За моим окном хмурый вечер, сижу, прижавшись к боку тёплой печки, лениво листаю полюбившийся сборник:
Солнце осеннее голову клонит.
Птица не крикнет, волна не блеснёт…
Невольно ловлю себя на мысли, что ведь эти строки написаны тоже очень одиноким человеком.
Да что же это за напасть такая, что за одиночество, ведь не в камере-одиночке сидим, среди людей живём, что за проблема?
А вот проблема, оказывается…
Диплом за печкой
Приятельница моя Алька разнылась недавно: «Так и пропаду в этой деревне от одиночества, подругам обзавидуюсь, которые по городам живут. Звонит тут мне по весне однокурсница моя, Лизка Круглова, которую мы между собой звали Круглой Дурой, она только гуляла все пять лет, еле-еле до выпуска дотянулась. И вот она хвастает, что в море купается, мол, вода холодновата, вот в сентябре будет другое дело. И спрашивает:
- Аля, а ты где?
- А я в огороде…
Летом звонит опять, рассказывает, что с мужем поехали в круиз по городам центральной России, надо, мол, многочисленных родственников навестить, и опять спрашивает:
- Аля, а ты где в такую жару?
- А я в огороде…
В начале сентября, будто желая подразнить меня, приглашает:
- Я с любовником в Геленджике, приезжай хоть на пару деньков, море тёплое…
- А муж? – взъерепенилась я, желая подловить её на обмане.
- А что муж? Муж дома, денежки заколачивает, чтобы мне ни в чём не отказывать. А ты чего не можешь ко мне приехать? Где ты?
- Где? Где? Чего спрашивать? В огороде я, картошку копаю…
Не прошло и месяца, как эта Круглая Дура сообщает, что посетила монастырь, ездила летние грехи замаливать. И фотографии шлёт, одну краше другой. А сама как бы между делом задаёт так полюбившийся ей вопрос:
- Аля, а ты где?
- А я в огороде, - отвечаю уже с издёвкой, - заморозки обещают, георгины выкапываю, да ещё капуста на корню. А дома яблоки, помидоров завал, всё требует переработки…
Удалила я её номер из телефона, а потом нашла свой красный диплом и хотела его в печку бросить, но вовремя остановилась, одумалась и засунула корочки за печку, уж, если мыши не съедят, то найду при необходимости, только где эта необходимость, в огороде диплом не спрашивают. Так и пропаду в этой деревне от одиночества», - повторила она.
Муж объелся груш
- Как тебе не стыдно жаловаться на одиночество? – начала я стыдить Альку. – Муж рядом, дети, внуки, друзей у тебя полно по всему Советскому Союзу, а теперь уж и за рубежом…
Алька крепенькая, загорелая, похожая на мячик, резко подпрыгивает, готовая в любую минуту выйти из себя:
- Нашла кого вспомнить! Муж! Был когда-то муж, но давно объелся груш… У него своя жизнь. У него Скабеева.
Я за стол, он, будто специально этого момента ждёт, тут же врубает телевизор, а там эта программа, в которой все перелаялись друг с другом, всё в бедной Украине порядки навести стараются.
Мужу нравится, он пока суп хлебает, не один раз себе язык прикусит, а всё равно лается вместе с ними. А я быстро-быстро обед проглочу и сразу ухожу в свою комнату, к компьютеру. Как я могу за столом сидеть, если телевизор у меня над головой, и они своим лаем будто гвозди мне в голову заколачивают.
Вечером у мужа фильмы про маньяков да про убийц, развалится в кресле, на руках его любимая кошечка, он её гладит и балдеет, а я опять одна, у компа сижу, подруг то одну, то другую на виртуальные посиделки вызываю. Это, конечно, спасает, но не настолько, чтобы заменить живое общение.
Раз в неделю до магазина дойду, чаще ходить незачем, в среду к нам молочку привозят, раньше народу столько набивалось, что образовывалась огромная очередь, как в девяностые годы, когда отоваривались по талонам. Теперь и в магазине пусто, мелеет людская река, кто-то на кладбище переселился, кто-то совсем обнищал без работы.
Одна у меня отрада теперь – службы в храме, батюшка раз в месяц приезжает, собирается на службу человек десять-пятнадцать, да вот ещё городские трое-четверо, батюшкины помощники. Потом у нас трапеза с пирогами, за чашкой чая общение. Вот так живём и ждём этих дней, как великого праздника…
Умная ворона
- И всё-таки ты не права. На своих ногах, голова светлая, а жалуешься на одиночество. А ты вспомни нашу певунью Веру Солнцеву. Она же у нас всегда была женщина-праздник. С Генкой они на первом курсе поженились, такая семья хорошая была, и учились оба прекрасно, и друзей у себя в комнатушке принимать любили, бывало, набьёмся к ним, как селёдки в бочку, всем хорошо, всем весело.
По распределению в такую же деревню уехали, но только на Алтай. Приезжали в отпуск, встречались мы, общались. Помню, мелькали в рассказах Веры тревожные нотки, мол, места там неспокойные, вдвоём вечерами ходить страшно, не то, что одному. А Гена тогда еще посмеялся: «Да мне с такой женой нигде не страшно, она же, если потребуется, подмётки на ходу срежет…»
Вот и срезала… Возвращались они как-то из гостей, двое вышли навстречу, Генке два раза стукнули дубинкой, сразу насмерть, а Вере один, легонько, а потом глумились, как хотели, хорошо, что не убили.
Она мужа сюда хоронить привезла, а потом почувствовала, что беременная. Надо же, с мужем восемнадцать лет прожила, а детей не было, они уж и смирились, жили дружно, дышали друг на друга, больной темы даже наедине не касались. А тут…
В таком-то возрасте да при таких обстоятельствах… Видно, Господь ребёночка в утешение дал. Решила рожать, дитё-то в чём виновато? Вот и растит, Геннадий Второй нынче уже школу оканчивает. Сама Вера на инвалидности, тот удар по спине сказался. Позвоню иногда, спрошу:
- Вера, как ты справляешься?
- Подрабатываю… Надомницей… Путёвки пишу, Генины друзья позаботились, чтобы мы с Геннадием Вторым особо ни в чём не нуждались…
- А одиночество? Четыре стены не давят, ты же у нас была женщина-праздник…
Она с минуту молчит, а, справившись с волнением, говорит:
- Ты видела картинку про умную ворону, которая нашла себе для развлечения доску-качалку. Ребятишки летом качались и оставили. Так вот она встанет на один конец, доска опустится, она на другой конец перебегает, когда этот конец опустится, она опять бежит на первый, так и развлекает сама себя, пока не устанет. Так она одна.
А у меня в отличие от вороны есть ребёнок, он внимания и заботы требует. Утром я его в школу провожаю, боюсь одного отпускать, большой уже, стесняется, так я на остановке стою, смотрю, как он дорогу перебегает. Пока он в школе, я работаю. Подходит время встречать, я обязательно красиво причёсываюсь, делаю макияж, надеваю красивое платье, это для того, чтобы ему моя ущербность сильно в глаза не бросалась, чтобы он не жалел меня, а гордился мной. Он берёт меня под руку, и идём мы по улице красивой парой, даже прохожие оглядываются на нас.
По субботам я его одноклассников с родителями приглашаю. Я пеку пирог, мы, люди взрослые, выпиваем по граммулечке хорошего вина, потом я беру гитару, раньше многие удивлялись, что я так хорошо играю и пою. Теперь привыкли. Даже на сцене выступать приглашают, но я пока отказываюсь, говорю, что не готова. А вот на школьных вечерах уже пела, и не один раз. Так что нет никакого одиночества, это всё люди придумали, чтобы свою бездеятельность оправдать…
Я слушаю Веру, не перебивая, и вспоминаю Алькино нытьё, когда здоровая женщина при живом муже, при детях и внуках, которые пусть и живут далеко, но ведь звонят и в Скайп вызывают, не может создать себе счастливую жизнь.
А что мешает собраться и по интересным местам поехать? Пусть не к морю с любовником, но в какую-нибудь туристическую поездку с подругой? Ничего не мешает, кроме лени, на которую так легко списывать все свои придуманные проблемы, самой смешной из которых и стала вот эта, проблема одиночества.