Я читала интервью с Мерал Окай, в котором она рассказывала о работе над сериалом. По ее словам крайне сложно было работать над образом султана Сулеймана. Ведь определенно, он, будучи повелителем огромной империи, мыслил не так, как другие люди. Это Мерал и хотела донести до зрителей.
На мой взгляд, с этой задачей она справилась блестяще! Первый и второй сезон султан имел обыкновение говорить мало. Его слова были лишь верхушкой айсберга, истинная глыба которого оставалась невысказанной, но могла быть осмысленна слушателями при условии их смекалки и желания понять, что же имел в виду повелитель. Хюррем, кстати, понимала падишаха почти всегда, что говорит о том, что они были на "одной волне" друг с другом.
Но понять, что имел в виде повелитель — было лишь половиной дела. Его слова надо было принять к сведению и исполнить. И впредь действовать лишь в рамках одобряемого Сулейманом, потому что он ничего не повторял дважды. Если до человека плохо доходило, он прощался с должностью / дворцом / покоями повелителя / жизнью — на усмотрение опять же, султана.
Интеллект Османской империи Ибрагим-паша, хоть и слыл ближайшим другом султана, стабильно допускал промахи в этом плане. То, что следовало знать как "Отче наш", у Паргали влетало в одно ухо и вылетало в другое. (Лучше бы у него так было с признаниями Нигяр). Точнее говоря, Великий визирь, делал вид "принял, понял", но упрямо поступал по-своему, глобально недооценивая своего терпеливого шефа, который хоть и медлил порой с раздачей люлей, но все видел и понимал.
Близкие и приближённые знали, что султан ничего не говорит просто так. Избегал он также прямо выражать свое отношение к ситуации, в случаях, когда имелись расхождения во взглядах с оппонентом, поскольку таким образом султан фактически вынуждал человека, поступить так, как того желает. Но тем не менее, все равно хотел, чтобы было исключительно по его. Поэтому он пытался подвести человека к нужному решению, оставляя как бы свободу выбора. Такие вот игры разума были у деликатного падишаха.
Один из подобных эпизодов, когда Сулейман "как бы намекая" достаточно явно выразил свою волю, было наречение имени первого ребенка Ибрагима и Хатидже. Малыш получил имя Мехмет, такое же, как у старшего шехзаде самого султана и его любимой наложницы Хюррем.
Хатидже, наверное, восприняла этот факт, как знак особого расположения владетельного брата к своей семье. Ведь она не знала о разговоре султана с Хюррем, во время которого та пожаловалась, что великий визирь Ибрагим-паша совсем не замечает маленького шехзаде Мехмета, который так же, как Мустафа, хочет внимания друга и "брата" падишаха.
После истории с отравлением Луки хасеки немедленно приступила к рытью ямы для Паргали. Действовать начала с посева обиды в родительском сердце падишаха. Ведь он и своего Мехмета любил, хотя и более здоровой любовью, чем Мустафу.
Поэтому и нарек племянника Мехметом — чтобы Ибрагим, называя сына по имени, вспоминал хоть мельком игнорируемого им шехзаде, желавшего изучать итальянский вместе с Мустафой. Увы, не склонный к сентиментальным рассуждениям визирь не придал значения красноречивому поступку повелителя.
А маленький Мехмет вскоре умер, практически доведя свою мать до безумия. Поэтому его имя старались не вспоминать лишний раз. Да и Хюррем вскоре предпочла, чтобы великий визирь держался от ее детей как можно дальше.
