XVIII век оказался богат на авантюристов: Калиостро, Казанова, Сен-Жермен — и это только самые известные из них. В чём секрет этого феномена?
Ответ на этот вопрос кроется в кризисе европейского мировоззрения на рубеже XVII–XVIII веков. Только представьте: мир становится иным, уходят в прошлое традиции и правила, на смену религии приходит вольнодумство — люди вдруг понимают, что могут изменить свою жизнь, могут путешествовать, реализовать себя как-то иначе. Вообще, авантюристы всегда появляются на переломе эпох — они носители перемен. Так происходит и в эпоху Просвещения.
Но дело, конечно, не только в этом. Мы привыкли думать о XVIII веке как о веке разума и Просвещения, когда именно разум мечтали поставить на место Бога. Однако подлинное Просвещение — это и такие люди, как маркиз де Сад, и мистики, и авантюристы. Если хотите, это подсознание Просвещения, обратная сторона рационального мышления.
Об этих людях рассказывали всякие чудеса: они якобы угадывали лотерейные номера и превращали металлы в золото, хотя сами они алхимию они понимали иначе — как духовное преображение человека. Впрочем, те, кого они якобы обманывали, на самом деле хотели быть обманутыми — во всяком случае, они хотели подтверждения собственных иллюзий. И в этом смысле авантюристы отвечали на запрос времени, чувствовали то, чего хочет общество. Собственно, то же самое мы можем видеть в наши: взрывной рост научного знания сопровождается бурным всплеском оккультизма и различных иррациональных теорий устройства мироздания.
Однако вместе с разными чудесными проектами в арсенале авантюристов эпохи Просвещения были и проекты чисто политического характера. Характерно, что они всегда появлялись там, где намечались какие-то политические перемены.
А многие тогдашние авантюристы подают властям торговые проекты. Например, граф фон Редерн предлагает Екатерине ІІ создать гигантскую внешнеторговую компанию, наподобие Ост-Индийской. Есть и более фантастические идеи. Некий безумец предложил нашей императрице проект… передачи посланий на расстоянии. Судя по описанию, мыслилось что-то вроде интернета для XVIII века! Будущее часто приходит в мир под маской безумия.
При всём том тогдашние авантюристы не были просто невинными прожектёрами. Они были максимально задействованы в шпионских делах, многие становятся тайными агентами полиции. Представьте француза, переезжающего в Россию в XVIII веке: французское посольство тут же аккуратно намекает, что он должен оказывать услуги своей стране. Некоторые, впрочем, шпионят сразу в пользу нескольких стран.
Словом, так называемые авантюристы — люди множества талантов, хотя зачастую и довольно сомнительных. Они стараются всегда отвечать «да» на любое предложение судьбы, иначе следующего не будет, они хватают судьбу за хвост, пока не улетела. Но почему-то им так и не удаётся преуспеть в полной мере. Каждый раз, в шаге от удачи, они все время падают — словно в них заложен какой-то внутренний механизм поражения.
Теперь задумаемся над тем, почему их так влекло в Россию?
В XVIII веке Россию на Западе воспринимали как новое Эльдорадо, суровую, но сказочную страну, по сути, новый континент, где добывается золото и драгоценные камни, через который идут торговые караваны из Китая и Индии. Страна безграничных возможностей.
И европейцы в одиночку и целыми толпами устремлялись в эту загадочную страну на поиски счастья. Поток их особенно усилился в царствование Екатерины II.
Первым среди них следует упомянуть графа Сен-Жермен. Точная дата и место его рождения неизвестны, предполагают, что на свет он появился около 1710 г. Умер же 27 февраля 1784 г. в немецком городе Экернфельд (сведения о его погребении сохранились в церковных книгах этого города).
Несколько штрихов к его портрету. Один из современников, видевший его в зените славы, писал: «Выглядел он лет на пятьдесят, телосложения был умеренного, выражение его лица говорило о глубоком интеллекте, одевался он очень просто, но со вкусом; единственной уступкой роскоши являлось наличие ослепительнейших бриллиантов на его табакерке, часах и туфельных пряжках. Таинственное очарование, исходившее от него, объяснялось, главным образом, его поистине царственным великодушием и снисходительностью».
Другой писатель, знавший его, говорил: «Обедал он всегда в одиночестве и чрезвычайно просто; его запросы были ограничены».
По общему мнению, он обладал изысканными манерами и приводил общество в смятение своими редчайшими способностями, которые представлялись многим сверхъестественными и таинственными. Однажды, например, ему продиктовали двадцать стихотворных строк, а он записал их двумя руками одновременно на двух отдельных листах бумаги — и никто из присутствовавших не мог отличить один от другого.
Своей образованностью Сен-Жермен поражал даже учёных.
Госпожа Жанлис писала: «Он был неплохо осведомлён в физике, а химиком был совершенно превосходным. Мой отец, признанный специалист в этих областях науки, весьма высоко отзывался о его талантах... Ему ведома поистине удивительная тайна цвета, и благодаря этой известной только ему тайне его картины выделяются среди прочих непостижимым блеском и сиянием красок... Сен-Жермен, впрочем, отнюдь не горел желанием поделиться с кем-нибудь своим секретом».
Он свободно говорил на нескольких языках, играл на клавесине, виолончели, арфе и гитаре, хорошо пел, про сочинённые им сонаты и арии говорили, что они вызывают зависть профессиональных музыкантов. Ноты некоторых произведений Сен-Жермена хранятся в Британском музее – скрипичные пьесы, романсы, небольшая опера «Ветреная Делуза». Музыкой Сен-Жермена интересовался Чайковский, который собирал ноты его сочинений.
Свой возраст Сен-Жермен скрывал, но намекал, что выглядит намного моложе своих лет. Намного, намного моложе. В беседе он отпускал знаменитые «оговорки» вроде того, что он, якобы, предупреждал Христа, что тот «плохо кончит». А старый слуга Сен-Жермена, которому один аристократ выдал хорошее вознаграждение, чтобы узнать: правда ли его хозяин присутствовал при беседе Христа с Понтием Пилатом? — деньги взял, но ответил, что о происхождении хозяина ничего сказать не может, так как служит у него всего 300 лет.
Один из плеяды французских энциклопедистов, Фридрих Мельхиор Гримм, писал об этом его обыкновении: «Граф Сен-Жермен считается человеком весьма разумным. Химию и историю он знает, как эрудит. Ему свойственно припоминать важнейшие события древних инков и преподносить их с блеском, живостью и чисто аристократическим мастерством как анекдоты современности».
Вольтер был один из тех немногих, которые не поддались его обаянию. Старый философ едко подтрунивал над шарлатаном и со смехом передавал, как тот ему рассказывал о том, как он ужинал с отцами какого-то вселенского собора.
Секрет своего долголетия Сен-Жермен объяснял действием особого эликсира и диетой — ел он один раз в день, обычно овсяную кашу, крупяные блюда и белое мясо цыплят, вино употреблял только в редких случаях.
Личность Сен-Жермена всегда вызывала жгучий интерес, но раскрыть его тайну не удалось никому. В сохранившихся документах в первый раз имя Сен-Жермена упоминается в 1745 г., когда в Англии он был арестован за письмо в поддержку Стюартов. Через 2 месяца Сен-Жермена выслали из страны, о его жизни на протяжении последующих 12 лет ничего не известно. В 1758 г. он появляется во Франции, где пользуется покровительством Людовика XV, которого, вроде бы, вылечил однажды, и, кроме того, избавил от дефекта один из алмазов короля (считают, что он просто по его образцу огранил другой алмаз). А вот герцог Шуазель и маркиза же Помпадур, открыто называли «графа» мошенником и шарлатаном, впрочем, неприязнь была взаимной. В конечном счёте, благодаря их интригам, Сен-Жермен, выполнявший дипломатическое поручение в Гааге, был обвинён в подготовке убийства супруги Людовика XV королевы Марии, арестован, и во Францию уже не вернулся.
После этого он посетил Англию, Пруссию (где встречался с Фридрихом Великим), Саксонию и Россию. Повсюду выдавал себя за великого мага, обладателя тайного философского камня и эликсира бессмертия.
В Петербурге он, по-видимому, принимал участие в событиях при воцарении Екатерины II, то есть в государственном перевороте 1762 года. Алексей Орлов признавал, что «этот человек играл большую роль» в упомянутых событиях. Впрочем, прямых доказательств этому нет.
Правда лишь то, что с братьями Орловыми, Алексеем и Григорием, графа Сен-Жермена связывали дружеские отношения. На встречу с Алексеем Орловым в Нюрнберге в 1774 году Сен-Жермен явился в форме русского генерала.
На русском небе он мелькнул, как первая ласточка, за ним потянулись другие.
Джакомо Казанова родился 2 апреля 1725 года в Венеции в семье актёров. Происхождение по тем временам презренное, хотя родители Джакомо уверяли, что принадлежат к дворянскому роду Палафоксов.
Одарённый юноша закончил школу в Падуе, затем изучал право. Получив духовное образование, Казанова некоторое время служил в венецианской армии, затем играл на скрипке в театре Сан-Самуэль.
26 июля 1755 был заключён под стражу во Дворце дожей по обвинению в масонстве и прочих прегрешениях. Больше года провёл он тогда в знаменитой тюрьме со свинцовым потолком «Пьомби», откуда ему, единственному из узников за всю историю, удалось бежать 1 ноября 1756 года.
Обстоятельства знаменитого побега изложена им в «Истории моего бегства», написанной на французском языке и опубликованной в Праге в 1788 году.
Портрет: По словам принца Де Линь, хорошо знавшего Казанову и написавшего о нем интересные воспоминания, знаменитый авантюрист мог бы считаться красавцем, если бы не его лицо: «Сложённый как Геркулес, он был бы красив, когда бы не был уродлив... Его проще разгневать, чем развеселить, он редко смеётся, но любит смешить... Всё ему любо, всё желанно; он всё изведал и умеет без всего обойтись...»
Казанова известен широкой публике главным образом своими галантными похождениями. Однако в жизни его интересовали не только женские прелести. При желании в нем можно увидеть универсального философа, энциклопедиста. Ведь как-никак от него осталось 42 произведения по истории, политике, математике, финансах, изящной словесности и 16 томов мемуаров. Кроме того, современники знали его как великого химика, который вот-вот откроет тайну «философского камня». Практическая сторона жизни занимала его не меньше. Он консультировал дворы европейских монархов по различным вопросам и оказывал им мелкие дипломатические услуги, а под конец жизни заделался тайным агентом инквизиции.
Он был знаком с Калиостро и графом Сен-Жермен, предсказывал будущее и проводил алхимические опыты, но он же вёл беседы с Вольтером и Д`Аламбером, переводил «Илиаду» и даже участвовал в качестве соавтора в написании либретто оперы «Дон Жуан» для Моцарта.
Какую бы задачу ни поставили Казанове, он никогда не признавался, что является новичком в данном вопросе. В Париже он с невозмутимой самоуверенностью излагал перед правительственной комиссией финансовые проекты. В Валенсии требовалось либретто для итальянской оперы: Казанова садится и высасывает его из пальца. Венецианской республике он, выдавая себя за химика, предлагал новый способ окраски шелка, в Испании выступал как земельный реформатор и колонизатор, австрийскому императору Иосифу II представил обширный трактат против ростовщичества. В Триесте Казанова написал историю польского государства и перевёл Илиаду октавами.
«Мысль обосноваться где-нибудь всегда была мне чужда, разумный образ жизни противен моей натуре», — признавался Казанова. Ветреный в любви, он был столь же непостоянен в своих географических предпочтениях. В век, когда о железных дорогах и пароходах не было и помину, он исколесил всю Европу.
Государства Европы Казанова расценивал с точки зрения успеха своих авантюр. Англией, к примеру, он остался недоволен: в Лондоне его обобрала француженка Шарпийон, а её муж чуть не убил Джакомо.
В 1764 году ветер странствий занёс его в Россию. Итальянец прибыл в Петербург морозным утром 21 декабря 1764 года, в самый короткий день русской зимы. Впоследствии он уверял своего читателя, что ночь в этом климате может длиться «18 часов 45 минут».
Снабжённый письмами к высокопоставленным русским чиновникам, Казанова отправился в Россию и поселился в Санкт-Петербурге в скромной квартире на Миллионной.
«Петербург, — писал Казанова, — поразил меня странным видом. Мне казалось, что я вижу колонию дикарей среди европейского города. Улицы длинные и широкие, площади огромные, дома громадные. Все ново и грязно. Его архитекторы подражали постройкам европейских городов. Тем не менее в этом городе чувствуется близость пустыни Ледовитого океана. Нева не столько река, сколько озеро. Лёгкость, с которой штутгартский немец — хозяин гостиницы, где я остановился, объяснялся со всеми русскими, удивила бы меня, если бы я не знал, что немецкий язык очень распространён в этой стране. Одни лишь простые люди говорят на местном наречии».
Впрочем, вскоре выяснилось, что последнее впечатление было ошибочным: многие русские прекрасно говорили по-французски.
Не успел Казанова въехать в свои комнаты на Миллионной, как получил приглашение на трёхдневный бал-маскарад при дворе.
Там он впервые увидел императрицу: «Это, действительно, была императрица Екатерина. Все говорили то же самое, делая, однако же, вид, что не узнают её. Она гуляла в этой толпе, и это, видимо, доставляло ей удовольствие; по временам она садилась позади группы и прислушивалась к непринуждённым разговорам. Она, конечно, могла таким образом услыхать что-либо не почтительное для себя, но, с другой стороны, могла также услыхать и истину — счастие, редко выпадающее на долю монархов. В нескольких шагах от императрицы я заметил мужчину колоссального роста в маске; это был Орлов».
Казанова выразил желание поступить на русскую службу, для чего быстро набросал план реформы русского календаря и проект улучшения земледелия в России.
Среди тех русских, с кем он быстро сошёлся, он упоминает Нарышкина, Елагина, Панина и Екатерину Дашкову.
Встреча Джакомо с княгиней Дашковой, возглавлявшей одно время Академию наук, позволила ему иронически заметить: «Кажется, Россия — единственная страна, где полы перепутались. Женщины управляют, председательствуют в учёных обществах, участвуют в администрации и дипломатических делах. Недостаёт у них одной привилегии, — заключает Джакомо, — командовать войсками!..» Поклонник культа любви, Казанова, не мог мириться с такой ролью женщины в науке и политике.
Живописуя нравы и быт России, Казанова часто допускал курьёзы, сообщая соотечественникам о том, что русские под тенью клюквы пьют чай, закусывая кусочками самовара и сальными свечами, вытираясь стеклом. Но он правдиво описал суровый климат Северной Пальмиры. «Утро без дождя, ветра или снега — явление редкое в Петербурге. В Италии мы рассчитываем на хорошую погоду. В России нужно, наоборот, рассчитывать на скверную, и мне смешно, когда я встречаю русских путешественников, рассказывающих о чудесном небе их родины. Странное небо, которое я, по крайней мере, не мог видеть иначе, как в форме серого тумана, выпускающего из себя густые хлопья снега!..»
В конце мая Казанова познакомился с главным чудом Северной Пальмиры — белыми ночами. «В полночь, — рассказывал он, — отлично можно было читать письмо без помощи свечки. В конце концов это надоедает. Шутка становится нелепой, потому что продолжается слишком долго. Кто может вынести день, продолжающийся без перерыва несколько недель?!»
Позже, в беседе с Екатериной II, он назвал это явление недостатком русской жизни, ибо, в отличие от России, в Европе день начинается с ночи. Императрица не согласилась с ним. Казанова иронизировал: «Ваше Величество, позвольте мне думать, что наш обычай предпочтительнее Вашего, ибо нам не надобно стрелять из пушек, чтобы возвещать населению, что солнце садится».
В конце мая 1765 года Казанова, на которого белые ночи навевали тоску, отправился в Москву. Он остановился на постоялом дворе, взял наёмную карету и отправился развозить рекомендательные письма. «В промежутках между визитами я осматривал город; но я помню только то, что постоянный звон колоколов чуть не оглушил меня», — писал итальянец.
Древняя столица гостеприимно встретила Джакомо. «Тот, кто не видел Москвы, — утверждал он, — не видел России, а кто знает русских только по Петербургу, не знает в действительности русских. В Москве жителей города на Неве считают иностранцами. Действительной столицей России долгое время будет ещё Москва; старый московит ненавидит Петербург и при случае готов произнести против него приговор Катона против Карфагена. Москва держится прошлого: это— город преданий и воспоминаний, город царей, дочь Азии, весьма удивлённая, что находится в Европе
За неделю он осмотрел церкви, памятники, фабрики, библиотеки. Московское общество Казанове понравилось: «Оно мне показалось более приличным и более действительно цивилизованным, чем петербургское общество. В особенности московские дамы очень любезны: они ввели обычай, который следовало бы распространить и на другие страны — достаточно поцеловать им руку, чтобы они поцеловали вас в щеку». Трудно представить себе число хорошеньких ручек, которые Казакова перецеловал во время своего пребывания в древней столице.
Отметил он и знаменитое московское гостеприимство: «Москва — единственный в мире город, где богатые люди действительно держат открытый стол; и не нужно быть приглашённым, чтобы попасть в дом. В Москве целый день готовят пищу, там повара в частных домах так же заняты, как и в ресторанах в Париже… Русский народ самый обжорливый и самый суеверный в мире», — так аттестовал Казанова свет середины XVIII столетия. «Св. Николай здесь почитается больше, чем все святые вместе взятые. Русский не молится Богу, он поклоняется Св. Николаю, его изображения встречаются здесь повсюду: я видел его в столовых, в кухнях и в других местах. Я видел московитов, которые, войдя в комнату, где случайно не было изображения святого, переходили из комнаты в комнату, ища его».
Он хотел стать личным секретарём императрицы или воспитателем великого князя. Трижды удостаивался аудиенции у государыни. Казанова предлагал провести реформу русского календаря — ввести грегорианский. А другой его проект предполагал разведение шелковичных червей. Это связано с тем, что в начале 1760-х Екатерина II приглашает иностранцев, которых селит на берегах Волги, на территории от Саратова до Астрахани, в первую очередь немцев, французов. В страну едут тысячи иностранцев, и Казанова предлагает для них, как сказали бы сегодня, бизнес-проект — идею, как развивать высокорентабельное сельское хозяйство в этом регионе. Сам он хочет стать во главе нового департамента, и, если бы это удалось, Казанова мог оставить заметный след в истории России. К сожалению, проект не удался из-за противоборства двух партий — президента Коллегии иностранных дел графа Панина, поддерживавшего Казанову, и братьев Орловых.
В общем, ему не повезло, он не нашёл здесь того, что искал — доходную службу. Впоследствии он жаловался: «В России в цене лишь те люди, которых позвали. Кто приедет сам, тот редко находит счастье». Осенью того же года авантюрист покинул Россию.
Карьерная неудача в России совпала с любовным фиаско – одним из немногих в его жизни. В Петербурге Казанова за 100 рублей взял себе красавицу-содержанку. Её было 14 лет. Он привёз девушку к себе, преобразил её, одев «a la francaise, без роскоши, но вполне прилично». Итальянец жалел об одном: они не могли разговаривать. Но та меньше чем за три месяца выучилась венецианскому наречию. Казанова описывал своё приобретение следующим образом: «Белоснежную кожу прикрывали длинные и густые волосы цвета эбенового дерева, в которые она могла бы закутаться вся целиком. Узкие черные брови были проведены над великолепного разреза глазами, которые могли бы быть немного побольше, но сколько в них было огня и в то же время застенчивости! Я уж не говорю об её губах, как будто созданных для поцелуев».
Он называл её Заира — так звали в одноимённой трагедии Вольтера прекрасную рабу султана. Но любовный темперамент русской девки оказался таким бурным, что обескураженный итальянец предпочёл поскорее отделаться от неё.
Уезжая, Казанова решил и дальнейшую судьбу Заиры. Она очень нравилась архитектору Ринальди, он сам просил Казанову оставить девушку на его попечение. Узнав, что Заира не против, Казанова согласился. Заира оставалась с Ринальди до его смерти, и он обошёлся с нею как нельзя лучше.
Так кем же все-таки был Казанова? В разные времена знаменитый авантюрист выдавал себя то за католического священника, то за мусульманина, то за офицера, то за дипломата. В Лондоне он однажды сказал знакомой даме: «Я распутник по профессии, и вы приобрели сегодня дурное знакомство. Главным делом моей жизни были чувственные наслаждения: более важного дела я не знал».
Как видите, наш герой был человеком разносторонних дарований. И все же главным его творением стал великий миф, имя которому – Джакомо Казанова.
Перейдём ещё к одному роману, но на сей раз философско-политическому.
Переворот 1762 года поставил во главе Российской империи женщину умную, талантливую, на редкость образованную и деятельную. Следует отдать ей должное: преступив через труп своего «придурковатого супруга», Екатерина венчалась российской короной с самыми добрыми намерениями. «Да посрамит Небо всех тех, кто берётся управлять народами, не имея в виду истинного блага государства, — писала она ещё до воцарения. — Я желаю лишь добра стране, куда Бог меня призвал. Слава страны — моя собственная слава; вот мой принцип; была бы очень счастлива, если бы мои идеи могли этому способствовать. Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты... Я хочу, чтобы повиновались законам, а не рабов; хочу общей цели сделать людей счастливыми, а не каприза, не жестокостей».
Таковы были мечты молодой императрицы.
Не случайно уже 6 (19) июля 1762 года, на девятый день царствования, принёсшего весть о кончине в Ропше свергнутого Петра III, она взялась за перо, чтобы предложить французскому просветителю Дени Дидро перенести издание его «Энциклопедии» из Франции, где этот фундаментальный труд, призванный стать «толковым словарём цивилизации», подвергался клерикальным нападкам и цензурным запрещениям, в Россию — страну, в которой, как обещала Екатерина, прославленный философ мог бы излагать свои мысли свободно и безбоязненно. Так было положено начало ее отношениям с одним из самых знаменитых мыслителей века Просвещения.
Вольтер из своего фернейского далека не преминул прокомментировать предложение русской государыни: «В какое время мы живём: Франция преследует философов, а скифы им покровительствуют!»
В 1765 году Екатерине представилась возможность привязать к себе Дидро крепкими узами благодарности. Издатель «Энциклопедии», оказавшись на мели, публично известил о намерении продать свою обширную библиотеку. Екатерина не только сразу уплатила запрошенную сумму (15 тысяч франков), но и оставила книги в полном распоряжении их бывшего владельца. Указом императрицы Дидро был назначен пожизненным хранителем собственной библиотеки с ежегодным содержанием в тысячу франков; жалованье было выдано за 50 лет вперёд.
Разумеется, подобная щедрость не могла быть вознаграждена благодарственным письмом. Отныне поездка в Россию стала для Дидро делом чести: «Если я не съезжу туда, то не смогу оправдаться ни перед ней, ни перед самим собой». Однако заботы по изданию «Энциклопедии» ещё целых восемь лет удерживали его в Париже.
В 1772 году вышел последний том «Энциклопедии». Труд всей жизни был завершён, и Дидро начал готовиться к отъезду в Петербург — своему первому и единственному заграничному путешествию. Шестидесятилетний мыслитель опасался умереть на чужбине, на расстоянии «земного полудиаметра» от дома и друзей. Может быть, поэтому он добирался до Петербурга не спеша, с долгими остановками. Выехав из Парижа 10 (23) мая 1773 года, он почти на все лето застрял в Гааге, пока, наконец, приставленный к нему камергер Нарышкин не усадил его в удобный экипаж и не повёз прямиком в Петербург.
28 сентября (11 октября) усталый путешественник проехал столичную заставу.
Сейчас на стене дома укреплена памятная доска о том, что здесь останавливался французский философ Д. Дидро во время своего посещения Петербурга в 1773–1774 годах по приглашению Екатерины II. Однако это не верно. Краевед Е.И. Краснова уже несколько лет назад опубликовала статью, где убедительно доказала, что Дидро жил на Владимирском проспекте, д.12. В том здании, где сегодня находится театр имени Ленсовета. Не взирая на это, доска до сих пор не перенесена по правильному адресу.
Наутро он был разбужен пушечным салютом и колокольным звоном, которые возвестили о начале торжеств по случаю бракосочетания наследника Павла Петровича. Не заботясь об этикете, Дидро отправился во дворец в своём обычном чёрном костюме, «в котором ходят в чулан», по словам дочери философа. Между тем правила запрещали чёрный цвет при дворе. По распоряжению Екатерины дорогой гость был переоблачен в костюм из цветной ткани.
Собираясь в путешествие, Дидро полагал, что задержится в Петербурге не дольше двух месяцев: «…я говорил себе: ты будешь представлен императрице, ты поблагодаришь её; месяц спустя она, может быть, пожелает тебя видеть, сделает тебе несколько вопросов; ещё месяц спустя ты пойдёшь проститься с нею, и возвратишься». Он никак не ожидал, что в действительности его пребывание при дворе северной Семирамиды растянется почти на пять месяцев, и все это время он будет вести с императрицей ежедневные беседы с глазу на глаз. Обыкновенно их встречи продолжались с 3 до 5-6 часов пополудни.
Философу разрешено было говорить «все, что только придёт в голову», и не думать об этикете. Увлекающийся, пылкий Дидро и не стеснялся: случалось, что во время разговора он хватал императрицу руку, фамильярно хлопал по ноге, стучал кулаком по столу. Екатерина жаловалась, что после этих философских бесед у неё все бедра в синяках, и наконец нашла нужным поставить между собою и Дидро столик.
Дидро был восхищён своей собеседницей, у которой «душа Брута соединилась с обликом Клеопатры, потому что её любовь к истине не имеет пределов, а в делах своего государства она разбирается как в своём хозяйстве... Что за правительница, что за удивительная женщина!»
Екатерина, в свою очередь, была изумлена его «неутомимым воображением» и причисляла Дидро к «самым необычайным людям, когда-либо жившим на свете».
Часто их беседа перерастала в запальчивый спор. Однажды императрица внезапно встала и сказала: «Мы оба горячие люди, постоянно прерываем друг друга и не оканчиваем ни одного разговора». «С тою разницею, — ответил Дидро, — что когда я прерываю ваше величество, я совершаю глупость». «Зачем же так? — ответила Екатерина. — Это вполне естественно между людьми».
Что же было предметом их споров?
Французский посланник в Петербурге Дюран де Дистроф намеревался использовать приезд Дидро для того, чтобы преодолеть ее враждебное отношение к Франции (выступившей на стороне польских конфедератов) и постараться ослабить союз России и Пруссии. «Я, — сообщал он в Версаль, — сказал Дидро, чего я ожидаю от француза. Он обещал мне уничтожить, насколько возможно, предубеждения монархини по отношению к нам...» Императрица, пишет он далее, «не осудила его (Дидро. — С. Ц.) смелость, а поощрила его жестами и словами, но в свою очередь изобразила Дидро, сказав, что в некоторых делах ему сто лет, а в других — десять».
Разумеется, Дидро понимал, что играет с огнём. Граф Никита Иванович Панин рассказывал английскому посланнику Гуннингу историю о том, как Дидро передал Екатерине план заключения мира с Османской Портой при французском посредничестве, составленный Дюраном. Вручая этот документ императрице, философ смущённо прибавил, что за отказ от выполнения этого поручения ему по возвращении на родину грозила бы Бастилия. Императрица ответила, что простит его при условии, что он в точности передаст французскому посланнику то, как она поступила с его посланием. С этими словами она бросила меморандум Дюрана в огонь. Екатерина не думала поступаться русскими интересами ради того, чтобы сделать приятное представителю «страны философов».
Беседы по вопросам внутренней политики носили более общий характер. Дидро стремился составить представление о стране, в которую его пригласили, позволяя себе сопроводить полученные сведения своими замечаниями и соображениями. Его интересовало все: земледелие, промышленность, торговля, образование, население, положение сословий, администрация и т. д. С согласия императрицы он изложил свои вопросы на бумаге и получил ответы в письменном же виде. Надо заметить, что Екатерина II много путешествовала по России: она посетила Ростов и Ярославль (1763), прибалтийские губернии (1764), Поволжье (1767), проехала по Ладожскому каналу (1765) и, казалось бы, должна была знать положение дел в России. Однако она затруднилась ответить на многие из предложенных ей вопросов, на другие дала уклончивые или односложные ответы — да, нет, а в ряде случаев просто отделалась шуткой.
Ее искренность совершенно исчезала, как только речь заходила об отношениях помещиков и крепостных крестьян. Вот фрагмент их воображаемого диалога:
Дидро: «Каковы условия между господином и рабом относительно возделывания земли»?
Екатерина: «Не существует никаких условий между земледельцами и их крепостными, но всякий здравомыслящий хозяин, не требуя слишком многого, бережёт корову, чтобы доить её по своему желанию, не изнуряя её».
Екатерина писала это, зная, что в минувшем 1773 году дворянка Марина убила свою крепостную, капитан Турбан — свою дворовую девушку, помещики Савины — крестьянина, капитанша Кашинцева нанесла «несносное телесное наказание» своей служанке, от которой та повесилась, над генерал-майоршей Храповицкой была учреждена опека за дурное обращение со своими крепостными и т. п. Перед Дидро была уже не мечтательница образца 1762 года, а опытная правительница, пережившая много разочарований, и постигшая сущность российской власти, опиравшейся на дворянство. Она ничего не сказала Дидро о том, что дворянские депутаты, съехавшиеся в Москву для выработки нового «Уложения», и думать не желали ни о каких «послаблениях» крестьянству, а наоборот, требовали новых гарантий своих помещичьих прав. И Екатерина волей-неволей шла им навстречу. Ученица Вольтера и Монтескье никогда не забывала, чем она обязана дворянству. Проповедуя в «Наказе» принципы «освободительной философии», она расширяла права помещиков в наказании крестьян, разрешив ссылать их в Сибирь и разлучать с семьями. Российская жизнь сделала из Екатерины вольтерьянствующую ханжу, просвещённого рабовладельца.
Философские беседы о состоянии русских крестьян происходили на фоне разгоравшегося восстания Пугачёва. Дидро имел лишь самое отдалённое представление об этих волнениях. Вероятно, императрица сообщила ему то же, что и Вольтеру, которому она писала в январе 1774 года, что некий «разбойник с большой дороги» разоряет Оренбургскую губернию, — край татар и ссыльных преступников, согласно её описанию. Однако, заверяла императрица фернейского отшельника, «этот урод рода человеческого (Пугачёв. — С. Ц.) нисколько не мешает мне наслаждаться беседами с Дидро».
Лучшие умы XVIII века разделяли воззрения политической философии своего времени, которая придавала преувеличенное значение формам правления. Государственные теоретики того времени были уверены, что стоит только начертить план государственного устройства, создать разумную систему правительственных учреждений, как тут же изменятся общественные отношения, злоупотребления прекратятся и водворятся новые нравы человеческого общежития.
Дидро, действуя в духе этого исторического заблуждения, составил для Екатерины всеобъемлющий план переустройства империи — классическую утопию эпохи Просвещения. Дабы искоренить деспотизм русского самодержавия, императрица должна была отказаться от единоличной власти и править вместе с народными избранниками. Дидро пытался внушить Екатерине мысль о необходимости всеобщего народного образования, предлагал упразднить сословные привилегии, дать свободу развития промышленности и торговли, что должно было привести к появлению третьего сословия — этой «смягчающей рессоры» между обитателями дворцов и хижин, ратовал за отмену крепостного права, отстранение от управления государством духовенства, и т. п.
Заметим, что это говорил человек, который сам же признавался, что «едва ли видел (в России. — С. Ц.) что-либо, кроме самой государыни». И тем не менее он смело предлагал ей ворочать горами или, лучше сказать, наломать дров.
Итог своих «политических» разговоров с Дидро Екатерина подвела в следующих словах: «Я часто и долго беседовала с Дидро; он меня занимал, но пользы я выносила мало. Если бы я руководствовалась его соображениями, то мне пришлось бы поставить все вверх дном в моей стране: законы, администрацию, политику, финансы, — и заменить все неосуществимыми теориями. Я больше слушала, чем говорила, и поэтому свидетель наших бесед мог бы принять его за сурового педагога, меня — за послушную ученицу. Может быть, и он сам был такого мнения, потому что по прошествии некоторого времени, видя, что ни один из его обширных планов не исполняется, он с некоторым разочарованием указал мне на это. Тогда я объяснилась с ним откровенно: „Господин Дидро, я с большим удовольствием выслушала все, что подсказывал вам ваш блестящий ум. Но с вашими великими принципами, которые я очень хорошо себе уясняю, можно составить прекрасные книги, однако не управлять страной. Вы забываете в ваших планах различие нашего положения: вы ведь работаете на бумаге, которая все терпит, которая гибка, гладка и не ставит никаких препятствий ни вашему воображению, ни вашему перу. Между тем я, бедная императрица, работаю на человеческой коже, а она очень щекотлива и раздражительна». После этого объяснения он, как я убеждена, стал относиться ко мне с некоторым соболезнованием, как к уму ординарному и узкому. С этих пор он говорил со мной только о литературе, а политических вопросов уже никогда не касался».
Дидро и сам впоследствии согласился, что «идеи, будучи перенесены из Парижа в Петербург, принимают иной цвет».
21 февраля (5 марта) 1774 года он выехал из Петербурга. На прощание Екатерина предложила ему богатейшие подарки, но Дидро отказался от всего и увёз с собой только перстень с её пальца и меховую муфту. Дюран вручил ему «пакет, содержащий несколько меморандумов о состоянии российской торговли и карту Чёрного моря, интересную в особенности тем, что на ней обозначены крепости, что должны быть построены в устье Дона, вовсе отсутствующие или плохо нарисованные на гравированных картах».
Несмотря на политические разногласия, Екатерина и Дидро расстались друзьями и сохраняли добрые отношения вплоть до смерти философа в 1784 году.
В заключение нельзя не отметить ещё одно бросающееся в глаза обстоятельство: Дидро не заметил Петербурга, а Петербург не заметил его.
Французскую знаменитость, правда, сделали по желанию Екатерины членом Академии наук, но и только. Дидро не нашёл в Петербурге никого, кроме императрицы, с кем можно было бы поговорить, а в русском обществе не нашлось никого, кто захотел бы с ним разговаривать. «Дидро, — писал Гримм, — не одержал здесь ни одной победы, кроме как над императрицею...» Русское общество делало первые шаги в своём умственном развитии, и даже такой образованный и интеллектуально развитый человек как Фонвизин писал в 1778 году из Парижа: «Даламберты, Дидероты в своём роде такие же шарлатаны, каких видал я всякий день на бульваре; все они народ обманывают за деньги и разница между шарлатаном и философом только та, что последний к сребролюбию присовокупляет беспримерное тщеславие...»
— Строжайше б запретил я этим господам
На выстрел подъезжать к столицам.
(А.С. Грибоедов. «Горе от ума»)
С таким настроением русское общество вступало в XIX век.
Калиостро нельзя назвать типичным представителем авантюристов того времени, напротив, он не типичный, он самый яркий.
Этот гениальный шарлатан родился в 1743 году на Сицилии, в Палермо. Его настоящее имя было Джузеппе Бальзамо. Родители его были набожными католиками, мелкими торговцами сукном и шёлком.
В молодые годы, совершив на родине ряд мелких преступлений, он бежал из Сицилии, много путешествовал по Европе и Ближнему Востоку и, вернувшись на родину, объявил себя знатоком всех тайн восточной и европейской мудрости. С этим можно спорить. Но вот глубину человеческой глупости Бальзамо безусловно изведал до самого дна.
Вернувшись на родину, он стал продавать воду красоты, превращать серебро в золото, увеличивать бриллианты и указывать счастливые номера в лотереях. Но скоро он убедился, что это шарлатанство не приносит большой выгоды, а главное, не помогает войти в круг высшего общества, куда Бальзамо всеми силами стремился попасть. Поэтому в 1776 году он принял титул графа (иногда он также представлялся маркизом) Калиостро, а в следующем году вступил в масонскую ложу розенкрейцеров.
Изучив систему этой ложи и начитавшись масонских сочинений, он в скором времени провозгласил себя основателем новой масонской системы — египетской. Калиостро утверждал, что колыбелью мистического знания является Древний Египет, а сам он получил тайное знание от древнеегипетских жрецов — причем не их книг, а, так сказать, посредством очного обучения. Египет тогда вообще был на острие общественного интереса: иероглифы пока не переведены, каждый пытается сделать это сам (как, к примеру, фаворит Екатерины Платон Зубов), ходит множество мистических теорий, а египетскую символику используют масоны. Так что Калиостро шёл в ногу со временем.
Приняв титул Великого Копта, он ввёл в своей системе целых 90 ступеней посвящения, за прохождение которых требовал денег.
Калиостро сулил новообращённым полное духовное и физическое совершенство — здоровье, долгожительство и высшую душевную красоту. Членом общества мог стать кавалер не моложе 50 лет или дама старше 35 лет. Великий копт не хотел привлекать легкомысленную молодёжь.
Кандидат в блаженные прежде всего должен был выдержать строгий пост и уединение и пройти множество мелких обрядов. Во время поста обращаемый принимал эликсиры, пилюли и капли, данные ему кудесником. Пост надо было начинать непременно с весеннего полнолуния. В известный день поста новичок подвергался кровопусканию и принимал ванну с весьма крепким металлическим ядом, после чего у него появлялись признаки настоящего отравления: судороги, лихорадка, дурнота и сверх того выпадали волосы и зубы, — что характерно для отравления ртутью. Калиостро, как показало расследование его врачебной деятельности, вообще не церемонился с сильнодействующими средствами. Выдержавшим полный курс и повторившим его через полстолетия после посвящения Калиостро гарантировал 5557 лет жизни.
Свой мистико-теософский арсенал Калиостро составил из уже в изобилии имевшихся к тому времени сочинений подобного рода, но очень умело пользовался им, так что с успехом поддерживал мнение о себе, как об обладателе небывалой мудрости. Нет нужды добавлять, что он обладал и философским камнем, и волшебным зеркалом, мог перевоплощаться и жил на свете уже не одну сотню лет... На вопрос о его возрасте, задаваемый ему тысячи раз, Калиостро спокойно отвечал: «Я родился через двести лет после всемирного потопа». После чего подробно рассказывал, как встречался с Моисеем, участвовал в оргиях Нерона и брал Иерусалим с рыцарями Готфрида Буйонского.
На него обратили внимание иллюминаты — масонский орден, поставивший своей целью бороться с монархиями и христианской церковью. Глава иллюминатов, Вейсгаупт, обязался оказывать Калиостро финансовую поддержку взамен на обещание пропагандировать идеи этого тайного общества. С этого времени дела Калиостро пошли в гору. Чтобы замаскировать источник своих средств, он ежемесячно запирался в своём кабинете, давая понять, что в это время изготовляет золото.
В своём новом амплуа Калиостро побывал в Голландии, в Германии, в России, но особенный успех он имел во Франции — родине философов и вольнодумцев. Ученики называли его «обожаемым отцом»; в знатных парижских домах стояли бюсты «Божественного Калиостро». Даже Гёте признавал, что «Калиостро во всяком случае замечательный человек». Во время своего путешествия на Сицилию он потратил много сил и времени, собирая сведения о Калиостро на его родине. Впоследствии на основе этих многочисленных записей создатель «Фауста» написал свою пьесу «Великий Копт».
Словом, Калиостро гениально удовлетворял потребность в демонических героях, которых так любила романтическая литература того времени.
Разъезжая по городам и весям, Калиостро в 1779 году объявился в Митаве. Здесь его встретила одна из наивнейших и преданнейших его поклонниц Элиза фон-дер-Рекке, урождённая графиня Медем. Позже эта дама опубликовала брошюру «Известие о пребывании славного Калиостро в Митаве в 1779 г». К приверженцам Калиостро принадлежали также масоны и алхимики графы Медемы.
Госпожа Рекке познакомила итальянского графа с местной знатью. Поведение его было безукоризненным: он не предавался ни обжорству, ни пьянству, ни другим излишествам; он проповедовал воздержание и чистоту нравов. Калиостро не скрывал, что мечтает распространить египетское масонство на северо-востоке Европы и с этой целью намерен основать в России масонскую ложу, в которую будут приниматься и женщины. Первая ложа образовалась в Митаве, куда вошло немало знатных людей города.
По вечерам он музицировал на клавесинах, взглядом зажигал и гасил свечи, выводил тени из графина с водой, а ещё рассказывал о житье в Египте и Медине, случайно обмолвившись, что поспорил однажды с самим пророком Мухаммедом.
Все ждали от графа чудес. Итальянец устроил для своих почитателей сеанс магии. Мальчик из семейства Медем, с которым предварительно была проведена беседа, вдруг обрёл дар ясновидения. В другой раз он вызвался найти клад, состоявший из сокровищ духовных книг и рукописей магического содержания, зарытых будто бы 600 лет тому назад на земле графа Медем. Клад, естественно, стерегли злые духи, и Калиостро предупредил, что предприятие сопряжено с ужасными опасностями, однако он готов рискнуть, ибо нельзя допустить, чтобы клад достался чёрной магии. Чародей указал место, где следует искать клад. Но прежде надо было победить злого духа; эта борьба продолжалась несколько дней. Наконец он объявил, что враг побеждён и что можно откапывать клад. Но дело было отложено ещё на некоторое время, а потом кудесник умчался в Петербург.
В Петербург он прибыл с дипломом испанского полковника графа Феникса. Двери аристократических салонов открылись перед ним не без помощи братьев-«каменщиков», русских масонов. Великий магистр Елагин, обер-гофмейстер, действительный тайный советник и статс-секретарь, встретил его с распростёртыми объятиями. К магическим упражнениям он относился с прохладцей, а то и вовсе с осуждением, но в возможность трансмутации посредством философского камня верил. Калиостро обещал открыть свой секрет и поделиться имеющимися у него запасами.
Неизвестно, сколь успешны были российские розенкрейцеры в своих изысканиях. Судя по сохранившимся рукописям, «высшее знание» дальше так называемого теоретического градуса не продвинулось.
В Петербурге Калиостро выдавал себя за искусного целителя, торговал эликсиром молодости, принимал больных, но денег не брал, напротив, даже раздавал их беднякам. Вскоре в свете заговорили о недавно прибывшем в Петербург чудотворце и его прекрасной супруге, Лоренце Феличиани, выдававшей себя за итальянскую принцессу Серафиму.
У последней появились многочисленные поклонники, в том числе и сам всесильный фаворит царицы, князь Потёмкин. «Принцесса» же, которой было двадцать пять, утверждала, что ей шестьдесят лет и что она владеет секретом вечной молодости и красоты. Знатные дамы и их почтенные мужья осаждали дом Калиостро и за огромные деньги получали «волшебную» настойку из обычных трав.
В некоторых источниках говорится о том, что Калиостро владел новомодным учением о животном магнетизме, то есть предшественником гипноза. Это предположение не лишено оснований, тем более, что свои «магические» сеансы Калиостро проводил, как правило, с детьми, которых отбирал сам, по-видимому, по уровню внушаемости.
Императрица Екатерина Алексеевна весьма благосклонно относилась к Калиостро и его очаровательной супруге. Не прибегая сама к его услугам, она рекомендовала придворным общаться с графом для «пользы во всяком отношении».
В Санкт-Петербурге Калиостро «изгнал дьявола» из бесноватого Василия Желугина, которого родственники давно посадили на цепь, так как он, объявив себя Богом Сафаофом, бил всех смертным боем и при этом рычал. Лечение состояло в следующем: Калиостро подошёл к больному и со словами «Я — Марс» надавал ему оплеух. А затем велел связать, укутать в бараний тулуп и везти на Неву. Там бесноватого погрузили в лодку, а посреди реки выбросили в ледяную воду. А когда через минуту выловили баграми и откачали, рассудок к больному вернулся.
Он также предложил Потёмкину утроить его золотую наличность с тем условием, что одну треть золота возьмёт себе. Григорий Александрович, будучи богатейшим человеком Европы, согласился на это исключительно для развлечения. Две недели спустя золото было взвешено и подвергнуто анализу. Говорили, что золотых монет действительно стало больше ровно в три раза, и за это Калиостро якобы получил треть золота. Но, судя по тому, что из России Калиостро уехал гол как сокол, это неправда.
У масона, князя Гавриила Гагарина неизлечимо заболел десятимесячный сын. Медицина была бессильна. Князь как за последнюю надежду ухватился за Калиостро. Тот согласился лечить, но при условии, что ребёнка отдадут к нему в дом и навещать не будут. Родители согласились — и через месяц получили младенца здоровым.
Кто-то из недоброжелателей пустил слух о подмене, но поклонники Феникса уверяли, будто князь на радостях прослезился и выложил на стол мешочек, туго набитый золотыми империалами. Калиостро по обыкновению от денег отказался. Не уставая благодарить, Гагарин удалился в прихожую и, словно по забывчивости, оставил золото на подзеркальной консоли. Возврата не последовало.
Не исключено, что это ещё одна басня, но уж совсем ни в какие ворота не лезет утверждение, что Калиостро сжёг труп бедной крошки, желая произвести "палингенезис" то бишь возрождение.
Дальше подобного рода исцелений дело не пошло. Простой народ предпочли заморскому магу другого целителя — кривенького, с бельмом на глазу — Василия Ерофеича Воронова, за целковый изгонявшего все хвори особой водкой, настоянной на травах (эта водка получила в народе название «ерофеич»). А мимо дома, где снимал квартиру Калиостро, мужички проходили, крестясь и ускоряя шаг.
Сеансы общения с духами шли со скрипом. Публика реагировала без мистического восторга. Калиостро явно держали не за великого мага, а за артиста или фокусника.
К сожалению, до сих пор полностью не опубликован дневник шевалье де Корберона, поверенного в делах Франции в России, который принимал Калиостро у себя в Петербурге, оттуда можно было бы почерпнуть гораздо больше сведений о его пребывании у нас.
Чрезвычайно неблагоприятно на положении Калиостро в Петербурге сказался клеветнический слух о том, будто тогдашний испанский резидент напечатал в русских газетах заявление, что никакой граф Феникс на испанской службе никогда не состоял. Узнав о разоблачении фальшивого диплома, многие посчитали, что это рассердило императрицу, отдавшую приказ о высылке неугодного Калиостро. Однако никакой высылки на самом деле не было. Граф уехал добровольно, не найдя того, что искал.
Действительно, в единственной в то время газете «С.-Петербургские ведомости» никакого заявления испанского посланника нет. Зато есть объявление об отъезде Калиостро.
Согласно существовавшим правилам всякий убывающий за границу обязан был опубликовать троекратное уведомление о своём отъезде.
Калиостро так и поступил. Первая публикация появилась в номере 79 "Прибавлений" к "Ведомостям" от 1 октября 1779 года, посередине между извещениями мясника Готлиба Бунта и башмачника Габриэля Шмита. В номерах 80 и 81 было повторено в точности: «Г. граф Калиостро, гишпанский полковник, живущий на Дворцовой набережной, в доме г. генерал-поручика Виллера...»
Следовательно, никакого скандала вокруг «гишпанского полковника» не было. Его многочисленные псевдонимы были известны и не вызывали особых недоразумений.
Другая версия гласит, что императрица весьма ревниво отнеслась к увлечению Потемкина женой Калиостро, в связи с чем заезжей чете было предписано покинуть Россию «елико возможно поспешнее».
Но скорее всего подобные «занимательные истории» родились уже задним числом. Чего стоит напугавшая столичную полицию весть, будто бы означенный иностранец одновременно выехал с четырёх разных застав, везде оставив запись о своём отъезде!
«Он приехал сюда, называя себя полковником испанской службы и испанцем по происхождению, давая понять, что он колдун, вызывающий духов и приказывающий им. Когда я услыхала это, я сказала: человек этот совершенно напрасно приехал сюда; нигде ему не испытать большей неудачи, чем в России», — писала Екатерина в письме барону Мельхиору Гримму.
Пять лет спустя просвещённая государыня вывела Калиостро под трудно произносимым именем Калифалкжерстон в комедиях «Обманщик» и «Обольщённые», где крепко досталось и мартинистам, по созвучию именовавшимся мартышками.
Премьера "Обманщика" состоялась 4 января 1786 года в Эрмитажном театре. Главное действующее лицо, по словам самой императрицы, «весьма живо представляет Калиостро».
Мошенник Калифалкжерстон обделывает свои дела в Петербурге, заявляя: «Я малые алмазы переделываю большими иногда для своей забавы. Например, безделушка, которая у тебя на руке, перстень, буде мне отдашь, я тебе его возвращу величиною в один камень, втрое противу того, как он теперь, лишь прибавь на сто червонных чистого золота». Вот, например, один его рассказ, пародирующий известные истории Калиостро: «Приходил ко мне на час Александр Великий… Я его знал, когда он завоевал Персию; он тогда прошёл с войском сквозь мои маетности; я ему поднёс анкерок вина моего винограда, который ему столько понравился, что на три дни остановился в моём доме со своими генералами, пил и ел со мною вместе, и последний вечер пьянёхонько встал из-за стола». Разумеется, все обещания Калифалкжерстона оказываются ложными, обманутый, плача, рассказывает, как граф «желая мне помочь в стеснённых моих обстоятельствах, варил для меня богатства много; но в один день котёл... котёл один лопнул, а другой... другой полетел на воздух!» Естественно, чтобы «сварить» богатство, выманивались золото и алмазы.
Как и положено в комедии, порок наказан: при попытке тайно уехать шарлатан схвачен, и при этом «нашли у него в карманах не токмо складень ваш, но ещё множество драгоценных вещей, принадлежащих прочим его знакомым, к кому был вхож, и кои, так как вы, сим бездельником обмануты нашлися…».
После возвращения в Европу Калиостро оказался помимо своей воли втянут в скандал с ожерельем королевы Марии-Антуанетты (мошенники выманили его у ювелиров от имени королевы), и его карьера закатилась.
Наш герой не учёл, что обострённый интерес к демонам во плоти испытывала также папская инквизиция. Против него свидетельствовала его жена Лоренца, и никакие магические знания на этот раз графу не помогли. Его арестовали и приговорили к смертной казни, заменённой на пожизненное заключение. Последние 6 лет жизни Калиостро провёл, кочуя по тюрьмам инквизиции, в одной из которых и умер в 1795 году. Дверь в этой камере из соображений безопасности располагалась на потолке.
На смену ему в конце XVIII века, во Францию из Австрии приедет Франц Месмер, который будет утверждать, что сверху идёт сильное излучение энергии и задача — правильно поймать эту энергию, перераспределить между своими последователями, а затем исцелять людей с ее помощью. Месмер станет заряжает воду: люди, чтобы исцелиться, должны пить её либо в неё окунаться…
Но это, как говорится, совсем другая история. История 90-х годов в нашей стране, если вам что-нибудь говорят фамилии Кашпировский, Чумак и Глоба.
Мои книги
https://www.litres.ru/sergey-cvetkov/
У этой книги нет недовольных читателей. С удовольствием подпишу Вам экземпляр!
Последняя война Российской империи (описание и заказ)
ВКонтакте https://vk.com/id301377172
Мой телеграм-канал Истории от историка.