В середине 80-х в Москве появились первые частные студии для детей. Модель будущих многочисленных детских клубов раннего развития.
Маленькую Машу, а ей на тот момент исполнилось 5 лет, записали в такую студию около метро Маяковская.
Занятия шли 2 раза в неделю парой. Один раз в будний день английский и музыка, в другой раз в выходной день рисование и ритмика. Маша ходила туда вместе со своей соседкой и подругой Аней из детского садика. Их родители сделали удобное для обеих семей дежурство, ведь в будний день занятия шли до обеда, нужно было и девочек в сад доставить, да и самому отпроситься, завести, а потом на работу вернуться. По графику одну неделю девочек на занятия возил папа Ани, а на следующую неделю – папа Маши. Так и шло.
Здание, где располагалась студия, было большое, бывший особняк, переоборудованный в дом культуры и творчества. 2 или 3 этажа, длинные коридоры, множество разных пространств и залов. Для детских занятий арендовали несколько комнат. Девочки сами научились смотреть расписание и точно определяли, куда им следует идти. А пока шли – смотрели на занятия взрослых, были тут и артисты, репетировали номера юмористы, пока молодые, но через несколько лет их имена будут греметь на всю страну.
Машина мама, зная свою серьёзную дочь, уверенно сообщила:
– Тебе понравятся английский и рисование.
Но через пару занятий Маша качала головой, мол, нет, ей по душе как раз ритмика и музыка.
– А как-же рисование? – заохала мама, она-то сама прекрасно рисовала и была уверена, что талант перейдёт дочке. Маша любила раскрашивать, периодически калякала в альбоме, с удовольствием рассматривала мамины сохранившиеся работы, но сердцу не прикажешь.
◾
С рисованием дело было так.
Буквально на первом занятии все послушали задание и лихо начали что-то рисовать. Маша никогда не отличалась быстрым включением в работу. Она сидела, глазела на пестрые рисунки, развешанные на стенах, ковыряла волоски выданной кисточки и оглядывалась по сторонам. Аня уже изобразила большой немного неровный круг, а машин лист все ещё был пуст.
Подошла учительница и положила перед Машей три картонные карточки. Красную, синюю и зелёную.
– Маша, скажи мне, пожалуйста, какой цвет большое подходит к красному – синий или зелёный. Придвинула карточки, чтобы девочка могла положить их рядом, посмотреть сочетание будто попробовать его на вкус.
Маша любила и синий, и зелёный, и красный. Она недолго думала и выбрала синий. Пусть будут синий вместе с красным. Будто башни нашего московского Кремля на синем безоблачном небе. Или красногрудый снегирь на любимой синей горке в детском саду. А может, летом мелькнут крылья бабочки "павлиний глаз" . А ещё дома в большом шкафу висит красивое мамино платье. На синем фоне красные маки. И кажется, большие белые пуговицы. Или синие?
Точь-в-точь синий как на карточке, лежавший сейчас перед Машей. Девочка взяла эту карточку и улыбнулась. Все примеры вышли в голове очень убедительными и красивыми. Особенно торжественный Кремль. Да, красный с синим, то, что надо.
– Нет, – тут же ответила учительница. – К красному синий не подходит, только зелёный.
– Но как же Кремль и мамино платье.
– Что Кремль… но как художник я хорошо знаю цвета и их гармонию.
А может, надо было художнице вернуть покрепче:
«Два первоначальных цвета — две азбучные истины: красный и синий. И — до конца, до финальных аллегорий: красное — коммунизм, синее — большевизм; или: "красный комод", который "всех ужасней в комнате"; "синий плащ", в который — "завернулась".
Через всю поэзию — эти два ощущения: огневое и леденящее — встык. "То красные, то синие огни". "Синее море… красные зори". "Синие воды… красные розы". "Синяя дымка под красной зарей". "Пунцовые губки, синеватые дуги бровей". "День белый с ночью голубою зарею алой сочетал…" – Лев Аннинский. Чтобы она тогда сказала, ойкнула, пискнула, отступила или стояла бы своём?
Может, в другой раз покладистая Маша и согласилась бы со старшим чпловеком, но сейчас было обидно за насыщенный синий и за бескрайнее небо, и за то, что её собственное мнение не приняли в расчёт, не спросили, почему она так подумала. А она бы рассказала учительнице про платье, она же художница, значит, непременно оценила бы красоту. Мама сама его сшила, и скоро сошьет Маше красное пальто, оно почти готово. Но никто не спросил, нет, и всё.
И Маша обиделась. По-настоящему. Тихо, но окончательно. Она, конечно, взяла кисточку, окунула её в зелёный цвет, раскрасила им половину круга, как велели, но закрылась. Словно маленькая гусеница оплела себя непроницаемым коконом и превратилась в куколку. Ту самую, что спустя неделю выйдет бабочкой. И непременно павлиньим глазом, у которого на красных крыльях расцветут и засверкают на солнце большие синие круги. И тогда учительница сама все увидит и поймет. Впрочем, Маше было уже все равно, отныне с рисованием дружбы не было. И зелёный цвет вдруг стал нелюбимым.
◾
С английским, вернее, с учительницей английского, у Маши никаких конфликтов не было. Но и особой любви не случилось.
Дети в группе лихо запоминали слова, бойко отвечали, тянули руки, выпрыгивали. Даже Аня постоянно повторяла незнакомые фразы типа «май нэйм из Эн» и чувствовала себя настоящей англичанкой.
У Маши так быстро дело не шло. Она забывала слова, не могла сходу повторить незнакомые обороты, чувствовала себя неуютно, часто не понимала вообще ничего, открывала рот со всеми, словно пока-дурак «ай ливы Москоу», какая уж тут любовь.
К Новому года зимой учительница английского предложила детям выучить песню, чтобы после спектакля выйти всей группой и спеть её.
Mama, Black sheep, have you any wool. Наверняка знаете. И Маша выучила. Разве что через много лет узнала, что почти все слова произносила неправильно, да и общий смысл от неё ускользнул.
А так, конечно, было весело. На уроке смотрели про братца лиса и братца кролика, пытались что-то там лопотать как иностранцы, пели всякое. Но любовь так просто не купишь, даже интересными мультиками. А с английским языком её не было.
На отчётном концерте Маша вместе со всеми исполнила-таки песню про овцу. Мама, блэк шип хэв ю эни ву. Эн, Эни, Маша была уверенна, что это песня про подружку Аню, просто на чужой лад. Родители учили немецкий, поэтому просто прослезилась от счастья, считая, что теперь иностранный язык будет девочке по зубам. Отдали, правда, ребёнка в немецкую школу, но тут уж другое дело.
◾
То ли дело ритмика!
Маленькой Маше очень нравился дядя-преподаватель ритмики. Он казался ей старым, умным, матерым, часто потирал руками или складывал из пальцев причудливые фигуры, теребил небольшую рыжую бороду, от напряжения.
Мама, правда, смеялась потом, говорила, что парень был совсем молодой. Наверняка только-только институт закончил, 26 лет от силы. Но Маша нарекла его старым и все тут.
Каждый раз преподаватель садился на небольшую сцену, дети в круг вокруг него и начинали разминку.
Каждый пальчик выходил и здоровался. Для этого надо было отодвинуть его от остальных. Сначала большой, здравствуйте всем, его отодвинуть легко. Потом указательный. Не сразу, но у Маши тоже получилось. Как и с мизинчиком, хотя держать остальные пальцы вместе было при этом чрезвычайно сложно. Они так и хотели расплыться в разные стороны, будто улыбались, были рады приветствию. Но Маша смогла их усмирить.
А вот раздвинуть средний и безымянный никак не получалось. Маша сидела дома перед зеркалом, смотрела на пальчики со стороны, но они никак не хотели слушаться. И здороваться с отражением не желали. Впрочем, у любимой Ани дела обстояли также. Девочки в детском саду каждый день пытались повторить пальчиковое приветствие, а средние все никак не хотели учиться вежливости.
Ну а на занятиях после разминки бывало разное. То ребята становились в круг или бегали по залу,то кружились словно снежинки, ходили крокодилов или падали как усталые зайцы. Волшебство, праздник каждый день, очень Маше нравилась ритмика. А уж когда её выбрали Снежной Королевой в спектакле, любовь в ритмике возросла в геометрической прогрессии. И даже мерзкий толстый парень из группы, который постоянно оказывался рядом, то толкал, то дёргал за косичку, ничего испортить не мог.
◾
На втором месте была музыка.
Всем родителям было велено купить детям мателлофон. Не какой-то там игрушечный из Детского мира и дурацко звенящий. А настоящий, классный, с металлическим пластинами. Преподаватели сами заказали такой на группу, чтобы у всех был одинаковый. Потом подписали его дома нестирающимся фломастером. Имя и фамилия. Эх, жаль про отчество не вспомнили. Маша Борисовна было бы солилнее. Но ладно. Металлофон – штука потрясающая! Как стукнешь умело палочкой – звонко льётся звук.
На музыке было сразу 2 учительницы. Они рассаживали ребят кругом за большими столами, быстро передвигались между ними, показывая, как и что играть. Как получать чистый звук, понимать записи с цветами.
К новому году Маша могла исполнить сразу несколько известных мелодий. Она часто доставала дома металлофон и играла, сколько могла, что-то сочиняла сама, что-то вспоминала с занятий, а ещё пела под свой аккомпанемент.
Маша считала себя готовой исполнительница, прямо сейчас можно идти в телевизор. И очень удивлялась, когда мама утверждала, что все не так. Песня в одну сторону, а Маша в другую. Светит месяц, светит ясный.
–Ничего они не понимают просто, – объясняла себе девочка и бацала дальше.
◾
Два года перед школой Маша с удовольствием ходила в студию, а с 1 сентября началась новая жизнь. Родители хотели отдать её на рисование, но Маша отказалась. Поэтому пошла на танцы, как логичное продолжение ритмики. А вместо студийной музыки начала проситься в музыкальную школу, но это будет отдельная история.
