Алекс попрощался со своими подписчиками, канал уже набрал их за миллион, тема неонацизма была очень популярна в последнее время, все что связано с третьим рейхом особенно: геральдика, марши, идеология и литература. Обсуждали и интересовались с разных мест: с Украины, Польши, Германии. Канал был очень популярен.
Вдруг неожиданно раздался звонок в дверь. Алекс нехотя посмотрел в глазок: герр Шимель, старый еврей с соседней квартиры стоял за ней. Старик он был занятный, бывший музыкант, играл в ведущих филармониях Европы, последние годы здесь: в Мюнхене. Да и поговорить на разные темы был мастак.
Алекс открыл дверь, худое изможденное временем лицо осветилось улыбкой:
- Александр, добрый вечер, тысячу извинений, вы не могли бы помочь одинокому старику?
- Добрый вечер, герр Шимель, чем могу быть полезен?
Алекс уже несколько раз выручал старика, когда он оставался без сиделки, приносил с магазина продукты, а когда тот случайно в ванной упал и подвернул ногу, вызвал скорую и проводил старика до больницы.
- У меня есть законченный музыкальный труд, труд всей моей жизни, вы не могли бы Александр скинуть его в интернет, чтобы я смог его показать своим коллегам?
- Конечно, герр Шимель, - ответил Алекс, все же придется отложить подготовку к экзамену, подумал он, отказать старику он не мог.
- Захватите с собой свой ноутбук пожалуйста, молодой человек, и зовите меня просто Хаим!
- Как скажете герр…, извините Хаим.
Алекс быстро отключил провода от ноутбука, сунул его под мышку и последовал за стариком.
- Сюда молодой человек! – старик пропустил его в открытую дверь своей квартиры.
Резкий запах пыли и лекарств ударил Алексу в нос. Он прошел в комнату, стены были заставлены стеллажами книг, свет еле пробивался сквозь старые тяжелые шторы. Герр Шимель включил настольную лампу, выудил откуда-то черную флешку и вручил Алексу, на тонком запястье старика обнажились синие размытые корявые цифры. Эхо войны, Алекс знал, что старик прошел трудовой лагерь немцев во время второй мировой войны.
- Здесь всего одно произведение, но я даже боюсь расставаться с ним, поэтому вы здесь Александр.
Алекс включил ноутбук, вставил флешку и включил копирование на известный файлообменник.
- Процесс займет минут тридцать герр Шимель!
- Я пока чайку поставлю – ответил старик и удалился на кухню.
Алекс присел в старое кресло: на полке напротив него лежала маленькая скрипка.
- Скрипку мне отец подарил, когда мне было восемь. – старик возник совсем неожиданно и ответил на немой взгляд Алекса.
- Мы жили тогда во Львове, в 39-м, отец у меня тоже был музыкантом, и когда все соседские мальчишки играли во дворе, я разучивал дома партитуры.
Герр Шимель присел рядом в соседнее кресло. Чайник издал протяжный свист из кухни.
- Александр, вы не могли заварить нам чаю, мне черный без сахара, спасибо.
Алекс прошел в кухню, он бывал здесь уже, выключил чайник, достал с полки две кружки, там же нашел в старой коробке из-под печенья пакетики с одноразовым чаем, налил кипятку.
Когда он зашел в комнату, старик уже достал старый проигрыватель, вытащил с полки одну пыльную пластинку, смахнул пыль, и подмигнув, торжественно поставил ее. Ноутбук был почему повернут экраном к стене.
- Свет бьет в глаза! – пояснил герр Шимель.
Заиграла печальная оркестровая музыка, тема произведения нарастала, к скрипке добавились флейта и контрабас, а также валторны и альты.
Старик гордо слушал мелодию, Алекс молча, оглушенный силой произведения. Через какое-то время старик убавил звук. Алекс еще раз кинул взгляд на руки герр Шимеля, он заметил это.
- Я могу вам рассказать Александр, про то время?
- Расскажите, герр Шимель.
«Это был 39 год, мне было как я сказал восемь. Мы жили во Львове большой семьей. Страшные радиосводки доходили до нас. Мы не могли поверить тогда, что беда докатиться и до нас. Первым звоночком было письмо из Польши от тети Деборы.
Она писала, что немцы для нас евреев создали специальный рабочий лагерь, с театрами, клубами, с прекрасной медициной, школой для детей. Создали чтобы отгородить от ужасов войны. Приглашала нас к себе. Внизу письма вместо подписи стоял штамп с обратным адресом.
Тогда такие письма получили многие еврейские семьи. Одно письмо было пропитано мочой. Один раввин догадался подержать его над огнем, страшные слова проступили на бумаге: «Спасайтесь! Смерть идет!»
Мой отец верил в силу Советов, верил, что война на западе измотает Гитлера.
Но мы даже не заметили, как наш двор стал частью Львовского гетто. Мы голодали, моя беременная мать изможденная от голода, потеряла своего недоношенного ребенка. Старшую сестру Сару в ее 13 лет, какие-то молодчики с повязками на рукавах вытащили из дома, она вернулась только ночью, не проронив не слова на следующий день она сбросилась с крыши.»
Герр Шимель потер глаза, глотнул чаю, тяжело давались ему эти воспоминания, но он продолжил. Алекс допил чай, музыка врезалась в мозг, а страшный рассказ давил на сознание.
«Яновский, раньше называлась так улица, хорошо знакомая мне. А сейчас стало называться страшное место на земле для всех нас. Нас свозили туда на грузовом трамвае. Говорили брать только самое ценное и документы. Отец просил, чтобы я взял с собой свою скрипку, но я не хотел больше играть на ней и спрятал ее в доме, поэтому она и сохранилась.
Когда нас привезли, то отправили на дезинфекцию, раздели всех до гола и загнали в душевые. При этом отделив больных и немощных. Мы уже понимали, что приехали сюда не жить, а умирать. Мы радовались, что из-под кранов пошла холодная вода, а не смертоносный газ.
Как в Треблинке, Бухенвальде, Аушвице все слабые и немощные отделялись и покидали лагерь жирным черным дымом из труб печей. От них оставались лишь одежда, парики и коронки от зубов.»
Алексу стало не хорошо, сознание мутилось, то-ли от чая, то-ли от страшного рассказа и зловещей музыки. А старик, словно не замечая этого продолжал.
«С утра до ночи мы работали на горе смерти, как мы ее называли. Копали глубокие ямы, после команды надзирающего, мы их закапывали. Но самое страшное случилось потом, когда эта перекопанная земля пропитывалась кровью на полтора метра, и эти ямы наполнились своим страшным содержимым.
Каждое утро на плацу начиналось с построения и переклички. Потом шли команды: «Лечь – встать!»
Кто не поднимался, того убивали выстрелом в затылок. Одним морозным днем не смог встать мой изможденный отец. Его расстреляли. Я радовался и ужасался одновременно. Радовался от того, что его роба достанется мне, и мне будет теплее, и ужасался: что я ничего не чувствую.»
Алекс вдруг почувствовал резкую боль в животе, он попытался встать с кресла, но ноги не держали его.
- Что вы мне подмешали? – еле выговорил он.
- Ты думаешь я снизойду до твоего отравления, мальчик? – ответил старик.
Герр Шимель вдруг встал и достал старый пыльный альбом с фотографиями, он долго листал его, потом выудил одну желтую фотографию и показал Алексу:
- Знаешь, что это? Это «древо милосердия». Оно стояло посередине плаца и каждый день на него вешали веревку с петлей для желающих облегчить свою участь. Из окна моего барака я часто поглядывал на него, даже порывался идти к нему, думал об этом, когда шел выкапывать мертвецов в дни ликвидации лагеря и когда пускал тела через костодробилку.
Думал об этом, когда наш коменданд Вильгауз подкидывал двух- и трехлетних детей и пристреливал их в воздухе, а его маленькая дочь хлопала в ладоши и кричала: «Папа, ещё, ещё!». Или, когда на рождество фашисты перемазали куски хлеба своим дерьмом и бросали нам как подарок от Санты: многих воротило, а некоторые и ели.
Но харкающая кровью мать позади, всегда останавливала меня.
Алексу совсем поплохело, один глаз вдруг, перестал видеть и он оглох на одно ухо.
Но старик как будто не замечал этого и продолжал.
«Оберштурмфюрер Рикото собрал музыкантов со всей Европы и привез в «Яновский», с утра до ночи музыканты играли фокстрот и танго, Бетховена и Шуберта. Мы ели, спали, работали, умирали под музыку.»
Старик вдруг извлек еще одну фотографию из альбома и показал Алексу:
- Посмотри на этих музыкантов – на фотографии в круге стояли несколько музыкантов, на заднем плане стояла кучка немцов и указывала на них. Герр Шимель перевернул фотографию: на ней в восемь строчек были карандашом набросаны ноты произведения.
- За эти ноты они все погибли, а я выжил чтобы обесмертить их.
«В один из последних дней ликвидации, Вильгауз выстроил нас в шеренги, а оркестр в круг и заставил играть. Играть, пока расстреливал толпу. Не знаю как, но мне удалось вырваться, я добежал до открытой двери сортира и прыгнул в дыру. Сидя по шею в теплом, от июньского солнца дерме, я ничего не видел, зато отчетливо слышал: что когда расстреляли шеренги, принялись за музыкантов. Один за одним, начиная с дирижера, их убивали выстрелом в затылок.»
Инструменты в произведении с пластинки начали замолкать один за другим. Старик повернул ноутбук экраном к Алексу и тот одним глазом увидел, что закачка с флешки ведется прямиком на его канал.
Оставалось всего десять минут до окончания загрузки.
- Минут через тридцать тебя отпустит, ты ничего не вспомнишь, ты станешь совершенно другим человеком, это произведение, это послание мертвых против фашизма, дело всей моей жизни. Ты не поверишь, но оно обладает магической силой излечивать людей от этой заразы: нацизма!