Я много раз писала о Нике Турбиной. Перечитала и пересмотрела о ней, почти все, что только есть в инете. Надеялась войти в переписку с людьми, что знали ее. Последнее - не получилось, не сложилось. Увы! Я много думала о ней… Многое - представляла. Не воображала. Именно - представляла.
И часто, в майские дни, несколько лет подряд, меня посещала странная мысль при сквозняках, пролетавших по комнате, что я отчетливо вижу ее, двадцатисемилетнюю. Упавшую из окна, тогда, в начале нулевых… Когда это было, Боже мой! Да и было ли это?!
Так давно, так нелепо, так реально, так хулигански. Так театрально. Так трагически. Так странно, что до сих пор идут шепотки об убийстве. И иногда я склонна им по - верить. Честно! Талант всегда вызывал и будет вызывать непомерную зависть...
***
В начале нулевых «вышла» из окна своей московской квартиры Ника Турбина, известная девочка - вундеркинд, та самая, ялтинская, малышка с пронзительной манерой читать стихи. Тревожная манера, пленительная, шаманская. Манера ребенка.
Девочка со стрижкою «каре» читала много, со сцены: что то и о земном шаре, о дожде, и об одиночестве, и я смотрела на нее, расширив глаза, и сердце мое билось, быстро и удивленно. Такая маленькая и пленительная, такая странно чужая и моя Ника Турбина...
Она ведь чем-то просто была похожа и на меня, только я свои стихи и песенки, пробормотав вслух, немедля забывала, напрочь, и снова играла в куклы и песочный дом. А Ника играла позолоченным венецианским львом,
(статуэтка, в виде пресс - папье) колола им орехи. И, да, за нею стихи записывали. Взрослые. Бабушка, мама. Ее тетрадки читали Юлиан Семенов, Евгений Евтушенко. Мои тетрадки - пропали при переезде, украдены в больнице, сгорели в камине. Как-то так. ( О них я и не жалею.. Пропал дивный роман о рыцаре и фее, который я царапала, едва научившись писать, пропали рисунки к книге о Чиполлино... Впрочем, не надо о своем...)
На этом мое сходство с Никой полностью заканчивалось.
Венецианский лев…Это была ее премия. Что такое «премия», я тогда, в детстве, не очень знала. Просто поняла, что мы с этой девочкой с экрана похожи. И это меня ошеломило донельзя. Хотя я ее стихов наизусть не выучила. Не запомнила, с первого раза, как, например, стихи любимого Пушкина или Ахматовой. Но заворожил их рифмовый настрой и образы.
Да, а потом я потеряла ее из виду. У меня был свой вихрь времени. Свои переломы Судьбы, свои Эвересты. Свои поражения и победы.
И когда я увидела ее, Нику, снова, она уже превратилась в горько пленительную красавицу, с хриплым голосом и шаманскими глазами. Она была пьяна донельзя, гибельно, плутовски, и с сигаретой в руках пыталась читать стихи… И не могла вспомнить строк. Ни своих, ни чужих…
Она откровенно, не рисуясь, рассказывала злое, правдивое, жесткое и невозможное о своей судьбе, о занятиях в театральной студии с маленькими детьми, что обожали ее, о своих утрах - с метлой в руке. И о том, что строчки вновь приходили к ней, как и прежде, мучая… Когда она мела московские окраинные дворы. И она записывала строки, лесенкой, на сигаретных пачках и на рваных клочках бумаги.
Она работала дворником недолго, быть может это было желание просто убрать двор, просто - побыть собой, просто - очнуться.
Неудавшийся поэт, забытый и непризнанный. Хулиганский гаврош, почти сирена, почти кокотка, почти - никто. Ника Турбина.
Она говорила о своих стихах в позднем дневнике, который недавно попался мне на глаза в сети: «Мои стихи далеки от совершенства. Пишет душа, а сознание молчит. Душа не может молчать. Она говорит языком неба, добра, сопереживания. В моих стихах нет вычурности. Все просто, как небо и земля. Лето – это цветы, зима – снег. Но в них плач по любви, искренности. «Хочу добра», – кричала я, маленькая. И вот, старая, а говорю то же самое. Шла к вашим сердцам и пока - не дошла….
Многие из записей в этом дневнике похожи на притчи и афоризмы, на рифмованную прозу, написанную ритмами сердца. Точнее, написанную сердцем. Это были взрослые, белые, японские стихи Ники. Иероглифы ее памяти, ее страсти к Жизни, метки ее Духовного пути. Она писала о себе для себя. Для нас. Она говорила с нами… Но мы почти не слышали.
«Решила по-новому вести мою коварную, непрочную судьбу. Стихи пошли, как ливень дождевой. Писать я начала опять, желая душу облегчить и показать подробно знаки, по которым жизнь свою прошла. Унять поток сомнений, бушующих вокруг.
Ты знаешь, было все не так…Но, уходя в нирвану, освобождалась от ненависти людской.
*****
Руки мои прострелены, сердце тебя утратило. Беды накликало. Делаю новые глупости –тону в понимании рока и жизни.
О своей Судьбе девушка - поэт горько говорила:
«Прихожу к выводу: много страдала напрасно. С двенадцати лег тихо умирала. Жаль, задержалась. Законы жизни не знала. Мозолила глаза себе и другим. Утехи постепенно рассосались, превратились в кляксу. Дико вспоминать, что творила: вначале от непонимания мира, затем от ситуаций, неразрешимых вследствие комплексов моих.
Слышала ложь; слушала, как безжалостны ко мне. <...> Затем наступала смертельная тоска. Но не это важно. Важно, что никто не заглянул ко мне домой и не попытался прислушаться к душе. Проходил эксперимент в колбе времени, с ложью и предательством. Но со мной Всевышний. «Потерпи!» Готова была терпеть, сколько скажет. Это было смыслом жизни, моим тайным творчеством.
И есть запись еще горше. Та, которую никто не читал:
«Бабуля надеялась на чудеса. Постоянно причитала: «Господи, сделай так, чтобы Никушенька не писала стихи». Сидела на кухне и плакала. А я ждала свой звук. Он пронзал меня от макушки до конца позвоночника, и силы мои удесятерялись: переполнялась мыслями, хотелось бегать, кричать... Тогда я еще не могла писать. Брала колготки и вязала узлы. Развязать их было невозможно – морские. Успокаивалась, рассказывала сплетенным косам свои мысли. Плету морские узлы, вдруг слышу: «Я с тобой, не плачь». Странно, но я уже знала всю свою жизнь. Это меня не пугало. Страшно было за родных».
Обрывочный дневник Турбиной Лиза Янковская, исполнительница роли Ники в одноименном фильме, называет «одним из лучших дневников людей мира искусства двадцатого века, который она когда-либо читала, и, не задумываясь, твердо, ставит его в один ряд с «Мартирологом» А. Тарковского или дневниками – новеллами Кортасара или Ивана Бунина.
На мой взгляд, многие из этих емких и ясных записей приоткрывают мучительную тайну израненной души – странника, души поэтической, ищущей долго, отчаянно и страстно, гармонии и любви, и так и не нашедшей ее никогда. Срок был не тот отпущен. А нам, всем вокруг, проще было думать, что она такая же, как и все, не поэт никакой, не артистка, не художник, а чудик… И пусть лучше сработает бабушкино заклятие. И пусть непонятная эта хулиганка Турбина не пишет больше. Совсем. Так проще. И наше всеобщее заклятие «все равно» - чудовищно и просто - сработало. Ники не стало. Ребенка - мечтателя не стало. Не стало Поэта. Художника. Человека . Никого не стало. Все завершилось. А что думаете Вы, мои читатели?