На пасхальной неделе на службе народу было не протолкнуться. Весь храм святой Марии был заполнен прихожанами. Казалось, весь крошечный городок Уилтон собрался тут. Хор пел так проникновенно, и прихожане подпевали ему. Лучи утреннего солнца ложились косыми полосами из стрельчатых высоких окон, придавая торжественность этому собранию. Момент был таким пронзительным, таким прекрасным до боли, до слёз. Но прекраснее всего в этом моменте была Бекки Руквуд. Её милое личико в обрамлении мягких волос медового цвета, приглушённых черной кружевной накидкой, её глаза, широко распахнутые, устремленные на распятие, её чётко очерченные розовые губы, поющие гимн - все они были прекрасны в своей невинности и греховности одновременно. Все они недвусмысленно напоминали пастору Джону Эвансу о том, чего ему не довелось и, скорее всего, не удастся испытать.
Служба заканчивалась. Прихожане подходили к пастору за благословением. Пастора Джона любили. Молодой, но деятельный и отзывчивый, он снискал расположение каждого прихожанина от чопорного местного дворянина мистера Уилкса до Толстухи Сэл, поварихи в местном трактире "Слон и Башня". Все эти люди поверяли ему свои тайны, каялись в своих грехах, и он великодушно отпускал им их именем Божьим. И все эти люди безгранично доверяли пастору Джону. Случись надобность, пастор смог бы призвать их на войну во славу Божью, и все они, от пышущего здоровьем сына пекаря Пита Бейкера до немощной разбитой подагрой миссис Рут Томпсон, поднялись бы, как один, и, подогреваемые пасторским красноречием, пошли туда, куда указал бы его перст из-под церковного облачения. Но ему не было надобности. Уилтон был тихим до отчаяния местом. Скука здесь была столь сильна, что в местном трактире все еще временами обсуждали, как дочь мельника понесла от батрака, хотя плоду их греха уже было 7 лет, и он помогал пастору на службе, а его мать давно вышла замуж за сына местного аптекаря, хромого Генри, и восстановила свою репутацию, родив ещё парочку крепких мальчишек и, тем самым, оздоровив квёлое аптекарское семейное древо.
Размышляя обо всем этом, пастор Джон чуть было не ошибся, приложив лжицу из-под вина к голове миссис Томпсон вместо распятия, но вовремя одумался и исправил ситуацию, одарив сморщенную старуху самой очаровательной из своих улыбок.
- Спасибо за проповедь, пастор Джон! - раздался совсем близко девичий мелодичный голос. Бекки Руквуд стояла совсем близко к нему. Толпа напирала, и её вытолкнули вперёд. Он даже чувствовал дуновение от её дыхания на своём лице и видел, как золотистая прядь волос, выбившаяся из-под накидки, щекочет слегка розовую щеку.
- Спасибо, что пришли, Ребекка! Как вы? Справляетесь?
- Не очень, - ответила она и опустила глаза, - Вечерами бывает особенно не по себе.
- Сочувствую вам... - начал было он, но тут напиравшие прихожане оттеснили Бекки к колонне, и вот уже в ухо ему задребезжал старый аптекарь. Джон отвлёкся на пару мгновений на мистера Спенсера, а когда обернулся сказать Бекки, чтобы она подождала его для беседы, её медовая головка, покрытая траурным кружевом уже мелькнула в дверях церквушки.
День обещал быть приятным, солнечным и тёплым, что редкость для здешних краёв в апреле. Обычно тут дуют пронизывающие, воющие в трубах ветра, которые треплют не только серенькие подштанники на верёвках у местных домов, но и, кажется, всю твою душу достают и полощут в этой неподвижной, бесконечной пустоши, покрытой вереском.
Но сегодня, видимо, в честь Пасхи, ветер решил сделать перерыв и лишь лениво колыхал выгоревший флаг на нелепой одинокой башенке крохотного поместья мистера Уилкса, куда пастор Джон был приглашён на праздничный обед.
Мистер Уилкс был местным землевладельцем на грани разорения. Его непомерные амбиции в сочетании с полным отсутствием хозяйственной хватки привели к тому, что некогда приносящее доход поместье едва держалось на плаву.
Миссис же Уилкс, пока могла, рожала исправно каждые два года, но, вот беда, словно проклятье висело над их семьёй. Мальчики Уилкс не доживали и до двух лет. Одного унесла корь, второго дифтерия, третий пострадал в родах и не прожил и пары дней. Между мальчиками родились и две девочки, Филиппа и Джорджиана, превратившиеся в пышущих здоровьем, крепких девиц на выданье.
Поговаривали, что отец их не любил, называл кобылами и мечтал повыгоднее сбагрить замуж, чтоб иметь возможность передать поместье. В пользу этого слуха говорил тот факт, что Филиппа на днях была помолвлена с живущим в деревне в семи милях от Уилтона дворянином мистером Темплом, лет на тридцать старше её.
На исповеди она расплакалась и поведала пастору Джону, что ей противен её будущий муж, но ослушаться отца она не смеет. И ещё она боится, что не сможет зачать, так как её муж слишком стар и грузен. Тогда терялся весь смысл этого брака, а значит, и её мучений.
Джорджиана же разрыдалась в свою очередь, что у сестры будет хоть какой-то муж. А её удел - сгнить в семейном замке, вышивая бесконечные покрывала для приданого, которое ей не понадобится, потому что в округе больше нет ни одного дворянина, а папенька никогда не отпустит её в Лондон.
С этой семьёй, а также с мистером Темплом, новоиспеченным женихом, пастору Джону Эвансу и предстояло провести день. Но это было лучше, чем снова просидеть в домике при церкви, слушать, как скребет мышь, и читать давно прочитанные книги.
С этой мыслью пастор Джон Эванс и постучался в старую дверь поместья Уилксов.