Я стал преподавать, когда мне было 20 лет. А все потому что педагоги, которые меня учили в школе, заметили, что у меня очень хорошие способности для того, чтобы быстро запомнить, что такое методика. И меня заставили учиться.
В Московском училище вручали дипломы на сцене. У нас свой театр, и мы на сцене получали дипломы. Я получил красный диплом. В Советском Союзе дипломы давали не как сейчас, каждому второму, тогда было очень тяжело его получить, но мне мама с детства объясняла, что я не должен позорить семью.
В общем, когда я зашел в кулису, после вручения диплома, там уже стояла мама. Я отдал ей этот диплом, сказал: «Хотела? Вот!». Я думал, что теперь закончилась моя экзекуция, но она тут же отнесла этот диплом в институт, потому что считала, что человек должен иметь профессию. Она вообще не считала, что балет – это профессия. Ну, хотя бы педагог, ну хоть какая-то профессия у меня будет.
А по правилам тех лет красный диплом давал возможность без экзаменов поступить в высшее учебное заведение. И меня зачислили!
Она меня заставляла ходить на лекции. Естественно, я не всегда ходил, но мне все это действительно легко давалось, кроме философии, которую я не переносил. И из-за тройки на первом курсе у меня красного диплома в институте не было, потому что я сказал, что эту ересь я пересдавать не буду. Представляете, все пятерки и иметь и одну тройку на первом курсе по философии.
Когда мамы не стало, мне надо было еще учиться два года, но я решил, что брошу институт. Тут за меня взялись мои педагоги и мамины подруги, которые все время говорили: «Мама мечтала о дипломе».
Ну, хорошо. Я получил еще и этот диплом, и меня сразу заставили преподавать. Меня привлекали к педагогической деятельности и в Московском училище, и в театре. И вот с 2005, по-моему, года я уже был официально и артистом Большого театра, и педагогом-репетитором.
Что мне это дало? Когда ты выходишь на сцену, а вокруг тебя стоят твои ученики и смотрят тебе в ноги, конечно, если ты на репетиции от них требовал какие-то вещи, то тебе самому допустить ошибку уже нельзя.
Когда я пришел в Большой театр танцевать, или когда я был еще учащимся, в оркестровой яме сидели и играли профессора Московской консерватории. Вот каждый пульт – это был выдающийся музыкант, который преподавал в Московской консерватории. Это были народные и заслуженные артисты. Потому, когда приходили молодые исполнители, они слушали своих профессоров. Это очень важный момент.
Для того чтобы вам было понятно, выпускной спектакль мне, например, дирижировал Альгис Марцелович Жюрайтис. Уровень этого театра был другой. Я в 18 лет уже танцевал под палочку Рождественского, Эрмлера, Светланова. То же самое и педагоги такие же были – великие люди. Потому надо было очень хорошо работать. А когда еще вокруг стоят твои ученики...
В первые годы, когда я стал уже в театре работать, у нас концертмейстерами работали все пианисты, которые были заслуженными и народными артистами. И мне было очень стыдно что-что сделать не сразу, и сказать: «А можно еще раз?», потому что я каждый раз боялся их попросить что-то сыграть заново.
Одна пианистка очень смешно сказала: «Я этот пассаж выучила. Может быть, молодой человек постарается и как-то сделает?». Потому что, если честно, «Лебединое озеро» Чайковского играть очень сложно, особенно четвертый акт, потому что это симфоническая музыка, она не написана для фортепиано. Она даже в переложении не очень легкая. И вот она как-то так возмутилась, что восьмой раз надо играть бурю – она устала. А тут еще сзади стоят твои ученики и смотрят тебе в ноги. Я стал танцевать аккуратнее. Это дало мне очень большое умение.
Потом, знаете, что преподавание дает? Ты по-другому начинаешь относиться к каким-то вещам, ведь у нас в основном, кому я преподаю, это те, у кого начинаются вот эти страдания «она мне СМСку не прислала», «он на меня не так посмотрел» ну и так далее: прыщи, пот, ну и прочее. Понимаете, это тоже надо учитывать.
Когда я стал работать с девочками, одно дело, ты их носишь, а когда ты еще и преподаешь – это другой организм и если ты это не учитываешь, то ты совсем глупец, потому что попадешь в нехорошую историю, потому что у девочки портится настроение, а надо все учитывать, надо быть дипломатичным.
Я стал более гибким, потому что язык у меня очень злой, «удар» – смертельный, и я могу одним словом просто... ну вот все надежды перерезать сразу. Вот я стал очень следить за «базаром».