Сказ о картошечке
Вечерний обход - это время чудес. Именно вечером начинает болеть то, что не болело в принципе никогда, именно к вечеру лежавший весь день пластом пациент вдруг оживает и по предзакатному сумраку, озираясь и подтягивая на ходу сползающие рейтузы, в одних сланцах на босу ногу по двадцатиградусному морозцу бодро семенит мимо поста в ближайший ларёк за порцией горячительного на всю палату. И именно ввечеру обычно случаются разного рода казусы, кои впоследствие можно будет годами пересказывать своим внукам и правнукам.
Если конечно, количество подобных казусов не превышает возможности доктора к выживанию.)
Итак, долгожданный сказ о картошечке.
Пациенты бывают разные. Очень. Особенно те, кто поступает по «скорой».
Василь Петрович (имя изменено) поступил к нам с ущемлением грыжи. Грыжа, вероятно, была чуть помладше самого Василь Петровича и оставалось только гадать, как он, работая на кладбище копалем* не попал к нам раньше.
Несмотря на достаточно неординарную профессию, покрытую лёгким флёром грусти и священного ужаса, Василь Петрович оказался человеком весьма начитанным, обходительным и галантным - каждое утро он доставал откуда-то то конфеты, то ромашки для палатных медсестёр и не скупился на комплименты. Даже жаль было такого джентельмена отпускать. И всё бы ничего, но на вторые сутки после операции наш кавалер выдал температуру с трёхкратной рвотой, а посему был оставлен под наблюдением, что его несказанно опечалило - где-то под Тогучином ждала нашего пациента она - дача. А на даче, со слов Василь Петровича был чисто Эдем - и цветы, и клумбы, и аккуратные рядочки грунтовых помидоров, которые непременно ждали бережного полива и картошка.
Да, картофельное поле на стандартных шести сотках советского ранчо беспокоило нашего Василь Петровича более других садово-огородных забот, о чём он с воодушевлением и истинно гамлетовской грустью рассказывал ВСЕМ: соседям по палате, медсёстрам, санитарке, врачам, промышленным альпинистам, обречённо висящим за окном и сдуру попросившим попить водички - в общем всем, кто имел уши и был способен скорчить более-менее правдоподобную гримасу сочувствия.
Картошечка у Василь Петровича была чудо как хороша: то ли сказывались белорусские корни, то ли просто земля товарищу досталась особо урожайная, но рассказывал он про свою бульбу так, что даже мне, человеку весьма далёкому от огородничества, нет-нет, да и приходили мысли о том, чтобы завести себе участок в садово-огородном товариществе и с упоением окучивать вожделенную картошечку на тридцатиградусной жаре под аккомпанемент жужжащих над ухом мух.
Процесс выздоровления подзатянулся - сказывался имевшийся в нагрузку к грыже диабет, и к концу недели истории о картофеле приобрели значительно более драматичный характер. К счастью, для Василь Петровича всегда находились благодарные уши - вновьпоступившие пациенты жадно впитывали премудрости ведения хозяйства и до поры, до времени с удовольствием слушали красноречивого огородника.
Всё изменилось в одночасье. К нам поступил ещё один весьма одиозный пациент - кандидат сельскохозяйственных наук с холелитиазом плавно перетёкшим в холецистит. На госпитализации настояла жена.
Прооперированный товарищ был недоволен всем: врачами, едой, тем, что солнце в палату заходит после обеда, а не до, качеством постельного белья и, естественно, соседями по палате. Более всего кандидата сельхознаук бесил, как Вы уже догадались, наш крепкий хозяйственник и галантный кавалер Василь Петрович.
Он прямо-таки подёргивался от баснословной урожайности и исключительности неведомого белорусского картофеля, о которых с таким воодушевлением рассказывал подзадержавшийся в стенах больницы копаль.
Наконец, он не выдержал:
- Послушайте, уважаемый! Сколько можно?! Вы своей картошкой мне уже весь мозг вынесли! Не бывает таких урожаев на пис@льке огорода 6*6! Дальнейшего разговора я уже не слышал, и зря: до сих пор мне приходится лишь гадать, какое у кандидата (да и остальных пациентов) было лицо, когда наш Василь Петрович, и доселе державшийся за свою картошку крепче, чем товарищ Лукашенко, наконец, вынужден был привести последний и самый веский аргумент.
Дача у Василь Петровича была недалече от того погоста, где он трудился копалем. Работал Василь Петрович добросовестно и с усердием, а посему помимо, собственно, копки могил, ему было дозволено этот самый погост охранять. И охранял его наш герой с не меньшим энтузиазмом, чем трудился, так сказать, по основному профилю. Казалось бы, что тут экстраординарного?
Однако всей этой истории не было бы суждено быть описанной в моём скромном блоге, если бы она не была особенной.
Вечерний обход оказался непростым. В палате у Василь Петровича было подозрительно тихо. Я заглянул внутрь - копаль мирно спал, отвернувшись носом к стене и лишь изредка всхрапывал. Остальные пациенты сидели на койке кандидата сельскохозяйственных наук и оживлённо шептались. Кандидат, превозмогая боль, встал и подошёл ко мне:
- Вы не могли бы этого хозяйственника куда-нибудь перевести?
-???
- Ну, в другую палату!
- Так мест нет!
Мужчина пугливо оглянулся на мирно сопящего Василь Петровича, нервно сглотнул и отчаянно просвистел:
- Ну хоть куда! Я заплачу!
Я пожал плечами. Мало ли, может, тонкую душевную организацию человека от науки повергали в муки разговоры о волшебной картошке. О том, почему остальные соседи Василь Петровича заметно расслабились, когда из палаты номер 29 вместо интеллигентного копаля к ним привели заправского алкаша Серёженьку, который у нас был, так сказать, постоянным клиентом.
Наутро меня ждал сюрприз. Дежурный первым делом сообщил, что 29я просит убрать Василь Петровича куда-нибудь в другую палату. Я чуть напрягся. В городской больнице, принимающей на себя почти весь груз экстренной хирургии правобережья, стычки среди пациентов, увы, не редкость. Однако копаль явно не был конфликтным человеком…
…И мы перевели Василь Петровича в платную палату, где было всего две койки, одна из которых пустовала, а на второй, расположившись со всевозможным комфортом, возлежал щупленький помощник депутата какого-то там собрания какой-то малоизвестной деревни НСО. Депутатец был ершист, умеренно гадлив и постоянно требовал к себе повышенного внимания.
К слову, после того, как мы-таки выписали Василь Петровича восвояси, юный законотворец накатал увесистую жалобу, но об этом как-нибудь в другой раз.
Вечер прошёл на удивление спокойно. Спокойно - это когда ты сидишь и медитативно перекладываешь бумажки, втайне надеясь, что ночь пройдёт в неспешном шуршании карт под уютный шёпот чайника и хруст баранок. Но не тут то было. Откуда-то из конца коридора донёсся душераздирающий вопль. Я сразу узнал юного депутата из платной, и на ходу дожёвывая баранку, рванул в темноту. Из-за угла выглянуло недовольное лицо дежурной медсестры и тут же исчезло.
Малец сидел на кровати, поджав ноги и затравленно пялился на Василь Петровича, лицо которого выражало одновременно удивление и безмятежность.
- Что случилось? - рявкнул я, уставившись на дрожащего юношу.
- Да ничего… - виноватый голос Василь Петровича заставил меня оглядеть палату. На тумбочке лежали конфеты, в стаканах дымился чай. - Вот, чаю заварил. Может, того? С нами?
Я вопросительно посмотрел на депутатца и спросил:
- И чего мы средь ночи орём?
- Ничего. Вы меня это… в другую палату если можно… Я заплачу.
Тут мои нервы не выдержали и я, вытащив из тёмного угла чуть обшарпанный табурет, уселся посреди палаты и пытливо заглянул Василь Петровичу в глаза.
- Колись, Петрович.
Взгляд копаля был полон детской непосредственности. Василь Петрович покраснел. Я привстал. Гипертония? Криз?
Василь Петрович откашлялся и начал рассказ.
Тут я, конечно, пожалел, что не прислушивался к витиеватым и полным интеллигентного юмора разговорам копаля прежде:
«Огород у меня небольшой, но хозяйство крепкое-на шести сотках есть и грядки, и теплички, и пара клумб для Настасьи Алексеевны (соседка по даче, прим.авт), и картошечка. Да вот беда - не хватает той землицы. Ну я и выпросил у руководства кусочек бесхозницы - на окраине погоста могил пока не копают, участки свободные, так я там картошку свою и высадил. Хорошо растёт, зараза!
Видать, Господь помогает - место мож, какое намоленное, печалью человеческой выплаканное.» Тут мои брови поползли вверх. Василь Петрович, видя мой искренний интерес, продолжил:
«Ну так, растёт, стало быть картошка, её кУчить* надо, а когда? Народу мрёт невидимо, не успеваем новые могилы копать.»
Тут Василь Петрович остановился и тяжко вздохнул, вероятно, гадая, как там его ненаглядная сверхурожайная переносит июльскую жару. Я деликатно откашлялся: вид картофельных угодий на фоне покосившихся кладбищенских крестов рождал в моём пытливом мозгу сцены, поистине достойные кисти великих русских художников - «Среди долины ровныя», «Рожь» Шишкина и «Лесная даль» Михаила Клодта в моём воображении перемежались с угрюмой работой Перова «Дети на кладбище» и почему-то репинскими «Бурлаками на Волге». Василь Петрович продолжил:
"Ну вот и некогда кУчить. А тут повадился кто-то кусты корчевать - с треть посадок повыдирали, ироды! Ну я с дальних могилок оградки насобирал - старенькие, кому они надобны, да и огородил картошку. Смотрю - ладно дело вышло. Я Люблю, так сказать, порядок во всём.»
Тут он посмотрел на меня слегка виновато-как нашкодивший в углу кот и понизил голос:
«Да я и свой огород оградками обставил - хорошо вышло, как в Петергофе! Ты в Питере был?»
Я утвердительно кивнул. Для бровей, уползавших всё выше по направлению вверх, вероятно на лбу уже не оставалось места.
Вензеля, кресты, фонтаны и картошка на фоне деревенского туалета и чуть перекошенной бани казались чем-то ещё более сюрреалистичным, нежели стихийный огород на погосте.
Между тем, Василь Петрович, не встречая вербального сопротивления, продолжил свой рассказ:
«Так то вот. Да только стар я уже, да и начальство недовольно что мол оградки пропадают, на алкашей местных грешат. А Настасья, соседка моя, приметила, что с оградкой-то и урожай сытнее. Говорит, что то земля на нашем кладбище хорошая, добрая земля, слезами оплаканная. Ну и стали мы её, свежую, на огороде по грядкам - сразу в рост всё пошло!»
Тут подал голос помощник депутата:
- Я с сатанистом в одной палате лежать не буду!
Я ещё раз живо представил себе Василь Петровича, любовно окучивающего картошку на погосте и тырящего с оного бесхозные оградки для украшения своего ранчо и рассеянно кивнул. Сказать мне было нечего.
Разве что в выписке, оформленной для Василь Петровича наутро своей рукой приписал: «Более 1,5 кг не поднимать, специфические физические нагрузки ограничить».
©
#бровиишмухаммедыча #хирургия #больничные истории #пациенты #философскаяхирургия #мысли