Что ждет врага, когда он попадает в плен – месть или милосердие? На мой взгляд право выбора могут иметь лишь те, кто видел своего врага в прицел, а не те, кто призывают к мщению, уютно устроившись у телевизора.
Не буду теоретизировать на тему, а лучше расскажу об одном разговоре за жизнь с бывшим летчиком Люфтваффе.
Мой папа, Юрий Иванович Никулин, потомственный военный, ещё в 1939 году механиком-водителем попал на Халхин-Гол. После войны окончил Академию бронетанковых войск. В 60-х служил заместителем командира части в ГСВГ – в ГДР.
Я, хотя и был «мал, соплив и кривоног», тем не менее очень хорошо запомнил немецкий круг общения папы – среди них было немало тех, кто во время войны воевал в различных частях, а впоследствии прошёл через советский плен. К слову, первое, что сделал папа после приезда в Германию, начал изучать немецкий язык и через 7 лет владел им свободно: «Если уважаешь и хочешь понять людей – изучи их язык».
Некоторые из тех, кто прошел плен, были его друзьями, с которыми они общались пока были живы и даже до 90-х ездили друг к другу в гости.
Один из них был бывший лётчик Люфтваффе – Гюнтер Шмидт. Мой папа к понятию дружба относился исключительно серьезно, и друзей у него было совсем не много. Гюнтер с папой были друзьями – это был их выбор. Они, воевавшие друг против друга, имели право на дружбу и на ненависть. Мой разговор с Гюнтером Шмидтом, произошедший в 1982 году, я привожу таким, каким я его запомнил:
«В 1942 году меня призвали, и я попал в лётную школу. Старший брат к тому времени уже два года воевал на восточном фронте в танковых частях. В августе 1943 года из России пришло известие, что брат погиб под Курском. Помню, отец мне сказал тогда: «Делай, что хочешь, но ты не должен попасть на фронт».
Я был хорошим лётчиком, и после окончания попросился в испытатели – работа опасная, но шансов уцелеть было больше. В 1944 году я был зачислен пилотом-испытателем в «команду 262» - стал облётывать новую реактивную машину Мессершмитт 262. МЕ-262 был многоцелевым самолётом с двумя реактивными двигателями. Машина необычная по конструкции, сырая, капризная, было много отказов. Реактивный двигатель запускался с помощью бензинового двигателя и при неправильном переходе на режим мог загореться. Однажды при запуске машина загорелась, и я получил ожоги. Мы хотя и были испытателями, но испытывали наши машины и в боевых условиях – летали на перехват американских Летающих крепостей.
Хотя МЕ-262 обладал в бою преимуществом и высокой скоростью, мы тоже несли потери. В начале 1945 года в нашей группе осталось всего три пилота. В апреле Берлин был окружён, и мы решили угнать две машины и улететь на них в американскую зону. Но на полевом аэродроме топлива уже не было, мы решили сесть для дозаправки на берлинском аэродроме Темпельхоф, так как базировались там несколько месяцев. Но наша затея не удалась: как только мы сели, нас окружили эсэсовцы. Хотели тут же расстрелять как дезертиров. Мы сказали, что мы хотим бороться до конца и для продолжения борьбы нам нужно только топливо. Эсэсовцы поверили, но вместо топлива дали нам два автомата, а самолёты тут же сожгли. Мы воевать не собирались и просидели в каком-то подвале пока нас, уже в мае, не взяли в плен русские.
Мы, как и все, проходили фильтрацию офицерами НКВД. Нас поодиночке допрашивали, выясняли подробности нашей службы. Нас не били и не пытали. Но именно тогда меня ударили в плену первый и последний раз: офицер увидел ожоги после аварии и решил, что я эсэсовец и свёл таким образом татуировки с группой крови. Я доказывал, что я пилот, но офицер не поверил. Мне дали 8 лет, и я попал в лагерь.
Лагерей было много, но больше меня никто и никогда не бил. Время тогда было голодное, русским самим было тяжело, но нас кормили прилично. Впоследствии я убедился, что русские не ко всем так милосердны. Когда к нам в лагерь привезли власовцев, их очень сильно били. Для русских они были предателями. Работали мы на стройках в разных частях России. Восстанавливали то, что разрушили.
Поскольку я был технически образован, то сначала стал бригадиром, а потом прорабом. Режим был свободный – хоть и жил в бараке под охраной, но мог свободно выходить. Много общался с русскими, выучил язык. За годы плена я понял, что русские хотя и кажутся суровыми, но на самом деле добрые и отзывчивые люди. Они имели полное право на ненависть, но проявляли сострадание. Они остались собой. Им самим было тяжело, но они делились с нами. Однажды, наверное, это было уже в начале 50-х, я влюбился без памяти. Она была доброй, красивой девушкой, дочерью русского генерала. Ничего хорошего из этого получиться не могло – она дочь генерала, я пленный немецкий лётчик. (Гюнтер весьма подробно рассказывал об этом эпизоде, но поскольку я больше интересовался его службой и пленом, запомнил не много).
Однажды мне объявили, что я могу ехать домой с правом выбора - в западную или восточную часть. Я поехал туда, где родился – городок Доберлуг-Кирххайн (Doberlug-Kirchhain, земля Брандербург). Я вернулся и решил продолжить карьеру строителя. Для нас в Германии было много работы. Закончил университет. Со временем стал директором строительного объединения Baustoffwerke . Войны заканчиваются, а жизнь продолжается. Мы с твоим отцом выбрали жизнь. Люди могут выбирать, на чём строить отношения, например, на том, что их объединяет (мы в тот момент сидели у него дома в кругу его семьи, жены и двух дочек-близняшек). Альтернатива не созидательна. Говорю, как строитель».
Я решил опубликовать рассказ Гюнтера, чтобы больше не держать его в себе. Чтобы сохранить его, как пример отношения к жизни бывших врагов. Чтобы дать нравственный ориентир для нас.
Честь имею. Алексей Никулин
Подписывайтесь на канал и читайте там, где вам удобнее, — в телеграме, Яндекс.Дзене или ВК.
#путешествия
#русский след
#русский мир
#алексей никулин
#моя планета
#великая отечественная война
#фашизм
#летчик
#воспоминания
#мемуары