Майским утром в субботу вдовствующая царица Мария отправилась на службу в собор. Ее сопровождали едва оправившийся от болезни сын Дмитрий, родственники, возможно, кто-то из слуг и горожан. Заканчивалась шестая седмица по Пасхе, позавчера отпраздновали Вознесение. Пели, скорее всего, «Непостижиме Господи, слава Тебе!». Наверное, все причастились. Вернувшись из храма, царица отпустила сына поиграть во дворе со сверстниками. Сама поднялась в покои, где накрыли стол. Служки, пищики, приказчики отправились обедать на свои подворья. Время близилось к полудню, солнце припекало. Ничто не предвещало беды. Но через несколько минут весь этот мир рухнет и разыграется трагедия, надломившая судьбу города, всех его жителей, царской семьи и России в целом. Там – в Угличе, 15 мая 1591 года, в полдень.
Текст: Денис Хрусталёв, фото предоставлено автором
Чуть более семи лет минуло со смерти отца мальчика – грозного царя Ивана. Царевичу Дмитрию шел девятый год. Законность его прав на престол ставилась под сомнение, из столицы его удалили, сторонников при дворе он не имел, из близких – только узкий круг родственников матери, Нагих, именитой, но не самой влиятельной фамилии. Все волнения маленького угличского двора вращались вокруг здоровья царственного отпрыска и, конечно, бездетного государя Федора. Ведь царь в любой момент мог либо лишить их надежды на приобщение к власти, постричь в монастырь, бросить в темницу или породить наследника, либо, внезапно умерев, вознести их на самую вершину, передав трон.
Ближайшим советником царя был брат его супруги – Борис Годунов, чье положение, понятно, зависело от взаимоотношений государя в браке. К счастью, эти семейные отношения были прочными и ровными, хотя пара оставалась бездетной. Однако все могло измениться: Федору Ивановичу в 1591 году было всего 34 года, как и его жене Ирине.
Формально при московском дворе не было наследника, но фактически он был – царевич Дмитрий. И это ни для кого, включая иностранцев, не было секретом. Борис и остальные Годуновы без сомнения в определенной мере воспринимали угличский двор как угрозу своему положению. Тот, в свою очередь, платил тем же, считая Годуновых главными противниками в Москве. Взаимное недоверие было всемерным. Ясно, что Дмитрий в случае внезапной смерти царя имел шансы занять престол независимо от мнений о законности брака его матери. В этом случае круг Годунова, скорее всего, поплатился бы своим положением, а может, и жизнью. Изгнанные, загнанные, ущемленные Нагие в провинциальном Угличе, где им даже не давали управлять по собственному усмотрению, точно не пожалели бы притеснителя. Но пока они не имели ни сил, ни средств противостоять всевластному временщику со товарищи, лишь сотрясая воздух проклятиями, о которых соглядатаи тут же докладывали в столицу. Каждый ждал чьей-то смерти. И к добру такое привести не могло.
ТРАГЕДИЯ
Царевич страдал чем-то схожим с эпилепсией. В среду 12 мая 1591 года у него был приступ. Полегчало только к пятнице, когда мать взяла его к обедне, а потом отпустила погулять. Казалось, что Дмитрий оправился. В субботу 15 мая после службы его отпустили во двор поиграть с детьми дворовых слуг.
Прошло совсем немного времени. Братья царицы, Михаил и Григорий Нагие, возможно, присутствовавшие на службе в церкви, едва успели доехать до своего подворья. Во дворце только начали разносить блюда, когда в трапезную вбежал мальчик Петруша и закричал, что случилось несчастье. Слетев вниз по лестнице, Мария обнаружила во дворе кремля истекавшего кровью сына на руках у кормилицы Ирины. Он был еще жив, но глубокая рана на горле не оставляла шансов. Кажется, была перебита сонная артерия или яремная вена. Смерть наступила через считаные минуты. Царевич просто истек кровью.
Вокруг сновали дети, поодаль, остолбенев, замерла постельница Маруся. Рядом в ужасе заламывала руки боярыня Василиса Волохова – «мамка», ответственная за царевича. На нее и обрушился гнев обезумевшей матери. Царица опростоволосила дворянку и долго гоняла по двору, поддавая попавшимся под руку поленом – «пробив ей голову во многих местах». Женщины бесновались в истериках. Во двор начали стекаться другие обитатели дворца. Кто-то ударил в набат. Было ясно, что случилась беспримерная беда.
«В шестом часу дня на исходе» (около полудня) колокол Спасского собора зазвонил к пожару. Примчались посадские, похватав необходимое для тушения и разбора – рогатины, топоры, колья. Прискакали братья царицы, заставшие конвульсии царевича на руках у кормилицы. Группа рассыльщиков (семеро посыльных) потом говорила, что Михаил Нагой был сильно пьян. Возможно, Григорий выглядел спокойнее. Ему царица поручила бить Василису поленом «по бокам», но тот быстро перестал – Волохова была едва жива. Кому-то из горожан приказали держать ее.
Затем, к несчастью, явился государев дьяк Михайло Битяговский в сопровождении сына и своих людей. Он работал в Дьячьей (Разрядной) избе, а после 9 утра (по нынешнему счету), распустив подчиненных, отправился домой. Обедал он у себя на подворье вместе с попом храма Святых Константина и Елены Богданом – священником домовой церкви царицы и духовником Григория Нагого. Вероятно, подворье Битяговского располагалось совсем рядом. Заслышав звон, они сначала отправили кого-то разузнать, в чем дело, а потом сами поспешили к кремлю. Однако ворота были заперты, и Битяговскому пришлось с ними повозиться. Справившись с запорами, дьяк ринулся к дворцу. В это время по двору кремля метались вооруженные посадские. Дьяк начал выговаривать им за беспорядок. К нему присоединился Данила Третьяков, судя по всему, сослуживец Битяговского. Пытаясь усмирить волнения, чиновник вступил в пререкания со скопившимся народом, требовал не баламутить и разойтись.
Многие сочли это неуместным. Нагие точно не готовы были терпеть присутствие при семейной трагедии «годуновского доносчика», проявлявшего организационный прагматизм. Сказывалось давнее раздражение. Кто-то выкрикнул: «Это душегубцы царевичу!» Видимо, того же мнения были царица и ее братья. Гнев толпы обрушился на Битяговского со товарищи. Они, отступая, укрылись в некоей Брусяной избе, но нападавшие вышибли дверь и окна, дьяка с Данилой Третьяковым выволокли и убили. Далее начались самосуды, мятеж и грабежи. Разгромили Дьячью избу. Похищено было 20 рублей «государевых денег», хранившихся в «коробейке» и предназначенных «на царицын и на царевичев расход». Затем разорили усадьбу Битяговского, «и питье из погреба в бочках» выпили, а бочки покололи. Девять лошадей увели на конюшню царицы. Конюх Михаил Григорьев прихватил саадак. Другие говорили, что он взял и «саблю булатную, окованную серебром», которую позднее передал Григорию Нагому. Досталось и жене Битяговского – «жоночку Михайлову, розстреляв, в воду посадили».
Скорее всего, пострадали и другие дворы, как-то связанные с Битяговским. Были побиты или арестованы некоторые из тех, кто имел отношение к государевой службе или участвовал в сборе посохи. Сын Битяговского погиб вместе с Никитой Качаловым (племянник Михаила Битяговского. – Прим. ред.) при обороне Дьячьей избы. Также были убиты четверо слуг Битяговского, двое – Никиты Качалова, человек Данилы Третьякова и трое посадских, которые «были прихожи к Михаилу Битяговскому».
Царевич испустил дух на руках у кормилицы, пока царица Мария била поленом Василису Волохову. Дядя царицы Андрей Нагой, выбежавший из дворца вслед за племянницей, еще застал царевича живым. Потом он со слугами перенес тело Дмитрия в Спасский собор. Туда же отправилась скорбящая мать. За ней волокли «мамку». Царица, кажется, жаждала мести и потребовала привести сына Волоховой – Осипа. Того обнаружили и схватили на подворье Битяговского. Попутно погиб один из его слуг. Вместе с Осипом к царице доставили и потрепанную вдову дьяка с дочерьми. Тут же состоялось судилище. Осипа объявили убийцей царевича, наряду с сыном Битяговского Данилой и его племянником Никитой. Месть настигла старших детей главных врагов и виновников, выявленных Нагими: наследники за наследника. Осипа растерзали на глазах у матери, а потом, «убив, и прохолкали, что над зайцем» – толпа зычно гикала, торжествуя правосудие. Хотели казнить и семью Битяговских, но вдову с дочерьми прикрыли церковники – архимандрит Воскресенского монастыря Феодорит и игумен Алексеевского монастыря Савватий. Спасти Осипа Волохова они не решились.
Саму Василису заперли под охраной в одной из комнат дворца. Надо полагать, для того, чтобы потом она дала показания. Она их и дала, но, кажется, вовсе не те, что ожидались.
ТРЕВОЖНОЕ ЗАТИШЬЕ
Всего свидетели упоминают 18 погибших в ходе беспорядков, включая дворового Волоховой, который попытался подать ей упавший платок, а также юродивую, казненную чуть позже по указанию царицы Марии.
Девятнадцатый – это сам Дмитрий. У его тела зачем-то поставили охрану. Как впоследствии разъяснял Григорий Нагой, «блюлись от государя опалы, чтоб кто царевичева тела не украл». Впрочем, причина таких мер до сих пор загадка. Исследователи обычно отсылают к общей атмосфере суеты и неопределенности.
Народные волнения улеглись к вечеру 15 мая. Участники насытились, а инициаторы смирились. Поиски других сообщников и подельников Битяговского ни к чему не привели. При этом буйство толпы напугало многих жителей и гостей. Некоторые пустились в бега, попрятались по лесам, закрылись в подпол. Непонимание происшедшего обратилось в страх. Убитых побросали в крепостной ров и даже позабыли – их никто не хоронил. Награбленное разделили, вино выпили. Отправили гонцов в Москву, а может, не только в Москву. И начали чего-то ждать.
На дорогах, ведущих в столицу и Ярославль – Переславской и Сулоцкой – были выставлены дозоры из посадских «для приезжих людей с Москвы». Им было поручено сразу сообщить, если кого заметят. Причем для этих нужд выделили лошадей из конюшни царевича, а также тех, что изъяли у Битяговского. Ждали людей из Москвы три дня. Помимо горожан дозорить отправляли посошных – верст на пять или шесть за посад.
Кроме того, уже в субботу Михаил Нагой попытался заручиться поддержкой местной администрации, взяв с угличского городового приказчика Русина Ракова клятвенное обязательство, чтоб «быть им за одно».
Во вторник, 18 мая, были предприняты мероприятия по восстановлению улик. Михаил Нагой послал людей разыскать различного оружия и сложить его на убитых во рву. Они чего-то напокупали, стащили на подворье Битяговского железную палицу, а у Григория Нагого выпросили саблю и ногайский нож. Собравшись в разгромленной Дьячьей избе, зарезали курицу и измазали все ее кровью. На трупы были возложены окровавленные самопалы, ножи и палица. Тогда же во вторник вдове дьяка вернули угнанных лошадей. Кажется, последствия погромов попытались стушевать, а ситуацию с виновниками выправить. Несколько дней в Угличе сохранялось тревожное затишье.
ДОКУМЕНТЫ СЛЕДСТВИЯ
К вечеру воскресенья, 16 мая, при царском дворе узнали о смерти царевича и последовавших беспорядках. Немедленно была собрана представительная комиссия, призванная расследовать происшедшее – провести повальный обыск. В нее вошли боярин Василий Шуйский, окольничий Андрей Клешнин и дьяк Елизарий Вылузгин. Для Шуйского это было первое дело после почти пятилетней опалы. В Разрядных книгах он не упоминался с 1586 года, а ранее считался в числе противников Годуновых. Хотя к 1591 году, конечно, все могло измениться. Он получил важное задание и должен был отличиться. Позднейшие его назначения указывают, что с работой он справился.
Клешнин был воспитателем и близким советником царя Федора, но еще прежде он был известен как человек, близкий семейству Годуновых. Вылузгин возглавлял Поместный приказ и занимал в служебной иерархии второе место после дьяков Щелкаловых. Он был соратником Годунова в правительстве и одним из доверенных лиц государя. Кроме того, в Углич выехал митрополит Крутицкий (Сарский и Подонский) Геласий, второе лицо в Русской церкви, местоблюститель патриаршего престола.
Раньше именитых чиновников в Углич помчался отряд стрельцов во главе с Темиром Засецким. К вечеру 18 мая они вошли в город. Комиссия прибыла на следующий день и немедленно приступила к работе.
За короткий срок было допрошено более полутора сотен человек: в имеющихся документах упоминаются 152 имени. Результаты работы следователи изложили в докладе, который представили царю и патриарху. 2 июня 1591 года дьяк Василий Щелкалов зачитал его Освященному собору. Архиереи постановили, что «царевичю Дмитрею смерть учинилась Божьим судом», а Битяговского убили посадские, которых подговорил Михаил Нагой из-за личной неприязни. Кроме того, «то дело земское, градское», духовных преступлений не выявлено, а потому судить его государю. Царь согласился и поручил Боярской думе раздать наказания. Прежде всего Нагим, которые бунт затеяли, а также «городским мужикам», которые поддались. Всех их настигли опалы и ссылки. Кого-то, возможно, казнили.
Из сохранившихся документов известно, что Углич был поручен новому дьяку – Первому Карпову, а старшим там назначен Федор Дроздов-Мисюрев. Именно Дроздов отмечен в наказных памятях ответственным за расправы. Приставами при производстве арестов стали дети боярские Михаил Молчанов и Федор Жеребцов.
Частично сохранившиеся материалы следствия – это 54 листа разного размера, содержащие 63 склейки фрагментов дестной бумаги конца XVI века. Они небрежно хранились в завалах архива Посольского приказа, где отмечены в описи 1626 года. Многое было съедено плесенью, намокло, сгнило, потерялось уже в XVII веке. Потом перепутанные листы свели в единый комплекс, который в конце XVIII столетия пересортировали, пронумеровали и переплели. В таком виде они впервые были опубликованы в 1819 году, а потом фототипически в 1913-м. Сегодня можно утверждать, что перед нами оригинальные бумаги, составленные в Угличе и Москве в мае-июне 1591 года. Они точно отражают материалы расследования и соборные постановления. Они определенно не являются полным комплексом, а их последовательность только предположительно отражает ход следствия. Тем не менее они позволяют отчасти восстановить некоторые реальные события. На нынешнем этапе не представляется возможным ни однозначно заявлять о беспристрастности комиссии, ни настаивать на ее ангажированности. Сомнения вызывают и перспективы разысканий в этом направлении, поскольку появления дополнительных сведений ожидать не приходится, а имеющийся комплекс документов многократно обследован. Тем не менее более или менее достоверную картину случившегося представить можно.
ВЕРСИИ И ЛЕГЕНДЫ
Царь Федор, патриарх Иов и Освященный собор не сомневались, что царевич погиб. Но спустя двенадцать лет в Польше объявился человек, который утверждал, что он – царевич Дмитрий, спасшийся от расправы и претендующий теперь на отцовский трон. Его хотели убить люди Годунова, но погиб другой мальчик. Царевича подменили в кроватке, а само убийство происходило в темноте, отчего случилась ошибка.
Сам Лжедмитрий говорил о событиях уклончиво, отсылая к чужим рассказам, что понятно: ведь в 1591 году он якобы едва достиг 8-летнего возраста и не мог ничего помнить. Однако в начале пути, в 1603 году в Польше, Лжедмитрию нужно было представить развернутую версию, чтобы убедить местных магнатов поддержать его. И это ему удалось. Его откровения, дополненные, судя по всему, другими разведданными, позволили пану Адаму Вишневецкому, на которого новоявленный царевич в первую очередь положился, составить довольно цельную картину происшедшего. В октябре 1603 года князь Вишневецкий представил отчет о случившемся своему королю Сигизмунду III. Документ не был секретным и имел широкое хождение, многократно переписывался и дополнялся. Главная вина в организации коварства возложена там на Годунова. Он хотел отравить царевича, но план не удался. Тогда подослал убийц, но события предвидел некий «наставник» (praeceptor) царевича, который подменил мальчика. Случайный ребенок погиб, а сам царевич был переправлен в безопасное место под опеку «умелого надежного друга». Чтобы «зачистить» свидетелей убийства, в Углич были направлены Андрей Клешнин и митрополит Геласий. Им поручалось «мать Димитрия в монастырь под надежную стражу заключить, слуг же или смерти предать, или устранить, а знатных горожан, которые свирепствовали по поводу убийства мальчика, сохранив в тайне от князя, перебить».
Уже современники особенно интересовались личностью прозорливого героя-наставника. Вскоре стали говорить, что это был врач. В так называемом «Дневнике Марины Мнишек», составленном кем-то из свиты высокородной пани, прибывшей в Москву в 1606 году, избавитель отмечен как «некий доктор, родом влах», то есть итальянец. В брошюре, озаглавленной «Повествование о замечательном и почти чудесном завоевании отцовской империи, совершенном Светлейшим Юношей Димитрием, великим князем Московским, в 1605 году», вышедшей в Венеции в том же году под авторством некоего Бареццо Барецци, о спасителе сообщается: «гувернер Димитрия (который, как говорят, был немцем из местечка невдалеке от Кёльна)». Другие писали: «дворецкий, родом немец». Наконец герой обрел имя. Посетивший Москву в 1606–1608 годах немец Георг Паерле в своих записках называл его «Симеон». Иные авторы – «доктор Августин». В романах встречаются и другие версии. Судя по всему, ничего, кроме фантазий, за ними нет. Вся легенда Лжедмитрия не выдерживает критики и напоминает бульварный водевиль.
Примечательно, что уже в ранней переписке папского нунция в Польше Рангони (депеша от 13 марта 1604 года) фигурировал образ самозваного короля Португалии – Лжесебастьяна, который в те годы являлся регулярно (в 1584, 1585, 1595 и 1598 годах), оформив в португальской истории феномен мессианского правителя – «Себастьянизм» (Sebastianismo). Сам король Себастьян, отличавшийся слабым здоровьем, погиб в 1578 году во время организованного им крестового похода в Марокко. Его тело не было найдено, а потому уже через пару лет поползли слухи, что он спасся. Кроме того, в 1580 году Португалия была присоединена к Испании, и Лжесебастьян стал символом борьбы за независимость. В те годы любого внезапного кандидата на трон в любой стране воспринимали через призму этого примера. Первый Лжесебастьян, кстати, был расстригой. Этот образ напрашивался, интриговал, но не был использован – Лжедмитрия признали.
НОВЫЕ ЛИЦА
В июне 1605 года этот человек занял Москву и стал государем всея Руси, но процарствовал менее года. 17 мая 1606 года он был убит в ходе городских волнений, подготовленных в том числе при участии князя Василия Шуйского. Сразу после этого Шуйский вышел к Лобному месту на Красной площади и поклялся всему честному люду, что то был самозванец, а царевича убили люди Годунова пятнадцать лет назад и, соответственно, документы следствия были сфальсифицированы. С 1606 года во всех посольских бумагах стандартной стала формула: «убит на Углече по Борисову велению Годунова». Еще спустя 25 лет другой современник событий, вхожий в близкий государев круг, Федор Романов – уже как патриарх Филарет, – закончил редактирование «Нового летописца», отразившего официальную, ставшую на столетия общепринятой версию происшедшего. Она в целом совпадает с концепцией, озвученной Шуйским в 1606 году. Дело представлялось планомерным заговором, подготовленным в окружении Годунова для устранения наследника престола с целью последующего захвата власти. Версия снабжена подробностями.
Согласно «Новому летописцу», первым делом Борис пытался царевича отравить. Когда это не получилось, решил направить убийц, на роль которых выбрали Владимира Загряжского и Никифора Чепчугова. Но те отказались, за что пострадали многими бедами. А позаботиться о деле вызвался Андрей Клешнин, который привлек Битяговского. Тот вступил в сговор с «мамкой» царевича Дмитрия и ее сыном – Волоховыми. Пока «благоверная царица Марья, была у себя в хоромах», «окаянная мамка Волохова» обратилась к царевичу «с лживой речью» и отвела его на двор. Там у крыльца все и случилось. Подошел «злодей Данилка Волохов», взял царевича за руку и спросил: «Это у тебя, государь, новое ожерельице?» Тот поднял шею и ответил «тихим голосом»: «Нет, оно старое». В этот момент Волохов пырнул его ножом в горло, но промазал, только поранив. Немедленно на убийцу с криками кинулась подглядывавшая за происходящим кормилица. Тот испугался, бросил нож и побежал. Тогда вмешались другие заговорщики («союзники»), притаившиеся рядом – «Данилко Битяговский и Никитка Качалов». Они оттащили кормилицу и закончили начатое, добив царевича. Потом тоже убежали. В этот момент над умирающим Дмитрием возопила его мать царица, а «мертвое тело трепетало долгое время, как голубь».
«Тотчас об убиении услышали в городе», кто-то начал ездить по посаду и бить в ворота с воплями: «Чего сидите? Царя теперь у вас нет!» Когда горожане выглядывали за ворота, то никого не видели. Тем не менее все заспешили на дворцовый двор, на котором пока никого – поскольку было «время полуденное», все, и родственники царевича тоже, «разошлись по домам». Лишь некий соборный пономарь, узнав о случившемся, ударил в набат, запершись на колокольне – злодеи хотели его угомонить и даже прибить, но не успели. Затем начали стекаться люди, включая братьев и дядьев Нагих, которые застали во дворе «государя своего лежащего мертвого, мать его и кормилица тут же у тела лежали, как мертвые». Охваченные горем горожане и государевы родственники «сих убийц, Михаила Битяговского с женой и с их советниками, побили камнями». В это время «окаянные Никитка и Данилко», убежав за город, промчались целых 12 верст, но «кровь праведного вопияла к Богу и не пустила их», а потому они вернулись. Горожане их тоже побили камнями. Всего погибло 20 человек, которых «бросили в яму псам на съедение». В это время тело царевича перенесли в соборную «церковь Преображения Спасова».
Многое в этой версии находит подтверждение в материалах следствия. Судя по всему, составитель действительно знал о реальных обстоятельствах происшедшего. Но отмечены и новые участники: Загряжский и Чепчугов, отказавшиеся убивать царевича. Ни тот, ни другой в 1591 году заметной роли при дворе не играли. Впрочем, Никифор Чепчугов был далеко не рядовым персонажем. Когда-то он держал в кормлении город Опочку, а потом наместничал в Арзамасе. На его сестре был женат влиятельный дьяк Василий Щелкалов. Но сейчас принята версия, что появление их в виде «верных» связано с ролью их потомков при дворе, которые действительно выдвинулись к 1620-м годам. Стало выгодно подчеркивать свою «геройскую» непричастность к событиям 1591 года, а потому ею воспользовались.
Тем не менее стоит отметить, что многие из известных по следствию в Угличе были не просто знакомы, но являлись сослуживцами и соратниками. Так, согласно Разрядным книгам, во время «шведского похода» 19 февраля 1590 года при штурме Нарвы напротив ворот «Карья» батареями командовали воеводы Иван Сабуров и Андрей Клешнин, а под их началом «у наряда» были головы Иван Жеребцов (родной брат Федора), Федор Дроздов, Никифор Чепчугов и еще двое. Михаил Молчанов в том же бою возглавлял отряд на приступе с лестницами со стороны реки. Появление в одном боевом кругу заметной части упоминаемых в Угличском дознании чиновников, конечно, ничего не доказывает, но присутствие среди них в том числе Чепчугова, кандидата в убийцы Дмитрия, не может не интриговать. Выходит, перед нами группа однополчан-артиллеристов, возглавляемая тем самым Клешниным, которому легенда приписывает ведущую роль в расправе с царевичем.
* * *
В целом ясно, что на «Новый летописец» повлияла агиография – Житие царевича, составленное в 1606–1607 годах. Сюжет с планами Годунова по отравлению Дмитрия прямо заимствован оттуда.
Лжедмитрий погиб 17 мая 1606 года, а уже 3 июня делегация священнослужителей привезла из Углича в Москву мощи царевича. Акция была спешно организована Василием Шуйским, который через несколько недель занял российский престол. Новая администрация прилагала особые усилия по дискредитации двух предыдущих монархов и, соответственно, продвижению культа нового мученика – невинноубиенного в 1591 году. Шуйские подчеркивали свою принадлежность к Рюриковичам и генеалогическую связь с Александром Невским. Лжедмитрий выступал вором, чернокнижником и самозванцем, а Борис Годунов – злодеем, убийцей и узурпатором. Но теперь, в 1606 году, справедливость восторжествовала и трон перешел к законному царю, представителю столбовой династии. Дмитрий погиб от рук посланников Годунова, который впоследствии также погубил царя Федора и захватил трон, но был наказан сатанинским явлением образа воскресшего царевича, отчего умер. Лжедмитрий бесновался на Руси чуть менее года, а потом сгинул в преисподней, из которой вышел. Новый царь, Василий, молитвенник и защитник страны, явился, чтобы всех примирить.
Такие идеологические установки активно продвигались церковью и администрацией. Их позднее поддерживали и представители династии Романовых, усмиривших безумия Смуты. Святой царевич, погибший «Божьим судом», стал преемником святых Бориса и Глеба, своих дальних родственников, воплотившись в новый символ кровавой борьбы за власть, чреватой многочисленными ненастьями для православного люда.