Путешествие – это всегда обновление. Возможность посмотреть на все происшедшее со стороны и дать ему более точную оценку. И разобраться в психологии наших действующих лиц. Анализируя все, что произошло в той ужасной квартире, где убили Юрия и покушались на убийство Ирины, во дворе, куда тайком пробрались Виталий Ганкин с актрисой Ниной Старцевой, Ольга со своей обидой и жаждой мщения, мы словно увидели спектакль, поставленный неведомым режиссером с корыстными помыслами, жестокими намерениями, с умением манипулировать человеческими судьбами ради… А вот ради чего? И зачем обвинять незримого режиссера? Тут каждый – сам себе режиссер. А уж все эти режиссеры, как правило, и актеры хорошие! Сколько бы ни молился тот же Ганкин, сколько бы ни валялся в пыли своих покаяний, надежд и разочарований, сущность его особых изменений не претерпела. Просто корабль разбился, его словно щепку прибило к берегу на старости лет – влачить довольно жалкое существование. И тут появляется Ирина, так похожая на меня, униженную им, обиженную, но, очевидно, все-таки желанную, тут моя Людмила, кажется, была права. И вот он уже не жалкий старик – к нему вместе с моим образом возвращается молодость, он уверен, что сможет начать жизнь заново и что при этом он не будет прежним, он избежит гадких мыслей и позорных поступков. Он так в это верит, что оказывается именно в таком положении и состоянии. Но Ирина похожа на бильярдный шар у плохого игрока – ее кидает то в одну, то в другую сторону. И Ганкин понимает, что ему все-таки придется играть роль щепки, которая никак не может прибиться к берегу. И вдруг Ирина благодаря своему отцу обретает вес и становится хозяйкой положения. Богатой и уверенной в себе хозяйкой. Но бильярдный шар все равно катится совсем не туда, куда ему положено по правилам хорошей игры, сумбур в жизни Ганкина не кончается, но зато обретает довольно опасные формы – жена ездит непонятно куда и с кем и брак их явно оказывается под угрозой. Спасение есть. Жестокое спасение. Конец жизни, терять уже нечего. Но и уходить вот так, с пустыми руками и разбитым сердцем, не хочется. А сильно хочется того, чего не было – семьи, уюта, надежной опоры в жизни. Высокого смысла. И – любви. У спортсменов бывает второе дыхание, когда кончаются силы, а цель уже видна, близка, и тогда в человека вливается, им управляет новая кровь, и он мчится вперед, к победе. А у Ганкина случилась еще и любовь, и полеты над миром. Думаю, он не колебался ни минуты, выследив и застав свою жену в ее старом доме и, очевидно, в невменяемом состоянии. В разобранном, так сказать, виде. А разве можно быть собранной при таком образе жизни? Бесшабашные путешествия на грани риска выматывают душу и тут не спасет никакая зарубежная недвижимость, будь она хоть на Канарах, посреди теплого синего моря. Нож? Конечно, нож. Ему было не так уж трудно ударить ее. Наверняка планировал – в сердце. Немного промахнулся. Глупо спрашивать – а было ли человеку стыдно. Он остался таким, каким был в молодости. И я еще раз убеждаюсь – человек не меняется. Он может убедить окружающих, что изменился, но в глубине души будет посмеиваться над теми, кто в это поверит. Он сделал подлый, решительный шаг для своего полета. Вместе с Ниной, она была в те минуты его опорой. Они вдвоем наблюдали, как Ирина выбралась из дома и упала на дороге. И успокоились лишь тогда, когда врач констатировал смерть.
При этом мимо ходили какие-то люди, но, думаю, все они слились у них воедино в какой-нибудь серый фон, на котором и шел этот спектакль. Не привлекла их внимания и старушка, зашедшая в подъезд позже Ганкина и вышедшая оттуда с дрожащими руками… Кофточка-то на спине Ирины была разодрана не просто так… И нож, уже второй нож за несколько минут не причинил Ирине вреда лишь по одной причине – он шаркнул по кожаной берзукавке, прикрытой сверху красивым вязаным платком – и то, и другое Ирина, как выяснилось, приобрела в Праге. Ольгин удар и вывел ее из состояния шока, и позволил ей выползти из квартиры и из подъезда. То есть этот удар, можно сказать, ее спас. К сожалению, больше она ничего не запомнила. А мы восстановили всю эту картину по отрывочным сведениям Ольги, да и немного – Нины, которая клялась нам, что ни о чем не знала, ни в чем не виновата, что Ганкин оставил ее во дворе и сказал, что ему надо зайти в одну квартиру и «произвести там решительные действия», так именно он выразился, для того, чтобы жили они долго и счастливо.
- Честно говоря, я подозревала, что это как-то связано с его женой, но думала, что речь идет об оформлении каких-то бумаг, - уверяла Нина.
- Ох, Ниночка, и что же вы стояли с вашим любимым и равнодушно смотрели на то, как на дороге корчится в муках женщина?
- Ну да, смотрела. Так ведь ей вызвали «скорую». А я и не знала, что это жена Виктора. Мне не до нее было. Ему вдруг стало плохо и я его успокаивала…
Белая и пушистая. Но, судя по разговору Ольги и Нины в театре, в антракте, все было несколько иначе. Это мягко сказано. И пусть это останется на совести Нины? Потому как ее не ухватить зубами уголовного кодекса?
Много, слишком много вопросов. Черное и белое в жизни – это полный бред. Жизнь – это все краски мира.
А знаете, где находилась больница, в которую попала потерявшая память Ирина? Из которой она бежала вместе со своим суженым? На трассе, ведущей к… ювелирной фабрике! К поселку ювелиров. Вот вам и ясновидящая Мария! И ее «путь к золоту». Ох, как мне захотелось ей позвонить, сказать об этом! Мы с Людмилой долго колебались, тревожить ли больного человека, но решили, что она должна знать – ее предсказание сбылось, это прибавит ей силы. Мы дозвонились быстро, но Ванечка сказал, что мама в больнице, чувствует она себя гораздо лучше и что он ей все передаст. Скажу сразу – мы разговаривали с ней через несколько дней и нам показалось, что эта женщина еще не исчерпала свою жизненную энергию…
Помните утверждение про ружье, висящее на стене, на сцене, которое обязательно должно выстрелить? Иначе – зачем висит? То есть – ничего случайного. И я, перебирая всех действующих лиц этой истории, уже несколько раз останавливалась на Денисе, первым вызвавшемся ухаживать за Анфисой Михайловной. Непричастен! Случайный человек. Вот тебе и ничего случайного. Но так я думала до тех пор, пока Анфиса, рассказывая нам о своих хитромудрых уловках для приобретения жизненных красок, не назвала его фамилию. Крупов! Тот самый медик, который и отправил Ирину прямиком в морг, а потом и сам уехал из того городка – от насмешек и неловкого своего состояния. Переехал на новое место, ощущая потребность сделать что-то благородное, чтобы вновь обрести самого себя. Ошибки бывают с каждым. Обрел. И, поняв чувства и намерения Ольги и Олега, отошел в сторону. Исчез. Работает в клинике – уверена, что успешно. Можно подумать – а зачем ему вообще было соваться к этой Анфисе? Она что – больная, калека? Обретал бы себя в больнице, там явно немало сирых и убогих. Но вот он увидел в Анфисе свое собственное одиночество, почувствовал родственную душу. Хотелось быть нужным человеку не в экстремальной ситуации, не во время его кризисного состояния по медицинским показаниям, а просто в обычной жизни, за чашкой чая, за простым разговором.
Олег и Ольга здорово смеялись, когда узнали о проделках Анфисы с квартирой. Сейчас мы собираемся к ним на свадьбу. Анфиса настояла, чтобы торжество прошло у нее дома, среди своих. Но поскольку умирать она пока не собирается, то жить молодые будут в собственной квартире – обменяют свои маленькие квадратные метры на одну приличную жилплощадь.
Кстати, скоро мы увидим фильм, в котором снялась Людмила. Это – дипломная работа студента режиссерского факультета ВГИКа. Молодой человек углядел ее в массовке на «Мосфильме», куда она попала без труда. Оказавшись в этом киноцарстве, куда простому артисту без пропуска, а, значит, и без вызова не попасть, она тайком, после массовых съемок пробиралась к кабинетам режиссеров, их ассистентов по актерам, надеясь получить роль. Хотя бы в эпизоде. Естественно, она зарегистрировалась в актерском отделе, в картотеке были ее фото, видео. Вгиковцу ее работа очень понравилась. А мой муж уже подыскал ей место в одном из московских театров. Не слишком знаменитом, но очень даже интересном. А поскольку снимать жилье моей Людмиле не на что, я определила ее в квартиру моей надолго уехавшей подруги. Поживет пока там. А когда появится сынуля… Ну, жизнь покажет и подскажет, что дальше делать.
Нина Старцева больше не показывалась, она ушла из театра, где работала с Ганкиным. В неизвестность. Но поскольку существует интернет, то мы узнали, что девушка с таким именем и фамилией уехала-таки из России и пребывает сейчас в одной из бывших наших союзных республик.
С трепетом пишу я обо всех этих людях, затрагивая их души, касаясь их чувств и мыслей. И вдруг – звонок.
- Наталья, я еду к тебе! Слышишь? Мне надо! И еще. Я хочу на свадьбу к Ольге!
Заразетта!
- Ты куда едешь-то? Я ведь в деревне.
- Знаю. Туда и мчусь. Зоя сказала, где это. Я уже в электричке. Из Ярика еду. Полчаса до тебя осталось.
- Эх, Ирка! Чего раньше-то спала? Я бы тебя на такси встретила.
- Сама примчусь, не боись! Не знала ведь, отпустит ли Витя-то меня.
- А вместе?
- Нельзя. Хозяйство.
Ирина появилась, отсвечивая серебром. В серебряного цвета полушубке, с серебряными волосами и сережками – тоже из серебра. И сапожки были под стать. И глаза сияли лучами серебряного света. После ее звонка я связалась с Ольгой, чтобы узнать, сможет ли она выдержать на своей свадьбе Ирину. И получила ее согласие.
- У нас с ней жизнь начинается заново, - подчеркнула Ольга.
Я передала это Ирине. Она была довольна.
- Одно дело сделано. Второе. Я всех вас приглашаю на нашу свадьбу. Через месяц. И на наш медовый месяц.
- То есть? Медовый месяц – это счастливое время для вас двоих.
- А вот пусть оно будет счастливым и для вас. Вы меня нашли. Спасли. Вернули к жизни. И мы с Витей хотим, чтобы вы были счастливы вместе с нами. Там, в Теплице.
- Так медовый месяц будет у вас за границей?
- У нас. У нас, Наталья. А я ведь тебя называла Наташка-белый пароход. Помнишь, как мы его заводили и он плавал в речке?
- Помню. Счастье.
Меня, честно говоря, несколько смутил приезд Ирины. Все, что она тут на меня повесила – просьбу побывать на свадьбе у Ольги и попросить нас приехать к ней на подобное мероприятие – можно было обговорить по телефону. Нечего для этого мчаться за сотни километров. Она, видимо, уловила мой настрой.
- Ладно. Признаюсь. Ты ведь про каждое дело романы пишешь. Или там повести.
- Или там. Да.
- И про меня тоже напишешь?
- Уже.
- Что, про всю эту историю? Как вы все это дело расследовали?
- Ну да.
- И как я там у тебя… выгляжу? Гадиной, небось. Уродиной. Из-за которой столько трагедий произошло! О, господи! Да как же я жить-то после этого буду? Вот после твоей книги? А Витенька мой что скажет? Да он и жениться на мне передумает.
- Он все о тебе знает. И все понимает.
- Знает. Понемногу. Одно узнал, потом другое. А тут будет все вместе. Сразу. А я-то все это как вынесу?
- А давай посмотрим, как. Возьми и прочти.
- Книгу? Она уже вышла?
- Нет. Текст. В компьютере.
Я еле уговорила Ирину попить чаю – она рвалась к моему повествованию.
Мне не удалось проследить за ее реакцией во время чтения – было уже поздно и я опрометчиво уснула. Она разбудила меня утром – оказалось, что совсем не спала.
- Я у тебя какая-то… никакая, - первое, что она сказала. – Ни рыба, ни мясо. Хрен знает что болтается в этом мире под моим именем. А ты не можешь меня сделать… более осознанной, что ли? Более… перерожденной? Хотя… Честно говоря, мне нравится, что я – жертва. Они меня убивали, да не убили. Я в морге лежала, да не мертвая.
- Дальше, дальше продолжай! Вроде и безалаберная, ветер в голове, а от дорогого дома с катушек не съехала, всех зовешь да за всех готова радоваться. Да ты же у меня такая хорошая!
- Да? А чего же ты все – эта шалава, эта шалава!
- Не я. Люди.
- В молодости трудно не ошибаться. И учатся только на своих ошибках. Не на чужих.
- Конечно, Ира.
- А у тебя тон какой-то назидательный бывает. Ты что, сама никогда не ошибалась?
- Ошибалась. Да ведь ты, верно, знаешь. А тон… Это от вредности. Вот хочется мне поназидать, а в ответ услышать такое же назидание. Чтоб человек возмутился и ответил! Вот как ты сейчас.
- Да не горячись ты так… Я, в общем-то…
- Да хоть в общем, хоть не в общем! А ты была бездельница, без мозгов и цели в жизни, бутылка, курево да гулянки – вот твои интересы. Ты промотала, проморгала всю молодость, а теперь тебе вроде как стыдно. Да, я понимаю – ты начала с чистого листа, это твое выражение. Но ты не сегодня родилась. И до этого листа были другие листы. Они ведь никуда не делись. Ушли в прошлое? Да ведь ни один из них не выбросить. От жизни нельзя отрезать кусок как от пирога и выкинуть за ненадобностью. Прошлое – часть тебя. Оно как звонок, как ориентир. Не туда пойдешь – тут же напомнит о себе. Оно живо. И живо для тебя же. Чтобы теперь у тебя все получалось достойно, по-человечески. И уже получилось . И не бойся той шалавы. Ее ведь больше нет.
- Ее больше нет… И Юрочки нет… Ох, Наташка! Все правильно. Оставь все как есть. Ничего просить убрать не буду.
- Да ладно. Уберу несколько шалав. Одну-две оставлю.
- Хорошо.
- А вообще – чего ты вскинулась-то? Фамилия в повести другая. Нечего тебе и трепыхаться.
- И то… А я как-то не обратила на это внимания. Я-то знаю, что про меня. И вы все знаете. И Витенька мой.
- Тут есть один секрет.
- Какой?
- А вот какой. Мы тебя сейчас все любим. Понимаешь?
- И я тебе открою секрет.
- Какой?
- А вот какой. Раньше-то меня никто не любил. В детстве. В молодости. Вот я такая и была. Раз со мной так, то и мне все пофик было. А сейчас… Я вот учиться сейчас буду. На юриста. И Витеньке помощь, и мне – хорошее дело. Да и в Теплице пригодится. Будет там у нас как дом отдыха. И для вас тоже. А потом посмотрим.
Что ж, все так и вышло. «И случай, бог изобретатель». Изобретательнее и придумать ничего было невозможно.
Конец.
