс его на дерево, а я только инструменты подобрал, да кое-где руку твою поправил. Выходит, что ты тоже мастер, не хуже Ванюшки! А это только первый наличник! С каждым новым наличником рука твёрже будет, узор ярче, выразительней! Набьёшь руку, так как семечки, эти наличники щёлкать будешь! — подбадривал отец сына.
Отец и сын каждое утро проводили в мастерской, трудились вместе до самого обеда. Девочки тоже с Аграфеной, то шерсть мыли да чесали, то куделю. А Пелагея, пока младенцы спят, в доме старалась управиться,. То окна протрёт, то печь подбелит, то дров в печь подбросит, то пирогов настряпает, да напечёт, то пелёнки постирает, да на улицу, на верёвке развесит Только вот что-то малыши последнее время плохо спать стали. По всей ночи то один заплачет, то другой, то третий. Вот и в это утро никак не спят. Всю ночь не спали и утро капризничают. Одного на руки возьмёт, убаюкает, ещё в зыбку не уложила, как другой куксится начинает, а там и третий зауросит.
Вот и корзинка уж переполнена мокрыми пелёнками, а переполоскать некогда, никак от малышей не отойдёшь.
— Что ж так уросить-то стали, приболели что ли?. Ох Господи, только этого не доставало! Не иначе, как сквозняком, где-то охватило? А может, какое поветрие идёт, вот и расхворались — рассуждает сама с собой Пелагея, качая зыбки.
Во дворе, возле окон, Аграфена с девочками конопляные стебли трепят, чтобы потом сучить с них верёвки и себе, и на продажу. Работают девчата весело, часто смеются.
Пелагея постучала в окно. Настя сообразила, что она понадобилась матери, и бросив трепать траву, побежала в дом.
— Настюш, собери постилки дитячьи, да выполощи, а то скоро и обернуть не во что будет, всё перемочили. Толи захворали, никак не спят. Ночь не спали и сейчас укачать не могу — пожаловалась Пелагея.
— Ага, мам— ответила дочь и, подхватив корзину с пелёнками, побежала в баню. Залила щёлоком те, что нужно постирать, а с мокрыми пелёнками побежала к реке, чтобы переполоскать их.
— Настюх, ты куда? — спросила Нюра, увидев, что Настя с корзиной в ворота побежала.
— На речку, постилки выполощу, я быстро и, приду коноплю трепать.
— Ну ладно, иди. — согласилась Нюра и принялась за стебли.
Через некоторое время Аграфена спохватилась.
— Что-то Наськи долго нет. Корыстно ли там постилок было, пора бы уж явиться — забеспокоилась она.
— Натаха, айда на речку, поможем Настюхе — позвала одна сестра другую и они вместе побежали к реке.
Аграфена бросила стебли и тоже пошла к речке. Почему-то ноги подкашивались, в груди тревожно стучало сердце. Плохие мысли одолевали голову.
— Ну что это я о дурном-то? Заигралась девчонка, да и всё тут. Ну, что с дитя возьмёшь? Ребёнок ведь ещё.
Не прошла она и половины пути, как навстречу ей, с корзиной в руках бежали племянницы. Они кричали в два голоса.
— А Насти нигде нет. Вот только прополощенные постилки в корзине и всё.
— Как это нет, вы хорошо посмотрели? А следики её есть? Куды ведут следики-то? Можать к кому убежала? — не дожидаясь ответа, Аграфена поспешила к реке. Она увидела следы, но только возле воды. Обратных следов нет.
У Аграфены подкосились ноги. Сдавило грудь, стало трудно дышать. В голове вертелось только одно .— утопла, утопла, утопла — она понимала, что нужно звать на помощь, но ни бежать, ни кричать она не могла
Не помня себя, Аграфена дошла до мастерской Николая.
— Утопла Настя. В реке искать надо— едва договорив, Аграфена повалилась на пол. Григорий подхватил её, усадил на лавку и, побежал догонять Николая.
Настеньку искали всем селом. Нашли её поздно вечером, в реке, под кустами противоположного берега, зацепили шестом за платьице
Что было дальше, Пелагея не помнит. Всё происходило, будто не с ней Она ходила, что-то делала механически, по-привычке и, не могла понять, почему в их доме столько много народу. Одни уходят, другие приходят.
Позже, в памяти всплывало только красиво убранная её девочка. Во всём белом и кружевном, она крепко спала. Больше Пелагея не помнила ничего.
Малыши продолжали болеть, были вялыми и вскоре все трое сильно затемпературили.
Медсестра, молодая девушка, что жила в коммуне, посмотрев детей, сказала, что у них режутся зубки и что это всё не опасно.
— Ну как же зубки, у всех троих сразу? Они же время разного — не соглашаясь с диагнозом медика, возмущалась Пелагея.
Вскоре дети покрылись красной сыпью и стали задыхаться, Николай с Ильёй, уложили детей в телегу и вместе с Пелагеей поехали в Хайрюзовку к врачам. Пелагею с малышами положили в инфекционное отделение, у детей обнаружилась скарлатина. Спасти детей Пелагеи не удалось. Вечером умер один, а утром другой, выжил только Иван, сын Ильи.
Из больницы Пелагея вышла худой, бледной и с опустошёнными глазами. Увидев Аграфену, спросила:
— За что мне такая невыносимая тяжесть?
— Господь невыносимых тяжестей не даёт, только те, что по силе плечам твоим, дочка. Всё пережили и это переживём. Это доля такая.
Однажды утром, в январе 1926 года, в село приехали военные. Первым они арестовали Евстафия, потом Илью. На имущество их, был наложен арест.
Жена Евстафия с детьми ушла в дом свёкра, к Степану Петровичу.
А через два месяца из села увезли ещё несколько человек, среди них был и Сафрон.
Николай негодовал.
— Ну что им Сафрон-то мог сделать, с одной-то ногой? Это что же за дела такие творятся?— возмущённо выговаривал он председателю сельского совета.
— Вот скажи мне, председатель, за что их арестовали? Ну, я понимаю, Евстафий, он в банде был, а Илья? Он же мухи не обидит! А Сафрон? Они же на войне пострадали! Они же своим здоровьем, своей жизнью страну спасали от врага! И их тоже спасали, которые арестовывают. Их не арестовывать, а им в ноги поклониться нужно. Ты хоть скажи, куда их?
Председатель сам был опечален и очень сердит.
—Ничего я не знаю. Думаю, разберутся и назад вернут — ответил председатель.
Но оба понимали, что такого не будет.
Уставший от негодования, расстроенный Николай вернулся в дом.
— Ох, чё деится, батюшки мои, чё деится. Людей из домов вытряхивают и всё тут. Вот Иван Ильи вырастит, а дома у него нет. Бездомный. Это ж как так-то? Это какие же новая власть намеренья имет? Коли так дале будет, так и людей в стране не станет. А Безродный сказывал, что будто война с немцем ещё будет. А кто же немцу отпор даст?
— Мама Феня, когда это Безродный так сказывал? Он что, ещё сюда приезжал?
— Да он и дося у Кузминичны живёт — ответила Аграфена.
— Да что ж ты молчала, мама Феня! — одеваясь, упрекнул он Аграфену.
— Так я чё? Разговору не было — но Николай уже не слышал её ответ, он словно на крыльях летел в другой конец улицы, к Кузминичне.
— Безродный, он всё же прибыл, как и обещал. Как же Санька с Ванькой его любили, Боже мой! Вот бы они порадовались! Я его заберу к себе! Пусть он всегда живёт у нас. Сколько же ему было тогда лет? Сейчас он на пятнадцать лет старше. Ему наверное уже семьдесят или больше. Конечно, больше, странствовать уже не годится. Пусть у нас живёт. Или пусть в родительском доме, Анисье будет помогать печь топить — рассуждал Николай, быстро шагая по заснеженной тропке. Он подошёл к старенькому дому и постучал в дверь.
— Не заперто— ответил мужской голос. Николай отдышался и вошёл в дом. За столом сидела Кузминична и незнакомый крепкий дедок, они пили чай.
— Доброго вам здравия. А я к Безродному, он где, куда-то ушёл? — оглядывая комнату, спросил Николай.
— Да, здесь я. А я тебе для чего, молодой человек? — потягивая чай, спросил крепкий дедок.
Николай растерялся, перед ним был совсем другой Безродный, он даже ничем не походил на того Безродного, из его беззаботного прошлого.
— Собирайтесь— неожиданно для себя, сказал Николай.
— Куда мне собираться, мил человек? — прищурившись, спросил дедок.
— У нас жить будите. Особенных дел не потребуется, для женщин печь топить и вся работа.
— Да что мне работа, я работы не боюсь, любую работу роблю.
— Ну и хорошо. У вас будет личная комната. Беру вас истопником. Живите сколько хотите, а лучше всегда. Ну а если что не понравится, так удерживать не стану. Так, что, собираемся? — спросил Николай.
— Говоришь складно.Да. Складно. Ну что мне собирать? Долго ль голому одеться, только подпоясаться. — ответил дед, вставая из-за стола. Он поклонился Кузьминичне и сказал:
— Благодарствую, хозяюшка, за хлеб-соль — и подошёл к вешалке. Безродный оделся, взял свой узелок и посмотрел на Николая твёрдым взглядом.
— Ну, вот и хорошо. Досвидания Татьяна Кузминична — и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь.
На домашнем совете решили, что жить Безродный будет в комнате Михайло Петровича.
На другой день он обошёл весь дом, потом двор и остался доволен.
— Крепкий хозяин-то был, крепкий. Всё слажено добротно с пониманием и знанием дела — сообщил он Николаю своё мнение.
Безродный сразу принялся за свои обязанности, а если где-то требовались мужские руки, так брался, не дожидаясь просьбы.
С удовольствием по утрам разметал двор от снега. Потом вместе с Николаем выкидывали его со двора, за ограду. Но с таким же удовольствием он любил побалагурить, и когда отдыхали, рассказывал Николаю занятные истории.
— По –молодости, дружок у меня был. Ох уж и любил он по кабакам ходить! Как какая денежка заведётся, так он в кабак. Вино берёт дорогое, угощает всех налево и направо.
Доставлю я его на квартиру, чуть тёпленького, а на утро он ничегошеньки не помнит. Пытать меня начинает, где были, да что делали. Вот и созрел у меня план, как только он денежкой разживётся, так его сразу в кабак, там поднести чарочку покрепче, а все его денежки прибрать к месту.
Вот один раз такое случилось, вот второй раз. Я ему по утрам басни про его дела сочиняю, а он ве-е-ерит, сокруша-а-ается. Ну, вот прошло время, денег подкопилось не мало. И бац, у него крах! Какой-то проходимец подсунул ему бумагу, а тот и подмахнул! И вот мой дружок в долгах, как в шелках оказался. Тут-то мой запас и пригодился. Так он готов был меня расцеловать, я ж его от долговой ямы спас, окаянного.
— А сейчас-то где твой дружок? — спросил Николай.
— Нет моего дружка, нет. На фронте погиб. Героем погиб. Лихой был. В самую гущу врагов бросался. Смотришь, все лежат, а он один над ними машется, успокоиться не может.
— В рукопашной штоли?
—В рукопашной. А взрывом срубило. Землёй засыпало, еле нашёл.
—А где воевал?
— Под Варшавой. Много наших там осталось. Ох, как много.
— Да. Война дело кровавое. Не приведи Господь.
— Да. Война это горе, только друг мой, и двадцати лет не пройдёт, как немец опять своим грязным сапогом на нашу землю встанет.
— Это кто такое тебе сказал?
- А тут и спрашивать ни у кого не надо. Немцы, да англичане народ злопамятный и бестолковый. Их в двери взашей, а они в окно лезут. Народ бесстыжий и бестолковый, а уж гордыни-то сколь велико! Вот через неё и полезут опять..
— А наши как, одолеют или опять так же? Откупом замиримся?
— Одоле-е-еют. А как иначе. А иначе они русских вытравят всех до единого.
— За что они так с нами? Мы же к ним с войной не идём, и им жить не мешаем, почему они всё время нас одолеть хотят, поработить?
— Так ведь опять всё из-за гордыни своей. Не могут они покойно жить, когда есть народ, который их лучше, чище, разумней, да ещё и непокорный.
Вот почему они в четырнадцатом на нас пошли? А испугались!
— Чего испугались-то?
— Да нас и испугались! Мы им кукиш вместо сырья! Одну дорогу достраивали, а другую на Туркестан, уже собирались строить. Сейчас вот новые власти все царские задумки решили в жизнь притворить и, опять немца и англичанина испужают. Это значит мы лучше, да богаче их жить станем. Такого они не простят. Нет. Вот увидишь, войной пойдут.
— Так, а чего после войны то сразу не пошли, если так боятся?
— Как же не пошли? Все и пошли. Даже те, кто вместе с нами против немцев был, все против нас стали. Ведь какую страну ни возьми, и та, против нас пошла. Новой власти пришлось и с ними воевать, и с бандами всякими, и с белой армией. Вот ведь только- только от всех отбились.
— А чего же новая эта власть своих людей в тюрьмы ни за что ни про что сажает. Врагами народа крестит?
— Ожёгся на молоке, на воду дует. Знаешь такую поговорку? Если бы не предатели, так и интервенции не было бы, и бандитов. Все бандиты, это прикормыши или немцев или англичан. Но больше всего англичан. Они немного глупее немцев, вот и позлобливее.
Где-то человек выказал своё недовольство властью, вот в нём врага и видят. Твои братья что-то неладное сказали и врагами стали. Предателя от пустозвона отличить трудно. На братьев-то твоих тоже кто-то властей навёл. Будь осторожен. Предатель может языком молоть, провоцировать, а потом и выложит всё властям. Тебя возьмут и упекут в тюрьму, а он в твой дом хозяином жить пойдёт.
Нравилось Николаю и работать с Безродным и беседы водить.
Однажды спросил его.
— А почему ты себя Безродным называешь, при крещении же имя давали?
— Давали. Максим Максимыч Безродный.
— Это что, фамилия что ли или прозвание?
— Фамилия, у отца тоже такая же была и у деда.
— Чудно то, как. А семья есть?
— Была, тиф всех прибрал, да голод. Это у вас на траве можно выжить, а у нас в Поволжье, мор настоящий. Пока мои живы были, упрашивал сюда отправиться, так не схотели. А вот один остался так и сюда добрался.
— Ну и правильно сделал. Пошли обедать, там уж наши женщины похлёбку сготовили, да кашу гречишну.
Когда Николай сел за стол, Аграфена из печи достала чугунок с картошкой в "мундирах". Взяла сверху две, источающие горячий пар, картошины, и почему-то положила на стол, перед Николаем. Смотрит он на них, а в памяти всплывают те, две картофелины, что женщина, в его ладонь положила.
Шёл он тогда через Белоруссию, очень сильно хотелось есть. Всё, что в дорогу дали, уже закончилось, вот и решил он постучаться в маленькую хатку, а вдруг что дадут.
Постучался, вышла маленькая ростиком, худенькая женщина.
— Дайте, добрая женщина, путнику кусочек хлеба. С плена иду, дорога дальняя, голодному её не одолеть.
Она зашла в хатку, потом выбежала, а за ней куча детишек, мал мала меньше. Все такие же худые, одни глазёнки торчат. А женщина подбежала, сунула в его широкую ладонь две картофелины и сказала:
— Ничего больше нет. Хозяин на войне погиб. Сами перебиваемся — и скрылась за дверью. Дети ещё постояли немного и тоже убежали в дом за матерью.
А он стоял, смотрел на эти картофелины и не знал, что с ними делать, съесть или назад вернуть.
начала: Скудара-1
продолжение Скудара-62
Свидетельство о публикации №222060801034