Глава 57.
Время действия - 1941 год.
Яркое вечернее солнце освещало двор Астаховых. На расстеленном одеяле сидел черноглазый пухлый малыш, ластился к нему старый кот с рваными ушами, ворковала где-то горлица. Пахло разогретым на солнце ядреным спелым зерном.
- Хорош урожай-то, на диво хорош! - Семён скинул с себя тёмную от пота рубаху. - А полей-ка мне, Василиса Матвевна, с ведёрка!
Васёнка зачерпнула из бочонка воды, повернулась к мужу и залюбовалась его литым, загоревшим дочерна телом. Эх, какого красавца Господь ей в супружники послал!
- Ну что же ты? - Семён повернулся к Василисе, подмигнул задорно, рассмеялся, обнажив ровный ряд белоснежных зубов.
И почему она боялась его, глупая? И ничего некрасивого в лице его нет. Наврут же люди, будто француз его шашкой изувечил! Вот ведь злые… От зависти, верно.
- Мааа! - вдруг сказал малыш и потянулся ручонками к Василисе.
- Ох, сынок, уж я и не знаю, к кому первому кидаться, тятьке ли водичку сливать, тебя ли на руки брать! - счастливо засмеялась она.
- На руки крестничка я возьму! - во двор вошла улыбающаяся Анна.
- Аннушка! А ты возьми, возьми Павлушу! Да в избу идите, уж больно жарко сегодня…
Сказала и сама удивилась. Что это она? И вовсе не жарко. Солнышко-то какое сегодня ласковое! Яркое, а глаз не слепит, тела не печёт. Где-то далеко громыхнуло. Нешто гроза надвигается? Обернулась посмотреть — где тучи собрались? С севера небо чёрным затягивало. Хотела сказать своим, чтобы скорее в дом шли, а никого уж нет. Ни Анны, ни Павлика, ни Сёмы. И солнце будто бы померкло, как в сумеречный вечер.
Снова громыхнуло, уже совсем близко. Василиса открыла глаза, недоуменно уставилась на крашеный потолок, едва освещенный дальними сполохами. Господи… Ведь это же сон был. Давно уж нет рядом ни мужа родного, ни подруженьки любимой. Даже Павлуша, сыночек-первенец, под бомбами немецкими в Кронштадте сгинул. И Дарья с ним… Со святыми упокой, Господи, души новопреставленных раб твоих… Одна, одна осталась. На всём белом свете одна.
Больно сжалось сердце в груди. За что ж такое наказанье ей? Отчего же не берёт её Господь к себе, за какие грехи? Встала Василиса с лежанки, в дальний закуток пошла, где никому не видные, висели старые иконы да теплилась в ночном мраке лампадка. Упала на колени, молиться стала горячо, чтобы забрал её Господь Бог. Но тихо в комнате, не спешат ангелы по душу её грешную. Только грохает где-то вдали канонада. Близко уж немцы, близко. И с моря обстреливают, и с неба бомбами кроют, и с суши совсем уж недалёко стоят.
Поднялась Василиса, вышла на крыльцо. Тёмное, тяжёлое осеннее утро только-только начинало подсвечивать небо. Господи, опостылела уже жизнь-то! За что наказываешь, Господи?
На ветвях старого абрикоса завозилась, зашуршала птичка и выдала вдруг:
- Не смей! Не смей! Не смей! Не смей!
Птица? В такую рань? Василиса зажала ладонью рот. Матушка, родненькая, душенька, ты ли это?
- С тобой-с тобой-с тобой-с тобой! - снова протараторила птичка и затихла.
Что же, видно, не донесён ещё её крест, не все, Богом назначенное, исполнено. Сколько ещё годов прожить надо будет — неведомо. А жить нужно.
- Бабушка Василиса! - пропищал где-то рядом голосок.
- Кто там? - старушка обернулась на зов.
- У мамки ребёнок народиться должен, вот-вот… Помоги, бабушка Василиса, а? - в голосе девочки слышались и страх, и мольба.
Ох ты, Господи Боже… Танюшка ведь это прибежала, девчонка соседская. Некому роды принять у матери. Оно и понятно — все врачи да фершалы теперь на войне. Кто в Севастополе, кто в Симферополе, а кто и на самой линии фронта. До рожениц ли теперь! Бабы, какие в силах, теперь окопы копают, город к обороне готовят. А какие в колхозе надрываются. Хлеб убрали, слава те, Господи… Только б он теперь немцам не достался.
- Иду, иду, детонька… Помогу, как же не помочь.
Соседка Ольга рожала уже четвёртого. Татьянка — старшая, да после неё двойнята. Парнишечки. Хорошие, здоровенькие такие. На руках едва удержишь. А ходить ножками пока не умеют. Ползают только да хохочут задорно. Солнце уже высоко поднялось, когда на свет появилась девочка.
- Как наречёшь-то? - спросила Василиса, обмывая сморщенную красную мордашку.
- Ниной назвать Коля хотел. Если девчонка — то Нина, пацан — Артём. Так что Ниной будет.
- Хорошо. Жаль, Николаю не сообщить теперь, что дочка родилась.
- Николай… Жив ли он теперь… - Ольга приложила крошку к груди. - Разве узнаешь… Последний раз с-под Киева письмо было. А теперь уж он под немцами.
- Эх, горюшко-то… - вздохнула Василиса. - А ты раньше времени его не хорони. Молись, вернётся Коля. Вот одолеем немца, вернётся.
- Одолеем ли… - Ольга измученно откинулась на подушку.
- А ты не сумлевайся, одолеем. Сколь разов приходили на Русь всякие… вона они лежат на погостах вокруг Севастополя — и хранцузы, и агличане. Немцы тож побывали, да убрались восвояси. И эти уберутся. А ты молись, Олюшка, молись. Господь, он всё слышит.
- Не умею…
- Ах ты, Господи… Ребятишек-то есть чем покормить? А то давай ко мне их, присмотрю, пока оклемаешься.
- Спасибо, бабушка. Всё есть, Танюшка управится. Большая уже, пять лет. Корову сама доит. Да и я скоро подымусь, чай, не впервой рожаю.
- Ну, добро, милая. А если будет нужда в чём, ты Татьяну присылай.
От Ольги Василиса направилась домой, однако с полдороги свернула к сельсовету.
- Фролушка, ты хлеб-то прибрал? - старушка, тяжело опираясь на палку, вошла в кабинет председателя.
- Начали сдачу на Большую землю. Свозим в Севастополь. Отправляем то, что успели обмолотить. Постепенно завершим хлебосдачу государству полностью.
- Сынок, а город чем кормить будете? Матросиков чем кормить? Зачем отправлять куда-то?
- Бабушка… - Фрол поднялся из-за стола. - Немцы вот-вот будут здесь. Хлеб не должен им достаться.
- Так спрячьте его в горах! Отправьте в штольни! В пещеры! В монастыри! Да мало ли мест! Сынок, люди что есть будут?
- Таков приказ. Я должен его выполнять. Армия у нас не только в Крыму.
- Эхх… Ума у вас нету… Приказ… Небось, сверху за всем не уследишь. А вы-то для чего, а? - Василиса огорчённо махнула рукой и вышла.
Вечером, когда солнце коснулось краем моря, Фрол зашёл к ней в дом, устало сел на лавку, опустил голову.
- Что? Тяжко? - спросила старушка.
- Тяжко, бабушка.
Василиса молчала, ожидая объяснений.
- Не дошёл наш хлеб до Большой земли, - наконец сказал Фрол. - Налетели стервятники… Бомбить стали… На моих глазах. На барже хлеб был и раненые. Много раненых…
Фрол замолчал, будто захлебнулся словами. Василиса перекрестилась, зашептала молитву.
- Сердце рвётся, бабушка. Ребятки… Молодые… Жить да жить, а их… Будто и не было. Эээх… А хлеб? Сколько дней и ночей бабы да ребятишки пластались, чтобы всё до зёрнышка собрать…
Василиса подошла, прижала к своей груди седую уже голову внука.
- Слёзы жёнкам оставьте. Вам сердца свои в кулак зажать надо. Худые времена пришли, сынок. Много ещё горя хлебнём. Много всякого повидаем. Только веры терять нельзя. Настанет день, когда очистится земля наша от супостата. Не сама. Вам чистить придётся. Я-то стара уже, только доведётся мне свою лепту внести — и я от вас не отстану.
После ухода Фрола Василиса долго молилась, стоя коленами на голом полу под иконами, била земные поклоны, просила Господа о помощи. А когда, устав, прилегла на кровати, тихонько стукнул кто-то в окошко.
- Кто там?
- Свои… - тихо сказал мужской голос. - Не зажигай света, бабушка.
Василиса открыла дверь.
- Не боишься? - в дом вошёл огромного роста мужчина.
- Чего мне бояться? - усмехнулась Василиса. - Проходи, садись вон на лавку. Как звать-то мне тебя нынче? Корнеем али ещё как?
- Узнала…
- Как же не узнать тебя! Стар уже и сед ты, а голос всё тот же, и мощь прежняя.
- Гриша-то где теперь?
- В Севастополе, где ему быть. Разве усидит он дома! Может, встретитесь. Товарищами были.
- Да, были. Не обижал Григорий своего механика Филиппа Задорожного. Только совсем ни к чему знать ему, что я жив.
- Знает. Я ведь тогда сказала ему, что видела тебя. Когда у родника тебя приметила. А он молчать мне наказал, чтобы ни одна живая душа не прознала.
- И теперь никому не говори, бабушка. Родственникам моим в особенности. А у тебя я помощи попрошу.
- Говори.
- Судя по всему, немцы скоро возьмут Крым. И нам надо будет вести борьбу подпольную, партизанскую.
- Так.
- Между подпольщиками связь держать надо будет. На тебя ведь и не подумают, бабушка.
- Смогу ли ходить далеко?
- Тебе ходить и не нужно. Будут наведываться иногда гости, приветы от дедушки Алима передавать.
- От Алима? Не сына ли Делявера?
- От него. Родня ли ему те люди, или нет — дело десятое. И имён их знать тебе не нужно. Скажут - «Дедушка Алим поклон передавал». Запомнишь? А ты должна ответить - «Я не поп, чтобы кланяться мне». Если этих слов не будет, уйдёт связной ни с чем.
- Запомню.
- Погоди. Этот человек тебе потом должен сказать: «Мы к старикам всегда с почтением». Не скажет — знай, перед тобой враг. То, что оставит, спрячь, если на словах — запомни. Передашь другой связной.
- А эту другую как узнать?
- У другой на пальце вот это кольцо будет, - Филипп вынул из кармана дешёвенькое колечко с грубо выгравированным на нём рисунком, чиркнул спичкой, осветив его на минуту. - Не забудешь, бабушка?
- Я старая, сынок, почти век на этом свете живу. А память и разум при мне, слава те, Господи.
- Не сробеешь? Поди, немцы по головке не погладят, если обнаружится…
Василиса насмешливо посмотрела на гостя, тёмной громадой выделявшегося на фоне беленой стены:
- Ещё что скажешь?
- Ничего не скажу, бабушка Василиса, кроме спасибо.
- Пока не за что благодарить. Иди теперь, устала я.
Ушёл. Вздохнула Василиса горько, прилегла на постель. Уснула тревожным сном..
На следующее утро заскочил Серёжа:
- Ба, ты как? Я к дяде Фролу приехал, заскочил вот к тебе.
- Небось, опять требуют хлеб на корабли грузить?
- А вот и нет. Привёз распоряжение остатки зерна, какие есть, вывозить в Инкерманские штольни.
- Слава те, Господи! - перекрестилась Василиса. - Наконец-то сообразили.
- Да… В эти штольни можно о-го-го сколько всего спрятать.
- Про Степана не слышно ничего? Не пишет?
- Нет… Как ушёл в июне на фронт, никаких вестей. Дедушка Фёдор жив-здоров, как и другие родственники. Шлют тебе привет. Дядю Григория видал недавно. На морском заводе с дядькой Петром целыми днями пропадают. Что уж там, не знаю. Теперь-то сама знаешь, лишнего болтать нельзя.
- Лиза-то где?
- В Симферополе. Отец у неё… пропал без вести под Армянском.
- Неужто и его призвали? - удивилась Василиса. - Годков-то ему сколь? В гражданскую воевал…
- В ополчение добровольцем ушёл. Поначалу присылал весточки, а потом…
- Ну, никто его погибшим не видал, значит, жив. Вернётся. Матушка-то её как?
- Ничего. Днём на заводе работает. Вечерами с товарищами по студии картины прячут. Художник старенький в Симферополе живёт, Самокиш Николай Семёнович. Хороший художник. Жаль будет, если работы его немцы уничтожат.
- Картины не горшок с монетами, в землю не закопаешь. У барина нашего много их было. Так капризные они, чище маленького дитёнка. То им сыро, то им жарко.
- В этом и есть сложность… - Сергей огорчённо почесал макушку.
Заезжал Сергей к Василисе ещё раз, незадолго до того, как немцы прорвали оборону у Ишуньских позиций. Долго говорил о чём-то с Фролом, потом уехал. А старая бабушка смотрела вслед внуку и незаметно крестила его спину. Бестолковые они, молодые-то. Думают, что от самого Бога отказались! Только живут по Его заповедям и, сами того не понимая, за Его дело воюют. Ничего, настанет день, раскроются глаза их.
Однажды проснулась Василиса от грохота. Вскочила, прильнула к окну — кругом сверкает, взрывы встают огненные. Перекрестилась, легла обратно на постель. Бежать? Да куда уж ей бежать-то… Стара, ноги не те, не молодые. Да и страху перед костлявой нет совсем. Кому что на роду суждено, то и будет.
Знала бы, что соседка Ольга натворила, разве лежала бы спокойно!
А та и в самом деле, будто с ума сошла. Когда у самой деревни загрохотало — вскочила, засуетилась, принялась детей одевать. Танюшка хоть и большая уже, целых пять лет, а тоже перепугалась, бедняжка. Схватила Ольга ребят, на улицу выскочила. Люди бегут куда-то, кричат, она следом. Да разве с детьми поспеешь! Схватила парнишек на руки, сунула Ниночку Тане, а та от страха бежать не может. Сучит ножонками торопливо, а всё будто на одном месте. Выхватила Ольга Нину, подол юбки в руки Танюшке дала — бежим скорее! Да только разве троих унесёшь…
Где-то рядом рвануло, сыпануло сверху кусками земли. Господи, всех ведь убьёт бомбой… Что же делать?! Закричала дико, отчаянно… Не спасти четверых, не спасти… Кого-то бросать нужно. Кого же? Глянула на сопливые мордашки мальчишек, на Танюшку, сосредоточенно перебирающую ножками на одном месте. Сунула свёрток с Ниной под забор, прикрыла личико краем одеяла. Прости, доченька…
С тремя бежать было трудно, а всё ж таки убежала. Укрылась в овраге, на самом дне. Там же другие женщины поселковые прятались с детишками. К рассвету затихло всё. Видно, отогнали наши врага немного назад. Утихли немцы, перестали стрелять. Может, отдохнуть да позавтракать решили. А может, силы собрать, пёс их знает. Возвращаться бы надо домой, а ноги не идут. Тут ещё Танюшка под ухо скулит, всё сестрёнку вспоминает — где она.
Фрол подошёл:
- Ольга, ты здесь? Живая?
- Живая… - а в лице ни кровинки.
- А где Ниночка? - в голосе Фрола послышался испуг.
- Там…
- Где… там? Она… Её убило?!
- Не знаю…
- Ничего не понимаю!
- Я оставила её. Не унести мне было троих… - хрипло сказала Ольга, глядя куда-то мимо Фрола.
- Где оставила?! - закричал тот в ужасе.
- Возле забора.
- От же дура-баба! - Фрол понёсся к селу.
Где она могла оставить ребёнка? Председатель осматривал изгороди каждого двора, мимо которого могла пройти женщина. Всё было изрыто, забросано комками вывернутой взрывами земли. Где-то догорали дома, ревел в коровниках перепуганный скот, отчаянно лаяли собаки.
- Да где же она? - метался Фрол. - Ах, дура, дура… Надо же такое сотворить…
У самого Ольгиного дома увидел краешек торчащего из-под земли одеяла, раскидал землю, откинул с лица девчушки уголок покрывала.
- Живая? Слава тебе, Господи, живая… И не плачет даже, погляди! Застыла ведь, бедняга…
Прижал к себе сверток, дохнул теплом внутрь.
- Что это ты, Фролушка? - Василиса, согнувшись, вышла на крыльцо.
- Бабушка, ты дома?! Ты не укрывалась в овраге?
- Незачем…
- Вот удача-то… - и Фрол нырнул в теплую Астаховскую избу.
Когда Ольга вернулась с детьми домой, Ниночка, накормленная и согретая, крепко спала возле истопленной печки, а на плите доходила ароматная каша. Василиса горестно вздохнула, глядя на измазанных глиной ребятишек.
- Осуждаешь меня? - угрюмо спросила Ольга.
- Не осуждаю. Значит, не могла по-другому, - коротко сказала Василиса.
- И на том спасибо.
Немцы вошли в Андреевку через три дня. Вошли, осмотрели деревню и пирс, повесили на сельсовете новую вывеску — «комендатура», а потом отбыли, оставив вместо себя развеселых румынских солдат, которые тут же принялись за грабежи.
Завизжали в хлевушках поросята, запахло в воздухе паленой щетиной, полился рекой самогон. На русской земле начиналась жизнь под властью врага. С назначенным старостой и прибывшими откуда-то чужими людьми, на одежде которых красовались надписи Polizei.
Вот только кто снял красный флаг с сельсовета и куда исчезли председатель, члены правления и сельского совета, никто в селе не знал.
Предыдущие главы: 1) Барские причуды 56) Тот самый день
#приключения #история #крым #рассказы #россия
Если вам понравилась история, ставьте лайк, подписывайтесь на наш канал, чтобы не пропустить новые публикации!