Он старается ничего не бояться, справедливо считая, что страх губит лучшие человеческие качества. Он любит ветер в лицо, а еще маму, брата, детей и кота… Он очень настоящий и искренний. Олег Липовецкий, недавно возглавивший московский еврейский #театр «Шалом», – о времени и о себе.
Олег, вы много и успешно ставили в театрах разных городов России, но родом вы из Карелии. В чем особенность карельской театральной школы, если она есть?
Режиссерское образование я получил в Москве, но принципы отношения к профессии были, без сомнения, заложены раньше, когда я учился на актерском курсе. Нашим мастером был прекрасный режиссер Иван Петров, ученик Андрея Гончарова. Благодаря ему я понял, к какому театру хочу стремиться. Понял, что такое ансамбль, почему так важна театральная этика и своя тема в театре и, что самое важное, наверное, в какой-то момент я понял, для чего театр нужен мне.
Говорить о какой-то карельской театральной школе, мне кажется, нельзя. Педагоги, которые учили нас, сами закончили кто ЛГИТМИК, кто «Щуку», кто Школу-студию МХАТ. Наверное, нам повезло – мы учились при театре. Театр набрал курс для себя, и поэтому с нами очень много возились, пестовали и растили. Это тоже, конечно, оказало на меня влияние. Например, я не могу бросить артиста на произвол судьбы в спектакле. Иногда это бывает недостатком. Чересчур подробно работаю, когда надо отпустить актера. Но я с собой борюсь.
По какому принципу вы выбираете пьесы для постановки? Вам ближе авторы современные или театральная классика? Хотели когда-либо «замахнуться на Вильяма нашего Шекспира»? Если да, то с каким материалом?
Не могу сказать, что у меня есть принцип выбора пьес. Иногда, прочитав пьесу или текст, я даже не могу сказать, нравится она мне или нет. Но бывает, что раз за разом мои мысли возвращаются к этой пьесе, и я понимаю, что если она почему-то не оставляет меня в покое, то нужно вступить с ней в более тесную связь. А бывает, что пьеса «затаскивает» в себя сразу, моментально влюбляет. И это не всегда хорошо. Попадаешь под обаяние текста и идешь за ним, как ребенок за гамельнским флейтистом.
Мне равно нравятся и #современные пьесы, и #классика. Любой отличный текст современен. Ну а актуальность текстов меняется со скоростью повестки. Не важно, ты нашел текст или текст нашел тебя. Важно, что случилось дальше между тобой и автором, ведь каждый текст – это код того, кто его написал. И самое главное: что получится, когда этот код соединится с твоим? Может получиться прекрасный ребенок, может чудовище, а может и вовсе что-то неживое.
Что касается Шекспира, у меня никогда не было стремления поставить именно его. Но сейчас время Гамлета.
Вы несколько раз делали постановки по Гоголю: «Мертвые души», «Мертвые души. Том 2», «Ревизор», «Тарас Бульба». Чем вам так близок Николай Васильевич?
Я очень не люблю бояться. Страх – это то, что губит самые лучшие человеческие качества. А когда ты смеешься, ты не боишься. Гоголь дает возможность говорить об ужасном и исследовать страшное, не боясь. Смех – великое оружие. Он объединяет людей и прогоняет страх. Кроме того, язык Гоголя прекрасен, красота невероятная… Ну а «Тарас Бульба» – это, по-моему, блестящий антивоенный, антифашистский текст.
Что для вас первично – авторский текст или ваш #режиссерский замысел? До какой степени допускаете его трансформацию?
Если беру авторский текст, то конечно, автор первичен. Другое дело, что читатель так же важен, как и писатель. Мое прочтение станет основой спектакля. Я не могу точно знать, что хотел автор. Да и не хочу. Разные взгляды и поле для интерпретации дают более глубокий и многослойный спектакль. К этому добавятся прочтение своей роли каждым артистом, прочтение художника и композитора… Чувствуете, мы уже в новом мире?
Что касается трансформации, то в театре все возможно, было бы оправдано. Если уходишь очень далеко от текста, пишешь «по мотивам», то и флаг в руки…
Всегда ли зритель понимает современный театральный язык и как его этому научить?
Конечно, не всегда, особенно если это неискушенный зритель. До последнего времени я не очень задавался целью объяснить зрителю, что означают наши придумки в спектакле и откуда ноги растут. Я был приглашенным режиссером, а такая работа – системное дело театра. И тут я могу привести пример «Гоголь Центра», в котором перед спектаклем проходят лекции на тему предстоящего просмотра, например. Ну и не могу сказать, что мои спектакли созданы каким-то суперноваторским языком. Нет, это довольно понятные, зрительские спектакли.
У вас множество дипломов и театральных наград. Какая из них наиболее вам дорога? Насколько важно для вас официальное признание заслуг?
Если бы вы задали мне этот вопрос лет 25 назад, уж я бы тут павлиний хвост распустил… Когда-то я считал эти награды целью. Сейчас скажу так: это следствие. Они, без сомнения, нужны, поскольку являются следствием того, что спектакль побывал на фестивале и театр успешно показался. А фестивали – это невероятный драйвер для развития театрального коллектива и зрителя. И, конечно, награда на престижном фестивале – это лифт для режиссера, особенно молодого. Так о нем узнают. Исходя из этого, вы сами можете распределить мои награды по степени их подъемной силы. Ну и, конечно, очень приятно получать под аплодисменты коллег доказательство твоей профессиональной состоятельности. Это очень тешит самолюбие.
Пять месяцев назад вы стали художественным руководителем театра «Шалом». Не сузит ли круг ваших творческих исканий необходимость придерживаться репертуара и концепции национального театра?
Конечно, миссия театра и стратегия его развития диктуют определенный репертуар. Но мы не собираемся замыкаться исключительно на «национальном вопросе». «Шалом» –еврейский театр для всех национальностей. Важно, чтобы эти спектакли говорили со зрителем об их нравственном выборе, о толерантности, о неприемлемости насилия и фашизма. Важно, чтобы, выходя из еврейского театра, зритель снова хотел туда вернуться. Это во-первых. А во-вторых, я получаю довольно много приглашений из других театров, где мои «творческие искания» режиссера могут быть абсолютно свободными от стратегических задач худрука.
Одна из ваших премьер – пьеса «Исход», которая рассказывает о личном исходе, который рано или поздно совершает практически каждый. Весьма актуальная постановка для нашего времени. У вас есть дар предвидения, как считаете?
Вы сами ответили на вопрос. Исход рано или поздно совершает каждый. Какое же тут предвидение? Мы говорим со зрителями о вопросах, которые волнуют их всегда. Есть мое профессиональное мнение о тексте и возможность предложить его хорошему режиссеру. Есть «слух» на текст и его звучание сегодня. У Вахтангова есть такая профессиональная формула для выбора материала: «Время, автор, коллектив». Я бы еще добавил «место». Конечно, почти все хорошие тексты обретают новое звучание на фоне исключительного времени, а сейчас такие времена. Вообще главное, чтобы у худрука была возможность воплощать то, что улавливает его театральный слух. Чтобы была возможность брать те тексты, которые кажутся нужными, приглашать режиссеров, которых он хочет, и формировать театральную команду в соответствии с поставленными задачами и этическими нормами.
Другая премьера, моноспектакль «Жирная Люба», поставлен по вашей автобиографической повести «Жизнь номер один». И вы там единственный исполнитель. Насколько сложно дается вам эта исповедь перед зрителями? Каково вам каждый раз переживать на публике свои детские и подростковые комплексы?
Это моя арт-терапия. Лечиться сложно или легко? И то, и другое. Главное, что потом хорошо. Мне кажется, зритель лечится вместе со мной. Дело не только в детских и подростковых комплексах, хотя, конечно, работа с ними занимает существенную часть этого спектакля. Дело еще во взрослом страхе и неумении признаваться в любви тем людям, которых мы ценим. Поэтому это семейный спектакль. Я каждый раз этим спектаклем объясняюсь в любви своей семье. И тем, кто сейчас контролирует меня из космоса, и тем, кто, слава Богу, рядом. Я делюсь этой Любовью со зрителями. Любовь лечит если не тело, то душу точно. И если Бог есть Любовь, то и Любовь есть Бог.
«Еврейская мама» – это особый феномен. Не зря шутят, что француз любит свою любовницу, англичанин – свою жену, а еврей – свою маму. Это ваша история? Что сказала мама, когда прочитала вашу повесть и посмотрела ваш спектакль? А когда вы решили стать худруком театра «Шалом»?
Еще есть дети, братья, племянницы, кот... Я люблю всех. Но мама – это, конечно, невероятно важный для меня человек. Мама – это мудрость и любовь. Мама – это понимание и такт. Мама – это ответственность и сила. Мама – мой пример стойкости и терпения. Мама – мой ангел-хранитель. Мама и папа дали мне жизнь и научили, как ее жить.
Как мама восприняла книгу и спектакль? Мне кажется, так же, как я. Это то, чему благодарно радуешься и улыбаешься, потому что это у тебя было. И то, над чем плачешь, потому что это все уже было…
Когда я рассказал маме о предложении возглавить театр, мама ни на секунду не задумалась. Сказала: «Ты же шел к этому… Тем более, это еврейский театр. Если ты гордишься своей нацией, попробуй сделать так, чтобы нация гордилась тобой». Ее мнение очень меня поддержало.
Ваша семья осталась в Петрозаводске, а вы уехали в Москву. Как переживаете разлуку? Часто ли удается видеться с родными?
Одиночество бывает мучительно, но оно иногда и продуктивно: дает новые силы, как уголь дает огонь. Меня спасает огромное количество работы. Езжу к семье почти каждые выходные: в пятницу выезжаю, ночь еду в поезде, в субботу уже с семьей, а в воскресенье вечером – обратно. Надеюсь, что в августе мы все переедем в Москву.
Как вы обычно проводите #отпуск? Куда нравится ездить, где любите путешествовать?
У меня нет каких-то особых приоритетов. Важно, чтобы каждый год было что-то новое. Есть страны, конечно, в которые хочется вернуться: Израиль, Индия и Греция. Ну и, конечно, вне конкуренции остается отпуск под парусами. У меня нет своей яхты, но я и не хочу. Мне нравится быть просто членом команды. Это счастье, когда ты слышишь только шум воды и ветра и видишь только небо и волны. Можно медитировать часами. Бывают моменты, когда забываешь обо всем и кажется, что мир идеален.
#знаменитости, #личная жизнь звезд, #интервью, #липовецкий, #театр шалом,