В далёкие времена меня угораздило попасть в нефрологию с острым пиелонефритом. Если не брать во внимание, что это - больница с совсем неприятными процедурами, там было не так и тягостно.
Происходили анекдотичные случаи (пожалуй, я отдельно о них расскажу), завязывались кратковременные знакомства. Погода и ухоженная территория вокруг больницы, располагали к прогулкам.
Еда подавалась разнообразная, отлично приготовленная. Бессолевая, но достаёшь из укромного местечка пакетик с солью (тумбочки "шманали" ежедневно) и нарушаешь до нужного состояния.
Словом, не заморачиваясь осознанием, где ты находишься, двадцать один больничный день можно было прожить со вкусом. Как и время после отбоя.
Летняя темнота за окном сгущалась медленно, вынужденный, дневной сон - час давал о себе знать бессонницей и храп отдельных больничных подруг отдалялся. В палате включался эффект попутчика.
Удобно расположившись в кроватях, пожёвывая какие-то вкусности из принесённых близкими передачек, мы с интересом слушали ту, кто решил именно этой ночью быть особенно откровенной. По неписанному правилу, днём ночные истории не обсуждались.
Тот, кто озадачивался, каким-то вопросом или желал поделиться "мыслевареньем" собственного изготовления, дожидался черничной темноты. Откровенничали о себе, делились услышанным. Для меня, пока набиравшей багаж, это стало способом некого обогащения.
Кого-то выписывали, но прибывали другие "нефротики," как называла нас медсестрица Наташа. Например, Варвара Ивановна. С первого взгляда она мне не глянулась. Грузная, ноги слегка колесом (позже выяснилось, что это из-за сложного перелома).
Густые брови казались насупленными, чёрные очи "глазливыми." И эта смешная причёска! Только представьте: бабуле в обед триста лет, а она заплетает волосёнки в две жиденькие косицы и скрепляет их заколками позади. Я носила такое до третьего класса и называлась сооружение "корзиночка."
"Заплету-ка я косишки крендельком,"- каждое утро произносила певучим голосом Варвара Ивановна, готовясь к обходу. Родные навещали её ежедневно, иногда по два раза. Муж - высокий, благообразный старик. Старшие сын и дочь - уже дядя с тётей и молодой мужчина - младший из детей женщины. Появлялись и внуки, но я их не помню.
В палату родственникам вход был воспрещён, но эта орава добилась. Через день меняли постельное бельё: Варвара Ивановна, единственная, не спала на казённом. Свежая ночнушка, халатик, косынка на голову.
И обед доставлялся из "домашней печи." Любила груши и они не заканчивались. Просила "что-нибудь полистать," и ей приносили несколько книжек на выбор. А как учтиво-ласково с ней обращались родные, буквально заглядывая в глаза!
Между тем, Варвара Ивановна капризничала, вредничала и часто была не в настрое. Груши то мягковаты, то жестковаты. Тёплую кофту не ту принесли. Просто не то настроение. Конечно, она была больна, пожалуй, посерьёзнее, чем остальные, но мне не хватало понимания:
"За что же её так могут любить?!"
По требованию Варвары Ивановны, вдруг пожелавшей показать, как она выглядела "триста лет тому назад," муж принёс компактный фото альбом с двумя десятками фотографий. Ну, что?
Мы испытали восхищённый шок при виде "юной Вареньки," " молодой Вари" и даже "зрелой Варвары." Соболиные брови, пленительный взгляд чёрных глаз. А вот причёске она оставалась верна - всё те же смешные "косишки крендельком." Впрочем, в молодости это добавляло пикантности.
Насладившись нашим одобрением, Варвара Ивановна призналась, что не смотря на красоту, переживаний ей выпало немало и судьба не дорожку ковровую перед ней расстилала, а сплошные зигзаги.
Я с нетерпением ожидала, когда же наступит вечер откровения для Варвары Ивановны. И он случился. Её историю, наполненную скрытой интригой, я вам предлагаю сегодня. Правда, не знаю, жива ли она?
Никак не сориентируюсь с возрастом. С "младых глаз," она мне бабулькой казалась. И грузность, плохое здоровье возраста добавляли. Она получала пенсию, но по инвалидности.
Ладно, не в этом суть. Читайте, пожалуйста историю от лица героини.
"Не смотрите, что без оканья говорю и слова не коверкаю. Деревенская я. Мать доила колхозных коров, потом в птичницы перешла. Красавица - не отвести глаз. В кино бы сниматься, а она из деревни разве, что на базар выезжала. Колготилась между фермой, домом, огородом, кое-как причёсанная, в вечном переднике с большими карманами для удобства.
Отец то на тракторе, то за баранкой грузовичка - по рабочей потребности. На домашнем хозяйстве ему каждый гвоздик и колышек кланялся: "Здравствуй, хозяин!" Всё умел, во всём знал толк. Его слабостью любовь к маме была. Не стыдился ни к печи встать, ни коровку подоить.
Пожалуй, единственный, сократил огородный масштаб, чтоб жена не надорвалась. Со мной строг был. Брошечки, бигудюшки, яркие ободочки, не говоря о духах и помаде - не терпел в доме.
Как разделила мама мне волосы на прямой рядок, да заплела косишки - так и ходила лет до четырнадцати. Уж потом придумала их крендельками укладывать: всё повзрослее.
Бывало, выйду в сад, разрежу душистое яблочко и давай половинками натирать руки, лицо, чтоб пахнуть маняще. Потом - то сообразила, что среди деревенских девчонок мне и так соперницы нет, но привычка осталась.
Дочке, потом внучке открывала секрет, а они только посмеялись:"А духи на что?" Городская глупость! Это ж, как парк и лес: тут и там деревья, трава, в парке даже клумбы, а никакого сравнения.
Родители мечтали, чтоб я после школы в педагогическое училище поступила, да вернулась в деревню учительницей. Потом замуж отдать за достойного парня, да со спокойной душой внуков ждать.
Дочерью я примерной была и не спорила. Скажут, чтоб после гулянки в десять часов дома была - я без пяти приду. Нельзя юбку короткую - значит нельзя. И парнишки, хоть заглядывались, побаивались моего отца. Кроме Стёпки.
На два года старше, он вырос в пропащей семье. Родители пьянь, старший брат вор и привычный сиделец. И сам Степа в шестнадцать лет условный срок схлопотал за отнимание чьей-то мелкой собственности. Не в деревне разбойничал - у него в городе были дружки.
Сам крепкий такой, чёрный чуб, глаза бедовые, синие. На гитаре играл и пел - заслушаться можно. Так вот он мне, четырнадцатилетней куклёхе, то букет полевых цветов через забор перекинет, то кулёк шоколадных конфет. И, как-то при встрече, шепнул:"Расти поскорее, жду - не дождусь!"
Но где я и где он, да? И папа пообещал:"Увижу рядом со Стёпкой - обрею наголо!" А вот дружбу с Максимом, моим одноклассником, одобряли и мама, и папа. Ещё бы! Сын учительницы русского языка и литературы, батя - счетовод. Сам без троек учится и такой аккуратист - ослепнешь.
Я и стала с ним дружить - гулять с пятнадцати лет. В Дом культуры ходили в кино, на танцульки в нём же организованные. Уроки вместе учили то у нас, то у него. Родители нам доверяли.
Предполагалось, что Максим уйдёт в армию, а я в педучилище поступлю. За два года почти закончу. Дальше по писанному - свадьба, дети. А он на заочном в институте будет учиться. На агронома. Но я взяла, да перемешала все планы праведные.
Максимке, вскоре после выпускных экзаменов, 18 - ть исполнилось. Осенью - в армию и родители ему разрешили погулять без трудоустройства. Он еле дождался пока я стану студенткой педучилища, как мама с папой хотели.
Незадолго до проводов, накрыло нас любовной волной. Что можно, что нельзя - позабыли. Но держали в секрете, пообещав друг другу, что я стану верно ждать, не поддаваясь городским соблазнам, а он часто писать. То, что мы будущие муж и жена, казалось делом решённым.
Но вот крайний час. Прощай на два года! Здравствуй, койка, в общаге студенческой. И ... тошнота. Я в женскую консультацию догадалась пойти - прописка временная имелась. Оказалось, хоть и студентка, но обязана привести мать, как несовершеннолетняя.
Избавление от ребёнка виделось мне спасением, поэтому решилась маме открыться. Она, побледнев прекрасным лицом, схватила меня за косишки - крендельки, да к полу притянула. Так и шипела надо мной слова нехорошие. Крепко я её подвела!
Отец в это время к родне уехал, далёко. Его брат родной помер и требовалось не только на похоронах быть, но и ремонт крыши дома, им начатый, завершить, чтоб облегчить участь вдовы. То есть, папа на месяц уехал. Я и давай мать, глядя снизу вверх, умолять пока папки нет, мне с абортом помочь.
А она вдруг отпустила мои волосёнки и начала вещи собирать в сумку, из тех, что я в общагу не забрала. "Мам, ты что?! Из дома гонишь меня?" Спрашиваю, а голос дрожит. Она, наконец, уточнила: "Ребёнок Максимкин?" "Ну, конечно!"
"Тогда твоей учёбе конец. Будешь жить в его доме, рожать и ждать, как жена. Может, отпуск дадут - распишетесь, но это не скоро. Так меньше позора. И отец не зашибёт. Мать Максима все уважают, прикроют рты! А вот, если с растущим пузом останешься в городе - не отмоешься никогда!"
Моей будущей свекрови, когда выслушала, затея не глянулась, но она, как человек образованный, понимала, что нужно марку держать. Определила мне дальнюю комнатку, окнами на картофельный огород, а на просьбу мамы обратиться к командованию воинской части Максима, чтоб его отпустили жениться на мне, туманно ответила:"Теперь уж куда спешить."
И началось такое житьё, хоть волком вой. Правда, Максимкина мать меня в школьную библиотеку пристроила на пол ставки: ремонтировать книжки, стенгазету школьную оформлять - я хорошо рисовала. Но всё время в напряжении и, как под надзором.
К Максиму упорхнули три письма - моё, будущей свекрови и от моей мамы. Вернувшийся отец, ко мне не пришёл, а. встретив на улице, свернул в чужой двор. Но худшее, настоящий "тарарах" ждал впереди. В один рассвет (за окном глубокая осень) я проснулась от требовательного прикосновения.
Открыла глаза и онемела:"Стёпа!" Тот самый бедовый, красивый, будущий уголовник, как считала деревня. И давай он меня целовать, обнимать. Окошко в моей комнатушке закрывалось плотно, но шпингалет не работал. Вот Степан и забрался, опустевшее картофельное поле преодолев, незамеченным.
Я на ночь отчего-то на крючок свою дверь запирала и тут её с обратной стороны дёргать стали. Раздался крик мамки Максима: "Открой немедленно, шалава! Я давно догадывалась!"
Негодник Стёпка в окно кинулся, а там счетовод - папаша Максима с вилами. Да ещё успел запечатлеть фотоаппаратом, как Стёпа выпрыгивал из окна. Потом будто вся деревня сбежалась к дому несостоявшейся свекрови моей.
Шум, свист. Я поняла - мне конец. Решила: как выпустят, утоплюсь в холодной, осенней воде. Но тут мама с отцом вперёд выдвинулись. Отец замахнулся, но мама руку перехватила, крикнув:"Не смей!"
Пошла домой, как под конвоем. Для папы невидимкой стала. Мать пообещала подумать, что делать. Про Стёпку со мной не говорила, будто ответа боясь. Неделю спустя, повезла меня в город.
Оказалось, незадолго до "тарараха," наша постоянная клиентка, покупавшая молоко, яички, интересовалась, нет ли в деревне надёжной старушки, посидеть месяца три с её дочкой.
Клиентка была врачом и пора было выходить из декрета, а место в яслях задерживалось. И что-то на нянь не везло. Вот мы ей и свалились на голову. Она ничего: выслушала, помолчала и не выгнала. Мама уехала, оставив корзину с деревенской провизией, а я два дня проспала. Врачиха объяснила, что это от стресса.
Месяц прошёл, второй начался. Я няньчу ребёнка, привыкая быть матерью. Нелли Павловна (моя хозяйка) в консультацию меня сводила на птичьих правах. Я очень сожалела, что раньше её близко не знала: непременно бы уговорила организовать аборт.
Мама привезла письмо от Максимки. Уже распечатанное. Он писал, что должен во всём разобраться и, наверное, это произойдёт, когда он отслужит. То есть, в переписке точку поставил.
Оно понятно: ему мать всё описала со своей колокольни и, может даже фотографией доказала измену мою. Нелли Павловна меня не гнала, но было тошно. Спасение пришло негаданно и опять почти с её стороны.
Нелли Павловна сама родила без мужа, после тридцати. Её поддерживал двоюродный брат - Борис, проживавший через пару остановок. И он к ней прибыл в гости. Не один, а с детьми - сыну десять, дочке восемь. Вдовец.
Увидел меня и замер. Должно быть, Нелли Павловна ему всё растолковала подробно потому, что Боря ко мне посватался. Не в тот же день. Чуть позже. А Нелли Павловна, будто карты судьбы передо мной раскладывала, говоря:
"Твоё положение осуждаемо обществом, а брак с Борисом к реабилитации приведёт. В той же деревне. Подумай, родителям каково. Муж всегда муж, а кто - неважно. Ребёнок получит отца - это дорого стоит, поверь мне, матери - одиночке. Борис очень хороший человек, врач скорой помощи. Квартиру имеет. Дети? А без них он тебе бы и не достался. Давно бы желающие нашлись."
Долго думать некогда было: ребёнка следовало в браке родить. Но мама с папой были рады, хотя бы такому исходу и профессия Бориса им нравилась очень. Я, уж мамкой Алёшки став, с пол года к нему привыкала, в комнате детей засыпая. Он не торопил, говоря, что и созерцанию моей красоты рад.
Но за уважением симпатия к нему подступила. Вы видели: он и теперь интересный мужчина. И разница в возрасте уже мало заметна - развалюшкой я стала. Нехороший перелом ноги меня подкосил, да откуда-то почечная недостаточность появилась.
Ну так, о чём я ? Детки Борины скоро ко мне привыкли и "братика" полюбили. Все вокруг, считали, что он Борису родной. Общих детей не родили - и так трое. Боря меня толкнул в медучилище и я до инвалидности работала медсестрой в детском саду.
Детей Бориных вырастили. Любят меня. Так и считают Алёшку братом родным по отцу. От деревни я отреклась. Редко бывала. Вот уж пять лет, как мать схоронила, а папа на год позже ушёл. Но мы о более раннем времени, да?
Максим, отслужив, только через год ко мне заявился. Сначала просто в постель надеялся затащить - оборзел маленько на службе. Потом замуж стал звать, к разводу склоняя. А я "посадила" на весы, с одной стороны Борю, с другой Максима и муж мне весомее и надёжнее показался, да и невесткой учительши стать не захотела."
... На этом, вроде закончив, Варвара Ивановна грушу достала и вкусно в темноте захрустела. Некоторое время мы переваривали услышанное. Наконец, с третьей по счёту кровати, где лежала беременная женщина по имени Валя, раздалось:
"Но, как-то не хорошо и даже странно. Вы ведь любили Максима, а остались с Борисом и его детьми. Себя обокрали, Максима. И сын вырос не с родным отцом."
Варвара Ивановна вздохнула даже, кажется, с лёгким всхлипом: "Ох, разбередила себе душу я. Как бы капелек успокоительных просить не пришлось. А то, что у Лёши отец не родной, даже к счастью. Ну, что ему мог дать Степан?"
"Степан?!" - спросили мы хором.
Варвара Ивановна "удивилась" нашей бестолковости: "А вы не уловили? Не только Стёпа меня полюбил, но и я голову потеряла с пятнадцати лет. Встречались мы тайно. Он отжал мопед у какого-то хлюпика и ждал меня за околицей. Уезжали на дальнее озеро и там такое придумывал Стёпа, что у меня и сейчас щёки краснеют."
В темноте раздался смешок: рассказчица явно смаковала воспоминания о грешной любви. Потом продолжила, с упоением:
"Средь бела дня нагишом купались! А с Максимкой я для отвода глаз дружила. Мы даже не целовались. Не нравился мне никогда. Стёпа всегда осторожничал, но вдруг, уже поступив в педучилище, я поняла, что расплата пришла: солёных огурцов захотелось. Кстати, во время сдачи экзаменов, мы жили на снятой Степаном квартире."
Слушателям захотелось уточнения:"А что же за него замуж не вышли? Вам ведь почти восемнадцать исполнилось, беременную бы расписали по справке."
Варвара Ивановна ответила с сожалением:
"Ну, какой из Стёпы муж и отец? Он вольный ветер. Не уезжал никуда из-за условки. А так мечтал страну посмотреть. Тюрьмы, насмотревшись на братана, не боялся. Всегда при деньгах и к риску готов. А я не Мурка в кожаной тужурке была.
Когда поняла, что с абортом не выйдет, Стёпа подсказал соблазнить Максима, да на него отцовство повесить. Схитрила немного и парнишка про мой опыт не понял. Но я протянула.
Если б чуть позже призвали - быть бы Максимке мужем и отцом. А со сроком родов, что - нибудь бы придумалось. Но случилось, как случилось. Как у его мамаше я заселилась, да и под контроль попала, я вам уже поведала.
А Стёпка скучал. Как-то влез в окно ко мне ночью. Прокатило. А в другой раз попались. Стёпу три дня спустя арестовали. Он в городской драке кого-то покалечил сильно, да от условного прибавили срок. Надолго присел. За это время в доме его семейства случился пожар. Сгорели родители, брат и баба какая-то. Стёпа в деревне больше не появился. Сгинул навек."
"А если б не Максим, а он к вам пришёл?"- пискнула я со своей больничной лежанки.
Варвара Ивановна так долго обдумывала ответ, словно от него, что -то зависело. Наконец, обронила: "Даже не знаю. Но уберёг Господь."
Кто-то произнёс в темноте, на самом деле, выразив общее мнение:"Вот тебе и косишки крендельком!"
P.S. Среди фотографий, в альбоме Варвары Ивановны, промелькнула одна, с изображением симпатичного шкета с волевым подбородком. Поскольку, это произошло до ночного откровения, на неё едва взглянули, даже не уточнив, кто это. Но, уже зная историю, при виде Алексея, сына Варвары Ивановны, я поняла, что он и Стёпа похожи, как две капли воды.
Благодарю за прочтение. Подписываемся, пишем, голосуем. Всё по желанию, но будет полезно для автора. Вы мне стали ещё ближе, честное слово. Лина