Из воспоминаний баронессы М. М. Медем об отце Михаиле Андреевиче Балугьянском
Михаил Андреевич Балугьянский родился в Венгрии (его мать была Мария Дубинская). Есть основание предполагать, что по происхождению он славянин, а не венгерец, как он называл себя. О его молодости мы имеем крайне скудные сведения; известно только, что он окончил свое образование в Венском университете и уже 20-ти лет занял профессорскую кафедру (кафедру политических наук и куриального стиля).
Все его родство состояло из одного брата, полковника австрийской службы. В 1803 году из России был сделан вызов профессоров для учреждаемого тогда Педагогического Института, и Михаил Андреевич принял это предложение в числе трех других профессоров (В. Г. Кукольник и П. Д. Лодий. Балугьянский занял в Педагогическом Институте кафедру политической экономии).
Главной побудительной причиной такого решения было любопытство и сильное желание поближе познакомиться со страной, о которой в то время за границей ходили чудовищные слухи и рассказы. Но он принял это предложение только на три года, по истечении которых рассчитывал непременно вернуться назад.
Совершив самое трудное и тяжелое путешествие через город Лемберг (Львов) по крайне первобытному способу передвижения, 4-го февраля 1804 года он прибыл в С.-Петербург, и так как вызов был сделан от имени Новосильцева, то он прямо к нему и явился.
С этой минуты начинается его деятельность в России. Его обширные научные познания и далеко недюжинный ум дали ему возможность занять довольно видное положение. В скором времени он был назначен в Комиссию Законов, где впервые столкнулся и работал вместе с Розенкампфом (Густав Андреевич) и Сперанским.
Начало его сношений с князем Адамом Чарторыжским, неизбежными Новосильцовым и графом Строгановым, которым дано было прозвище "триумвират", относится также к этому времени.
По прошествии трех лет его деятельность оказалась настолько значительной и полезной, что его просили продолжить пребывание в России еще на три года, потом еще на три, и так далее. Од ним словом, он откладывал свой отъезд с года на год; а между тем его связь с Россией все росла и росла, так что, в конце концов, он настолько сроднился с нею, что стал считать ее своим новым отечеством и оставался в ней до конца жизни.
1810-й год был, по его собственному признанию, одним из счастливых годов его жизни и служебной карьеры; круг его деятельности в этом году значительно расширяется, положение в обществе упрочивается, и он быстро подвигается вперед. В этом же году ему назначена была пенсия в 3 тыс. рублей ассигнациями.
Первые мои воспоминания об отце относятся к тому времени, когда мы жили на Невском Проспекте в доме католической церкви. Днем, когда отец уходил на службу, его скромно меблированный кабинет был любимым местом наших игр; вечером же это была рабочая комната делового человека.
Я как теперь вижу отца стоящим перед конторкой с пером в руке, в халате, и работающим до глубокой ночи. Когда он получил назначение преподавателя политической экономии Их Императорским Высочествам Великим Князьям Николаю и Михаилу Павловичам, тогда почти все лето мы проводили в Павловске; квартира наша была во дворце, где старинное убранство и обстановка до сих пор оставили следы в моей памяти.
Помнятся мне также прелестный "Розовый Павильон", колонны, стены, окна и потолок которого были перевиты роскошными гирляндами искусственных роз; и великолепный парк, в котором Императрица любила иногда, проехаться верхом, сидя на лошади по-мужски: она находила этот способ езды более удобным и целесообразным.
При этом ее роскошный и крайне-изящный костюм ловко обхватывал ее грациозный стан и ниспадал тысячами складок, прелестно драпируясь по бокам лошади.
По ее же желанию в Павловске была устроена "Ферма", в которой каждый посетитель, конечно безвозмездно, получал кружку молока или тарелку творогу или что-нибудь подобное. Ей очень нравилось, когда гуляющие заходили на ее "Ферму" и пользовались деревенским угощением.
Императрица Мария Фёдоровна всегда присутствовала на лекциях, которые читал мой отец. Однажды молодые князья опоздали к лекции и, когда они вошли, то Императрица, ожидавшая уже некоторое время, сделала им выговор.
Великий Князь Николай Павлович, посмотрев на часы, стал извиняться тем, что они опоздали только на пять минут.
- Не забывай, - отвечала Императрица, - что в пять минут можно лишиться Империи.
При этих лекциях внимание Великих Князей иногда ослабевало, и тогда Михаил Андреевич постоянно обращался к ним со следующими словами:
- Благоволите, ваше высочество, сообразить важность этого предмета.
Эта обычная фраза в таких случаях врезалась сильно в память Николая Павловича, и он впоследствии встречал Михаила Андреевича этими же самыми словами.
К этому же времени относится начало сношений отца с разными министерствами и почти со всеми существовавшими в то время значительными личностями; на него уже возлагаются разного рода отдельные работы, которые очень часто поручались ему Государем.
В 1819 году Педагогический Институт был преобразован в Университет. Не умею сказать, сейчас ли отец был назначен ректором или спустя некоторое время; но в начале двадцатых годов он уже занимал эту должность, и вот факт, который подтверждаете это.
Однажды отец объявил нам, что он едет на конвенцию в Университет и вернется домой к обеду. На этой конференции должно было разбираться дело нескольких студентов и четырех профессоров, которые в своих суждениях, взглядах и поступках резко отличались от сотоварищей.
Как известно, эпоха мистицизма была тогда в самом разгаре, так что столкновения противоположных партий случались весьма нередко. Вопрос шел об исключении из Университета заподозренных в неблагонадежности и вольнодумстве студентов и профессоров.
Отец сильно и горячо отстаивал обвиняемых, но враждебная ему партия с Магницким во главе одержала верх (сохранился рассказ, что Балугьянский, так горячо говорил на заседании, что упал в обморок). Он возвратился из конференции около часу ночи, крайне взволнованный и раздосадованный.
На наши расспросы он отвечал, что сложил с себя должность ректора и выходит в отставку. Это решение соответствовало его сильному и независимому характеру; он не задумался над тем, что у него большое семейство, а средства ограничены, и ни минуты не колебался пожертвовать своим благосостоянием для защиты невинных людей.
Поведение его в этом случае было оценено свыше, и он вскоре получил назначение в члены Комиссии Законов, которую хотели преобразовать на новых основаниях и началах.
В 1821 году, после нашего выпуска из Екатерининского Института, отец повез меня с сестрой в Аничковский дворец представить Великой Княгине Александре Фёдоровне. После нескольких приветствий Великий Князь Николай Павлович, который присутствовал при этом представлении, объявил, что желает похвастать своим сыном и, не смотря на протест Великой Княгини, ввел всех троих в спальню сына, отворил ширму, разбудил спящего ребенка и вынул его из кровати, утверждая при этом, что солдат должен быть готов во всякое время.
Потом, поставив сына на пол, сам стал рядом с ним на колени, взял громадный барабан и под звуки выбиваемого им самим марша заставил сына маршировать.
Осенью 1823 года отец со всей семьей переехал в дом Комиссии Законов, бывший Миниха, на Литейном проспекте со своей прежней квартиры в доме Камер-Коллегии на Екатерингофском канале у Большого театра.
Работы в Комиссии шли не очень успешно, потому что председателем этой Комиссии был Розенкампф, не соответствовавший этому назначению. Для Михаила Андреевича же здесь, как и везде, работы было крайне много, и он, по-прежнему работал с утра до ночи.
В 1821-м году, в эпоху сильного развития и распространения мистицизма, появляется мадам Крюднер со своим влиянием на Императора. Всякий день в шесть часов Государь приходил к ней с несколькими приближенными, в числе которых был князь Александр Голицын, Галахов и другие (кажется, и Магницкий) и проводил у нее большую часть вечера.
В ее комнате стоял чрезвычайно изящный образ Покрова Богородицы, нарисованный с большою белою пеленою; это был подарок Императора, и здесь-то все собравшееся общество проводило время в молитве и поучениях. Все это мне передавала мадам Крюднер.
Здоровье императрицы Елизаветы Алексеевны было подорвано, и доктора предписывали ей южный климат. В 1825-м году Государь поехал проводить ее в Таганрог с тем, чтобы там остаться вместе с нею. В последнее время он сделался к ней крайне внимательным, и это сильно ее ободряло и поддерживало.
После их отъезда все опасения были за жизнь Императрицы, и можно себе представить, какой страх и ужас объял Россию, когда 27-го ноября 1825 года в С.-Петербург прибыло известие о внезапной кончине Императора.
Всем известно, что присяга была тотчас же принесена Константину Павловичу, и первый был Николай Павлович, который присягнул вместе со всей Россией своему старшему брату; но тот со своей стороны отрекся от престола в пользу Николая Павловича.
Произошло небольшое замешательство; начались переговоры, которые длились около двух недель, и наконец, 13-го декабря было решено, что на другой день совершится окончательная присяга императору Николаю Павловичу.
13-го декабря я приехала навестить моих родителей и услышала, что Великий Князь Николай Павлович присылал за моим отцом и что тот отправился к Его Высочеству. Мы с нетерпением ожидали возвращения отца, чтобы убедиться в справедливости слуха о присяге Николаю Павловичу.
Вернувшись из дворца около полуночи, отец рассказал нам о душевном приеме, сделанном ему Великим Князем. Николай Павлович его обнял и объявил, что завтра взойдет на Российский престол.
Отец оставался у него очень долго; но полного разговора с Великим Князем он нам не передал, а сообщил только некоторые отрывки. Вот один из них, довольно рельефно характеризующей как личность, так и намерения Великого Князя.
- Я желаю, - сказал он, - положить в основу государственного строя и управления всю силу и строгость законов. При этом, выйдя в другую комнату, он принес бюст Петра Великого, поставил его на свой письменный стол и с большим воодушевлением сказал: - Вот образец, которому я намерен следовать во время моего царствования.
Николай Павлович любил моего отца, доверял ему, и, коснувшись необходимости восстановить законы, слегка коснулся некоторых проектов по этому поводу. Тут же впервые было упомянуто имя Сперанского. Государь, признавая его обширные государственные способности, не особенно доверял ему и даже не любил, так что в этот же самый разговор было решено, что отец мой будет сотрудником Сперанского при составлении и пересмотре законов.
Надо заметить, что после возвращения Сперанского из ссылки и после его генерал-губернаторства в Иркутске он никогда уже не был приближенным к императору Александру. Сперанский чувствовал это, огорчался этим и оскорблялся, но никак не мог возвратить прошлого и добиться прежнего влияния, и только со вступлением на престол Николая Павловича для него начинается новая эпоха деятельности и силы.
Вскоре явился указ об учреждении Второго Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Сперанскому было поручено управление, а отец назначен начальником Второго Отделения. С этого времени началась работа, плодами которой мы пользуемся в настоящее время.
Для отца это было началом его ревностных, усиленных и в высшей степени напряженных трудов. Всем было достаточно работы, но на долю отца приходилось больше всех; все имели какой-нибудь отдых, а он никакого; он не щадил ни здоровья, ни трудов и работал, работал без устали с утра до ночи.
При учреждении этой комиссии, прежде всего, было определено переделать самое помещение, и на это была ассигнована особая сумма. Канцелярию перевели во второй этаж, а мы спустились в первый. К осени 1826 года работы были окончены, т.е. ко времени возвращения Государя из Москвы после коронации.
7-го ноября 1826 года вбегает наш лакей с известием, что приехал Государь Император. Отца моего не было дома, матушка моя немного замялась, а я быстро бросилась бежать встречать Государя.
Он стоял у запертых дверей канцелярии, а я, сделав ему внизу лестницы глубокий институтский реверанс, подошла к нему, извинила отсутствие отца, осведомилась, не угодно ли Его Императорскому Величеству осмотреть канцелярию и если да, то я знаю, к кому обратиться.
Государь отвечал очень любезно, что он действительно желает взглянуть на сделанные переделки, и я тотчас же приказала дрожавшему сторожу принести от экзекутора ключи. В этот промежуток времени мы ходили взад и вперед, и Государь извинялся, что он потревожил наше семейство выездом из этого этажа.
Когда отворили двери, то он вежливо требовал, чтобы я прошла впереди его. В канцелярии мы вдвоем ходили по всем комнатам и Государь разговаривала благосклонно и любезно, а я свободно и смело, совершенно забывая, что стою пред властелином всей России. Государь умел быть любезным так, как никто.
Его посещение продолжалось около получаса. Когда он уезжал, то я побежала к окнам в наши комнаты и видела, как он пристально смотрел в окна, чтобы поклониться мне.
Когда отец возвратился к обеду, то я передала ему слово в слово все случившееся и упрашивала его поехать к Государю в тот же вечер. Отец отказывался, ссылаясь на то, что он не имеет права явиться без зова к Государю; но я так настаивала, что он, наконец, уступил и отправился во дворец.
Камердинер тотчас доложил о его приезде, и Император немедленно его принял. Он ввел его в комнату Императрицы, где они втроем пили чай, который Императрица разливала собственноручно. При этом Государь подробно рассказал утреннее происшествие и, взяв лист бумаги, набросал карандашом всю эту сцену.
Себя он представил Марсом, а меня Минервой, вводящей его в храм Мудрости. Картина была красивая; отец ее видел. Государь был весел, обласкал отца и велел мне кланяться. С этой поры при дворе Императрицы меня называли Минервой.
В 1827 году я вышла замуж; перед свадьбой отец ездил со мною в Павловск, чтобы представить меня императрице Марии Фёдоровне. В то время там был Михаил Павлович и по своему доброму расположению к отцу потребовал, чтобы меня венчали в Михайловском дворце. Он был моим посаженным отцом.
После напряженных трудов, в 1828 году, мой отец ездил в Карлсбад для подкрепления здоровья. В эти годы его влияние становилось значительнее и значительнее; многие заискивали его расположение с тем, чтобы чрез него попасть в дом Сперанского. Я читала множество записок, которые могли бы служить доказательством этого; но они не сохранились. Нечего и говорить, что он пользовался большим влиянием на дела в Комиссии Законов.
В его канцелярии служащим было очень хорошо: награды так и сыпались на них. Отец умел ценить труд и потому пользовался всяким удобным случаем, чтобы давать награды трудящимся молодым людям. Осторожный Сперанский часто не хотел соглашаться на его представления; но отец настаивал на этом.
Был случай, что Сперанский решительно отказался сделать представление из боязни отказа Государя и сказал отцу: - Если хотите, то ходатайствуйте сами пред Государем, а я этого не сделаю.
Тогда отец немедленно написал письмо к Императору и настойчиво просил его соизволения. Государь утвердил, и все получили свои значительные заслуженные награды. Вообще отец мой с чисто-отеческим попечением заботился о служащих и всегда давал возможность выдвинуться вперед талантливым людям.
Он мне указывал на Радена, Делянова, князя Урусова и многих других, как способных и много обещавших молодых людей. Впоследствии его предсказания оправдались, и мы в этом можем убедиться, припомнив, что Замятин, бывший министр юстиции, барон Корф, сенатор Цеймерн, Иван Христианович Капгер, все они служили во Втором Отделении при отце.
В 1845 году здоровье его расстроилось, и зрение стало ослабевать. Медики, в искусство которых он так искренно не верил, послали его за границу; я с моей дочерью и братом сопутствовали ему в его поездке. Мы отправились морем в Гамбург.
#librapress