...Когда Артур ушёл, Рейнер почувствовал себя одиноким. Он тут же позвонил Матиасу и сообщил ему о похоронах. Тот выразил соболезнования и рассказал о том, что в газетах пишут про исчезновение Вишнёвского и всей его своры.
— Одной проблемой меньше, — равнодушно сказал Рейнер и после небольшого диалога повесил трубку.
Голова снова разболелась, на этот раз с двойной силой: далеко-далеко гремели тучи, обещали дождь со снегом. Он принял почти такую же дозу морфия, что и вчера, и лёг спать. Его разбудил толчок Артура. Тот стоял над ним, а с тонких рук свисалb разорванные рукава пальто. При сонном виде старшего Бёргера он бросился ему на шею и пересказал весь диалог.
Рейнер встал, потёр глаза и прижал брата к себе.
— Это же хорошо, Арти. Принимай его предложение, срочно! Поверь, для нас это самый лучший выход.
***
Матиас не спал в эту ночь: мысли его крутились вокруг братьев Бёргер. Он вспоминал всю их жизнь, его участие через суды и, самое главное, Лабби. Лабби... молодой человек, который получил высшее музыкальное образование, не имел даже подозрения на уголовные деяния и отличался от братьев характером. От него энергия исходила в таких количествах, что с её помочью можно было заставить работать несколько генераторов, и тогда все улицы Клайнсланда были бы освещены электрическими лампочками двадцать четыре часа без остановки, в течение двух месяцев.
А теперь они погасли навсегда. Матиас морщился и переваливался с одного бока на другой.
Он поспал только четыре часа, из-за чего с утра был молчаливым и сонным. Мать, не знавшая о вчерашнем происшествии, пыталась его разговорить. Джанет молчала и ласково трепала его по плечу — ей он смог всё рассказать за вечерней чашкой чая. Ему пришла повестка на суд в качестве свидетеля. Затем позвонил Рейнер и сообщил о завтрашних похоронах. Матиас также узнал об исчезновении Георга и высказал сожаления по этому поводу.
После разговора он всё-таки решил поискать работу и обнаружил в газете вакансию на пост младшего секретаря ОДБ. Попросил телефонистку связать его с шефом, и тот сегодня же пригласил его на собеседование. В два часа дня, то есть через час.
Собеседование прошло гладко, и его приняли. Правда, были заминки относительно возраста: бывший член ОДБ уже не молод и не так подвижен, как это предписывалось секретарю. Однако человек с опытом, знающий своё дело. Вот только в вопросе о принятии в качестве детектива ему отказали по той причине, что всё в офисе было занято, а брать контору за свой счёт дорого.
Но и на пост секретаря Матиас обрадовался.
Пошёл дождь со снегом, и он бежал до дома, прикрывая голову руками. Когда же добрался, на пороге стояла Джанет. Она теребила в руках полотенце.
— К тебе гость, Матиас. Он в твоей комнате.
— Кто? Кто он?
— Представился как Георг Бёргер.
Брови Матиаса поднялись кверху. Не раздеваясь, он вбежал в комнату и увидел такую картину: Георг в белом одеянии, невероятно бледный и худой (чем напоминал Артура), сидел на стуле напротив и читал журнал. Увидев на пороге Матиаса, он с улыбкой пожал ему руку.
— Мой друг, привет!
Тот кивнул и закрыл дверь. Ему стало не по себе.
— Что ты здесь делаешь?
— Мне некуда идти.
— А дом? Братья?
— Они меня выдадут, особенно Артур.
Матиас вздохнул.
— Я разговаривал с Рейнером и заверю сообщить, что даже если они тебя отправят обратно, то, во-первых, для твоего же блага...
— Я здоров, Матиас! Я спокоен, я всё прекрасно осознаю, я...
— А уколоться хочешь? Да у тебя же руки трясутся!
Георг посмотрел на свои руки и зажал их между ног.
— Нормально всё, не хочу туда.
— Господи, ты как ребёнок. Хочу, не хочу — твои проблемы! Ты что, умереть от передозировки хочешь?
Он опустил голову.
— Нет... Я вернусь, но чуть попозже. Меня тошнит от этой больницы.
— С тобой там плохо обращаются?
— Нет, но мне там не по себе: вой, бред больных, белые стены... Любой сойдёт с ума, и наркотики не нужны для этого.
— Возвращайся, дурак, возвращайся!
Георг надулся.
— Не ори на меня. Я вернусь, скоро вернусь... А так что там с братьями? Как они?
— Ах да, не рассказал: они тебя сразу не вернут, потому что ты им нужен.
Георг выпрямился.
— Что случилось?
Матиас рассказал. Он рассказывал долго, не упуская ни одной мельчайшей подробности. Он говорил тихо, как будто боялся, что их подслушивают, а в конце так и не договорил относительно посещения Рейнера и Артура тела брата — он расплакался и закрыл лицо сложенной в руке курткой. Георг рыдал напротив, прикрыв голову руками и бранясь себе под нос.
Они просидели так до вечера. Георг, шмыгая носом, с неохотой встал и пролепетал:
— Мне надо идти, чтобы завтра не опоздать на похороны.
Матиас по просьбе Георга не стал звонить Бёргерам и говорить об его присутствии — тот хотел сделать братьям сюрприз.
Он подловил около дома такси, расплатился и усадил Георга. Тот доехал домой быстро.
...Встретили его без упрёка и возмущения, а с объятьями и со слезами; в этот вечер никто не говорил ни про наркотики, ни про психиатрическую больницу. Только перед самым сном Рейнер медленно, как бы обдумывая каждое слово, сказал:
— Только послезавтра... Георг, ты пойми: послезавтра ты должен вернуться.
Он кивнул.
— Понимаю. Я вернусь, не переживай: прямо приеду в эту больницу и отлежусь там столько, сколько положено. Но раньше — ни ногой.
Они отправились по комнатам. Рейнер ещё долго ворочался: все сегодняшние события, завтрашние — голова шла кругом, а сердце так и стучало гулко в груди. Он не мог успокоиться и, спустившись, принял ещё одну дозу — почти две капсулы. Даже на один раз не хватает. «Надо купить ещё», — подумал он и, едва коснувшись головой подушки, провалился в сон.
***
С утра он зашёл в аптеку и купил ещё пять капсул. Чуть позже, когда двойняшки проснулись, они втроём зашли за матерью в больницу и вместе с ней отправились на похороны. Это было морозное, сырое утро, когда вместо снега и луж осталась только грязь, а кое-где и мёрзлая земля. Добравшись до кладбища, они умудрились испачкаться чуть ли не до колена. Во время панихиды все молчали; было не так много человек: семья Бёргер, Матиас, Лили, а также некоторые знакомые с работы. В общей сложности, около двенадцати человек, если считать священника. Никто не говорил, как будто боясь нарушить эту угрюмую и вместе с тем сонливую атмосферу, молитвы и отпевание — словно бессвязная речь в трансе. Никто не слушал, присутствующие смотрели либо на закрытый гроб, либо в сторону, а повторяли слова молитвы и крестились непроизвольно. Похороны прошли быстро, и все разошлись. Бёргеры поехали домой на трамвае: они сидели друг от друга несколько отстранённо, по разным сторонам, каждый погружённый в свои мысли. Матиас составил им компанию, вышел чуть ли не у границы Битенбурга и отправился в магазин, Лили молча проводила их и поехала в другую сторону, сразу на суд, до которого оставалось полчаса. Во время отпевания она стояла, прикрывая лицо вуалью и носовым платком; к ней никто не подходил, да и она сама, после слов соболезнования родственникам покойного, отошла чуть ли не за калитку, чтобы её никто не трогал — не хотела либо падать в обморок, либо рыдать и биться головой о крышку гроба, а при одной мысли о разговоре с родственниками её трясло. Однако её никто не трогал, никто не упрекал или винил. Рейнеру даже стало жалко её: ведь она совсем одна.
Мать пожаловалась дома на головную боль, и её уложили наверху. Когда братья остались наедине, Рейнер сказал, что если его не пропустят на заседание, он будет ждать Артура возле дверей. Георг также вызвался пойти и поддержать брата, но его помощь сразу же отклонили: коль он в розыске, его с порога отправят в больницу. Так и решили, чтобы он за матерью ухаживал.
Рейнер и Артур отправились на суд.
...В зале суда помимо братьев (Рейнера всё-таки пропустили), Гомерика Вайса за решёткой, Матиаса, прокурора, Лили и судьи были: Кулаков, старушки-соседки, секретарь Кулакова, его два товарища, принимавшие участие в обвале; братья Г. и О. Кох; медсестра, к которой привели раненого прокурора в ту роковую ночь, и некоторые люди, либо ходившие в подпольный притон, либо работающие в казино «Райская нажива», либо корреспонденты. Суд продолжался почти четыре часа, с присяжными. Всё, словно по сговору, указывало на его виновность — и свидетели, и улики, и факты. Сам же он до последнего молчал, особенно когда тема заходила о Вишнёвском. Он только сказал под самый конец допроса:
— Ваша честь, лучше сажайте меня лет на двадцать-тридцать или же отправляйте в Нордеграунд — всё равно ничего не скажу.
К нему оказались снисходительнее, его отправили в колонию строгого режима на двенадцать лет. Назначать следующий суд не было смысла, даже при смене показаний — его вина неоспорима. Артуру повезло, и совет прокурора помог ему избежать наказания; вот только назначили штраф в тысячу марок, который он сразу же уплатил.
Выходили из зала суда. Матиас тут же присоединился к братьям Бёргер и обнял их: на лице его играла улыбка.
— Слава богу, всё закончилось.
Рейнер захихикал, Артур улыбнулся. Настроение после суда слегка приподнялось.
— Теперь ничего не грозит, а деньги остались, — сказал Рейнер. — Можно подумать и о новом доме, и о машине.
— Завтра же начнём искать новый дом, — сказал Артур. — Переедем на Западный округ, поближе к тебе, Матиас.
К ним подошёл прокурор Франк с улыбкой до ушей.
— Что ж, джентльмены, можете себя поздравить. Суд окончен, остальных членов шайки быстро поймают, я так думаю. Единственное, вам придётся выступать против них свидетелями...
— Да с удовольствием, — сказал Артур.
Франк кивнул и удалился. К ним подошла Лили; на её побелевшем лице играла улыбка. Все трое замерли в неловком молчании. Рейнер поджал губы и осторожно, как бы боясь сделать лишнее движение, обнял её. Она разрыдалась у него на груди и что-то прошептала в ухо. Артур и Матиас услышали только слова Рейнера: «Да, можно».
Он повернулся к ним, не отпуская Лили.
— Она побудет с нами на поминках.
Они кивнули.
Все четверо вышли из зала суда и поехали домой на трамвае. Лили слегка успокоилась, но слёзы её беззвучно капали на пол. Рейнер же сидел чуть поодаль и ёрзал: щиколотка, где его на днях укусила крыса, чесалась. Он всё время нагибался и чесал, пока не растёр её до крови. Обжигающая боль пронизывала рану, и он не мог её трогать, а зуд усилился. Он дёргал, разжимал и зажимал ноги, клал одну ногу на другую, выставлял ноги вперёд. Затем он почувствовал пульсирование в висках; глаза сами по себе закатывались, его взор закрывали мелькающие тёмные пятна. Он чувствовал, что если нагнёт голову в сторону, то больше её не поднимет: как свинцовый шар, она кренилась то влево, то вправо, то вперёд. Пульсирование усилилось, и теперь тупая боль отзывалась в районе лба. Рейнер почесал лоб, и на секунду ему показалось, что он нащупал жилку — опухшую жилку, которая при малейшем раздражении вот-вот лопнет, и он умрёт от кровоизлияния в мозг...
Кто-то дотронулся до его плеча: это был Артур, наблюдающий за ним всю поездку. Глаза его сверкали, говорил он тихо и быстро:
— Да что с тобой?.. Господи, ты белее мела!
Рейнер попытался улыбнуться, но вместо этого сжал зубы и оскалился.
— Крыса укусила... Маленькая, поганая крыска. Я расковырял рану.
— Промой, когда приедем... И ложись. Ты весь трясёшься.
— Голова побаливает.
— Прими лекарства и отдыхай.
— Я с вами побуду, Арти. Не переживай за меня.
Артур не отрывал от него взгляда до конца поездки и держал его то за плечо, то за руку. Рейнер чувствовал, как под широкий и порванный рукав серого пальтишко рука брата превратилась в камень или же в крюк, который не отпускал его. А между тем рана и болела, и чесалась. Рейнер слегка дёргал ногами, стараясь не задевать Артура, но теперь с удивлением обнаружил, что на него почти весь трамвай смотрел.
Они кое-как доехали до дома. Артур шёл рядом с Рейнером, чуть ли не вцепившись в его руку. Рейнера слегка покачивало, а возле самого крыльца его вырвало, лоб покрылся испариной. На пороге дома он чуть ли не отпихнул от себя Артура, схватил на кухне аптечку и побежал наверх. Он высыпал все лекарства прямо в ванну, прибил двух тараканов и стал искать йод. Затем осторожно, дрожащей рукой обработал рану, которая кровоточила: чёрные носки покрылись красными пятнами, брюки потемнели и едва не прилипли к корке. Со стоном он отыскал шприц и две капсулы морфия, принял лекарство.
Рейнер запрокинул голову назад, яркий свет слепил ему в глаза. Тёмные пятна сменились красными искрами, боль постепенно, но быстро отходила. Он посмотрел на себя в зеркало, с которого на него глядел высокий человек с потным лбом и бледным, худым лицом с впалыми щеками, и мешками под опухшими глазами. Он сел на край ванны и сидел так, казалось, час, пока не постучал Георг.
— Ты там живой?
— Угу...
— Как голова?
— Нормально...
— Всё уже накрыли. Идёшь?
— Угу...
Он с неохотой поднялся и, так и не прибравшись, спустился с Георгом вниз. Лили, Матиас, Артур и мать сидели за столом, на котором стояли бокалы и отварная курица с овощами, а также бульон. Рейнер оглядел присутствующих, но мысли его витали далеко... «Крыса, эта мерзкая крыса укусила меня, из-за неё я сейчас страдаю».
Неожиданно Артур встал и сказал:
— Ой, забыл вино. Георг, принеси, пожалуйста; оно на чердаке...
— Нет, — тихо сказал Рейнер, выпрямляясь. — Оно в подвале.
— Ладно, я сам схожу...
— Сиди, Арти, сиди. Я сам.
Артур прищурился.
— Рей, лучше не надо. Посиди...
Но старший брат, слегка подтолкнув Георга, покачал головой и направился в подвал. Георг сел за стол, Рейнер же спустился в подвал, захлопнув дверь. У самого порога он постоял немного, прикидывая, где спрятал вино. В самых нижних ящиках шкафа; они достались от одного знакомого в Клайнсланде, и с тех пор так и стояли нетронутыми. После погрома Артура две бутылки разбились, но остальные пять уцелели. Рейнер сделал несколько шагов, прислушиваясь: где-то в углах раздавались крысиный писк и шорох. После потопа их стало больше: вчера нашли пять трупов, а писк... Этот мерзкий, противный писк всё не утихал...
Он повсюду: под ногами, над головой, по сторонам.
Всё было чисто, никого не видно. Шкаф, где хранился снизу ящик, стоял чуть поодаль; сбоку ещё два дня назад появились дырки. Рейнер сжал кулаки; сердце стучало у самого горла, он не мог говорить. Рана на ноге ныла и слегка кровоточила, он чувствовал, как она пульсирующей болью отзывалась в голове.
Но морфий притуплял боль, оставался только страх.
«Но чего я боюсь?» — подумал Рейнер и открыл шкаф.
Сначала он ничего не понял: шкаф был нагромождён то ли шерстью, то ли пылью, но как только тысячи красных и чёрных глаз устремились на него, он заорал. Тысячи, миллионы глаз, от которых не оставалось ни одного свободного места в шкафу — тысячи лысых хвостов свисали с полок, некоторые из них обрубленные.
Все они устремились на Рейнера. Тот упал и пнул шкаф. Шкаф накренился, пошатнулся и навалился на него, становясь всё больше и больше — и вот он затмил свет лампочки, затмил потолок.
На Рейнера смотрели со страхом тысячи крысиных глаз.
***
(продолжение следует...)
Ссылки на предыдущие статьи:
14