Плеск волны под марш Славянки
...»Послушай, о как это было давно,
Такое же танго и то же вино,
Мне кажется будто, и музыка та же,
Нет, ты ошибаешься друг дорогой,
Мы жили тогда на планете другой»...
Вот уже почти неделя, как мелкий, моросящий дождь смыл бессмысленную, бесконечную улыбку с лица Парижа. Беспечные Парижане попрятались по своим квартиркам и выходили на улицу только в случае крайней необходимости. Небольшие ресторанчики и многочисленные бистро пустовали, лишь иногда, чудаковатый любитель дождливой погоды, в промокшем плаще и с дырявом зонтом под мышкой зайдет привлеченный запахом кофе и свежих круасанов, постоит возле окна с волнистым от тонких дождевых струй стеклом, вдумчиво глядя на серую, холодную воду Сены, мокрый гранит набережной, полу размытые, безликие призраки домов, да и уйдет вновь куда-то, в мокрую серь воды и шороха, оставив на стойке нетронутый кофе и булочки и влажные пятна на полу от своей обуви.
Плоское, низкое, серое небо исходило старческими, мутными слезами, хрипло дышало мокрым, с болотным привкусом ветром, словно в маразматическом припадке срывающем с деревьев зеленые еще листья, старалось раздавить рвущийся к верху город.
1.
-... Милостивый государь. Милостивый государь. О господи! Да проснитесь же, не знаю как вас звать- величать, но ресторан закрывается. Отдохнули, выпили, а теперь пора и честь знать. Идите пожалуйста домой... Рассчитайтесь и уходите, а не то я позову вышибалу и мы вынуждены будем вас вывести отсюда насильно.-
Высокий, чубастый официант, на вид лет двадцати пяти, одетый в стилизованный Русский костюм полового: красную рубаху плотного шелка, подпоясанную витым шнурком, светлые шаровары и красного же цвета сапоги на картонной подошве, довольно энергично тряс за плечо единственного посетителя ресторана” Рябинушка”, сидевшего за столом возле фальшивой пальмы один на один с полупустым графинчиком водки.
- А я и не сплю, юноша! Если человек сидит за столом ,в ресторане, с закрытыми глазами, это еще не означает, что он спит. А может быть ему нравиться сидеть вот так, зажмурив глаза, а? А может быть он просто не желает смотреть на все то, что его окружает, и вы господин половой, здесь не исключение. А вы не допускаете, что ему просто хочется вслушиваться и вслушиваться в этот бесконечный шорох дождя, в звяканье посуды из-за стенки, в шепелявый, явно малоросский говорок вашего хваленого вышибалы, в это удивительное пение вашего шансонье...-
Разбуженный бесцеремонным половым явно начинал заводиться, но пока еще не было ясно, куда свернет его судя по всему горячий, вспыльчивый характер: в сторону слепого, яростного скандала сопровождаемого по обычаю грохотом разбиваемой посуды, опрокинутой мебелью, нецензурным матом, коим столь великолепно владели почти все бывшие фронтовые офицеры, к которым, судя по широкому сабельному шраму белеющему на темной от загара шеи и относился данный господин, и кровью, непременно кровью- своей ли, чужой, да так ли это важно, главное что бы кровь эта смыла, обязательно смыла явное или вымышленное оскорбление. Или же напротив, ссора так и не вспыхнув, умрет в зародыше, переплавится в горькие, пьяные слезы Русского интеллигента загнанного рублевой проституткой-судьбой Бог знает куда и зачем, вырвав его с корнями из пусть и не милостивой, а порой и просто жестокой к сыновьям своим земли, под названием Родина.
...- Да и куда я пойду? Домой? Господи, да откуда у меня, Русского дворянина, в Бог знает каком поколении здесь, в этих идиотских Парижах может быть дом? Так, живу покамест у jolie laide, дамочки- дурнушки в качестве самца с красивым экстерьером. Пересплю с ней, бедолагой раз в неделю, ей и довольно – румянец во всю щеку. А мне, я вас спрашиваю мне, Обухову Владимиру Александровичу, кадровому офицеру, подполковнику, сыну, внуку и правнуку офицеров довольно?-
Обухов перелил остатки водки в гладкую, без причуд стопку, выпил словно воду, не поморщившись и почти насильно усадив полового рядом с собой, горько выдохнул спиртным в его сторону.
- А вы, вы то сами счастливы здесь? Вы, уважаемый мой господин судя по возрасту, выправке и вообще внешнему своему виду самое малое, как в старших урядниках ходили. Признавайтесь, из казаков ведь?-
Молодой человек помрачнев лицом, беспокойно осмотрелся по сторонам с опаской выискивая взглядом фигуру хозяина ресторана, и выудив папиросу с коротким мундштуком, закурил и четко кивнув головой, выпуская ноздрями белесый дым проговорил, словно доложил перед строем:
- Так точно господин Обухов, из Яицких. Из станицы Долгая, что под Челябой. Сергей Давыдов мое имя. Когда в Севастополе, на борт парохода поднимался, на пагонах уже по три звездочки нес, сотник то бишь. Ну да что о пустом горевать, против притчи не поспоришь...-
Казак загасил папиросу о каблук сапога и отряхнув ладони спросил своего случайного собеседника.
- Ну вот вы и проснулись, господин подполковник. Теперь может быть и рассчитаемся? Честно говоря спать смертельно хочется. Того и гляди, челюсть вывихну...-
Обухов рассмеялся, и вытирая выступившие слезы сквозь смех проворчал.
- Ну господин сотник, вы упрямы как статс- секретарь Дурново, -
и успокоившись пояснил недоуменному половому:
- Был в имении моего брата один петух, красоты неописуемой птица, одним словом павлин, а не петух, и прозвали его отчего-то статс-секретарь Дурново. Но упрям был, этот самый статс-секретарь и задирист необычайно. Как кого незнакомого во дворе заприметит, будь то собака или человек какой, сразу же драться кидался, да больно сволочь клевал, все в голову норовил попасть...
- Ну и что?-
заинтересовался несколько обиженный сравнением с задиристым петухом казак.
- Что, что,-
продолжил слегка протрезвевший полковник.
- Приехал как-то к брату моему с визитом военный губернатор Тургайской области генерал-майор Проценко. Весь при лампасах, орденах. Сабля до земли...Вот тут-то на него и напал наш петух, да с криком, крылья в разные стороны ровно кречет какой, лапами когтистыми генералу в лицо метит...-
- И чем кончилось?-
развеселился молодой сотник.
- Чем говоришь?-
рассказчик даже зажмурился от удовольствия вспоминая петушиную эпопею.
- Да чем же это могло закончиться? Зарубил его Проценко. Саблей своей генеральской так пополам и развалил. Как сейчас помню, вкусным оказался драчун, хотя и несколько жестковатым...-
Они оба рассмеялись и уже смотрели друг на друга с откровенной симпатией, словно старые знакомые.
- Ну-с,-
протянул Обухов.
- Рассчитаться говоришь надобно? Извольте.-
Он небрежно бросил на стол несколько измятых купюр и подумав попросил бывшего сотника, -
А знаете, что – принесите - кa вы мне одну ,нет, лучше две бутылочки Champagne Blanc de noris. Не хочу покидать этот сраный город, да и женщину эту свою, временную, скажем так, как какой нибудь гнусный тать. Все ж таки она, женщина эта, по-своему меня наверное любит... Пусть же ей, по-доброму вспоминается вечно пьяный, но тем ни менее не совсем еще падший человек, Русский дворянин и офицер, Обухов Владимир Александрович...Пусть!-
- Собираетесь покинуть Париж? И куда теперь? –
Рассеянно поинтересовался половой прислушиваясь к заключительным аккордам старенького рояля, за которым сидел усталый шансонье в костюме Пьеро, с длинными рукавами и высоким гофрированным воротом какого-то до странности безнадежного, лилового цвета. На его трагическом лице, крашенное белым, с темными полосами потекшей туши ресниц, бездонными кокаиновыми колодцами темнели заплаканные глаза поэта и философа.
...» И слишком мы стали,
и слишком мы стары,
и для этого танго,
и для этой гитары»...
- Не знаю право, я еще не решил окончательно.-
Вновь начал уходить в себя на некоторое время оживший полковник.
– Вы господин сотник, задаете мне слишком сложные вопросы.
- голос Обухова становился все тише и тише, но отчего-то горячечный его полушепот странным образом звучал очень отчетливо и тревожно в практически пустом зале ресторана.
- Вы знаете, Сережа, я в молодости своей, еще учась в старших классах Пажеского корпуса, отчего-то мечтал не о великих ратных подвигах, хотя конечно и о них я то же думал, чего уж тут скрывать, а мечтал я каком-то своем счастье, пусть маленьком, но именно своем, сработанным вот этими руками...-
полковник поднес руки к глазам и долго и внимательно разглядывал их, словно пытаясь в хитросплетений линий увидеть прошлое свое, а быть может и будущее.
- И хотелось мне юноша просто-напросто, вырубить лодку, самую обыкновенную плоскодонку, проконопатить ее, засмолить, и каждое утро, уходить на ней, ну если не в море, то хотя бы на озеро или реку, на рыбалку, и что бы на берегу провожала и встречала меня необычайно красивая женщина, скажем так, невеста моя, но что бы непременно в сарафане и кокошнике. Ну скажите мне на милость, Сергей, разве зазорно человеку мечтать о своем, маленьком ,человеческом счастье? И кому же оно, счастье это может быть в тягость? А руки, руки мои теперь уже и не созданы для того, что бы лодку сработать. В крови они, по локоть в крови человеческой. И что самое страшное, в Русской крови....-
Он с силой зажмурил глаза, навалился лбом на лежащие на столе, сжатые в кулаке руки но Давыдов успел заметить блеснувшие в ресторанном полумраке его слезы. А еще бросилось половому в глаза ,что в темных, волнистых волосах полковника сплошь седина.
...Неправдоподобно громко, разбудив ленивое эхо, уснувшее где-то под потолком, захлопнулась крышка на рояле, и по дощатому полу невысокой эстрады, шаркая пыльными калошами направился усталый шансонье, на ходу вытирая грим с лица, породистого и горестно-равнодушного...
Владимир Александрович выпрямился, откинулся на спинку стула и проводив взглядом музыканта обернулся к молодому человеку.
-Ge me demande...,- но встретив непонимающий взгляд Давыдова поспешил перейти на Русский язык, сбиваясь и торопясь:
- Скажите на милость, Сережа, вы читаете газеты? Нет!? Напрасно. До нашей с вами встречи, я еще колебался... Врал самому себе... И пил, пил, пил.., пытаясь в водке этой самой утопить..., да нет, не совесть – совесть у меня никто не отнимал, и не честь- ее – то уж я точно не замарал, а как ее...-
Полковник зашевелил пальцами, пытаясь из отравленного алкоголем подсознания выхватить именно то, самое важное и подходящее слово.
- Вспомнил!- вскричал он, даже как бы обрадовано.
-Ностальгия... Вот же сука непотопляемая! И что странно: утром, иногда, когда лежишь в постели, в тесном клоповнике по улице ”Кота Рыболова”, и чувствуешь себя напрочь опустошенным и близостью с этой моей .., леди, и страшной головной болью, от выпитого накануне, но стоит вспомнить о России, о Тоболе, где мы с братом моим в детстве нахлыстом баловались, о переулках Арбата в рождественских снегах- все, все на второй план уходит, все растворяется в этой страшной, жуткой тоске – ностальгии. Но кто знает, может быть именно вас послал ко мне Вседержитель, кто знает? Ведь должен же быть у человека кто-то такой, к кому можно было бы иногда подойти, и сказать ему запросто, как к брату: что- то плохо мне на душе, что- то грустно...А я, я как чувствовал, два билета на пароход купил. Представляете господин бывший половой, два! И это последний, больше не будет! Мне точно говорили, в Россию транспорта больше не будет. -
Обухов вскочил и вглядываясь в несколько обескураженное лицо казака удивленно протянул.
- Да вы и впрямь ничего не знаете!? Вот, читайте Сережа : статья в “Либр пароль”,она на Русском...
Вот здесь, видите, где страница засалена? Да-да. Именно - декрет ВЦИК об амнистии от 3 ноября 1921года. Прочтите ,а я пока по залу поброжу- что-то ноги затекли...-
Полковник вышел из-за стола, и оставив Давыдова наедине с газетой, прямиком прошел к роялю и придвинув табурет на винтовой подставке, приподнял тускло блеснувшую, залапанную крышку...
...»Здесь под небом чужим, я как гость не желанный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль,
Сердце бьется сильней, летят птиц караваны,
В дорогие края, провожаю их я»…
2.
...А в Константинополе была жара. Раскаленный воздух колыхался над обжигающе-горячей, дурно положенной брусчаткой площадей и кривых, горбатых улиц, разбегающихся в разные стороны без какого бы то ни было на первый взгляд смысла. Свечи минаретов рвались в белесое, словно застиранное небо. Откормленные тараканы безнаказанно ползали по мазанным стенам домов и мостовой.
Отвратно пахло горелым бараньим жиром и тухлой рыбой.
Сотни черных, переливающихся в зеленое навозных мух, с гулом носились над прилавками торговцев, расположенных где угодно, но только не на городском рынке, который вследствие близкого расположения с портом был заполнен русскоязычной, пестрой, разгоряченной толпой.
Людей поверивших декрету большевиков об амнистии было довольно таки много. Со всего мира, в Константинополь съезжались тысячи казаков и белогвардейских офицеров, не сумевших или не пожелавших по тем или иным причинам подстраиваться под современные реалии чужих и совершенно равнодушных к ним странам.
На причале, готовился к погрузке, последний, как это и говорил сотнику еще в Париже полковник Обухов.
В отличие от молодого, неунывающего казака, он все последнее время был неразговорчив и угрюм.
- Да что с вами, Владимир Александрович?- удивлялся молодой человек.
- Домой едем, в Россею! Вы же сами мне толковали, что мол прощено будет все, всем вернувшимся. Так что же изменилось, что черт возьми могло измениться за эти дни?
- ...Письмо я получил, Сереженька. Как раз перед нашим отъездом на вокзал, в Париже.
От тетушки своей письмо. Она у меня практически не двигается, вернее сказать не ходит – паралич ног должно быть.
Пишет она, что всех, вы слышите, всех моих родственников: и брата, и супругу его, и детей, Ольгу и Василия, двенадцати и четырнадцати лет, на воротах в их собственной усадьбе и повесили. Усадьбу разграбили, сожгли зачем - то, а их повесили. Ее, тетушку мою не тронули только потому, как думает она, что поленились, обезноженную старуху на себе тащить. Ударили ее прикладом по голове пару раз, да и ушли, думали небось что она и так подохнет. Не подохла. И умудрилась еще мне весточку послать....
Так что юноша мой дорогой, не желаю я получать от них да же маломальского прощения ,не за что мне его у них выпрашивать, да и не верю я что-то особенно в него, в прощение это призрачное....
Вы еще молодой, Сережа, а я уже довольно пожил. Как вы думаете, может быть вам вообще не следует ехать в Россию? Предчувствия что-то меня мучают нехорошие. А сегодня еще к тому же, жену свою во сне видел, Наденьку. Умерла она при родах, и ребенок тоже.., умер. Звала она меня сегодня куда-то, звала....А вокруг нас будто бы снег, ровный, белый-белый. Саван а не снег....
Нет Сергей, –
Обухов протянул к Давыдову подрагивающую руку.
- Не стоит вам плыть со мной. Отдайте мне ваш билет и возвращайтесь в Париж. Деньги я вам на дорогу дам. Да и портсигар с дарственной от самого Деникина у меня еще есть, он довольно дорогой. То же отдам. Возвращайтесь в Париж, Богом вас прошу. Боюсь, как бы ваша гибель, на душе моей, и так довольно потрепанной ...-
Полковник задыхаясь продолжил,все также требовательно-
Еще один грех..., не хочу,не могу. Я прошу, отдайте билет...-
- Нет!- Давыдов отрицательно качнул своим чубом и подхватив свой и полковничий чемоданы, ринулся к трапу, по которому уже спешили на борт судна первые счастливцы.
- Нет Владимир Александрович, нет! На хрену я видал ваши сны! Я сам снов никогда не видывал, а на ваши мне вообще начхать!- кричал он, плюясь слюной и действовал чемоданами как тараном, с трудом поднимаясь все выше и выше по трапу.
- За билет вам конечно огромное мерси, деньги я обязательно возверну, вы не переживайте, но теперь уже поздно взад возвращаться. Не из таковских я! Сами знаете, казак!-
Только под утро, битком набитая посудина отошла от берега. Пассажиров оказалось значительно больше, чем проданных билетов. Пароход перегруженный Русским народцем, уйдя в воду значительно ниже ватерлинии медленно разворачивался навстречу крепчающим волнам. Довольно резкий, прохладный ветер дующий откуда-то со стороны Русского берега, осыпал беженцев мелкой, соленой брызгой и ошметками грязной пены. Постепенно и громкий мат, и истерический хохот, и звуки расстроенной гармошки – все пропало, растворилось в ревущих стонах волн, бросающих судно из стороны в сторону, шакальем завывании ветра, запутавшегося в пароходных снастях, мачтах, трубах, канатах и цепях. Испуганные люди, по большей части служившие в сухопутных частях, и ни разу не видевшие настоящего шторма, вжимаясь в доски палубы, цеплялись за какие-то канаты и скобы, битком забиваясь в каюты.
Свет померк, темные пласты грязно-серых туч, двигающиеся в неподвластном человеческому разуму гармоничном ритме, выхаркнули на беснующееся море крупный ливень с градом, тем самым словно дразнили и возбуждали его.
Шторм обрушился на Черное море...
...Стихия угомонилась только ночью следующих суток. В плотной и вязкой темноте пароход медленно и осторожно подбирался к Русскому берегу.
- Твою мать!- послышался из темноты чей-то встревоженный голос.
-Что ж у них, блядей и маяков не стало?-
- Не бзди горохом, казачок- коротко рассмеялся дребезжащий тенорок от противоположного борта.
- Наш капитан судя по всему не раз к этому берегу с контрабандой ходил. Ишь, даже в склянки ни разу не звякнул, ровно на ощупь идет...Хотя я слыхал, при тумане и в темную ночь полагается.-
Словно услышав недовольных, несколько в стороне замерцал огонь, но не маячный, как ожидалось, а просто кто-то там, на берегу приставил большое квадратное зеркало позади большого сигнального костра и этим отражающим светом координировал движения усталого судна.
Через несколько минут гул машин парохода смолк, и он стал бесшумно, по инерции приближаться к чернеющему пирсу.
- Сергей, Сережа- негромко окрикнул молодого казака тревожно вслушивающийся в ночную тишину Обухов.
- Здесь я, здесь, Владимир Александрович. Что случилось? – так же полушепотом произнес появившийся из ночного мрака Давыдов.
- Слушай меня, сотник!-
Звеняще прошипел высохшими губами полковник.
- Я всю свою жизнь провел в армии, и с легкостью могу отличить звук защелкивающейся планки пулемета от случайного, постороннего звука. Ждут нас! С пулеметами ждут! Я тебе приказываю сотник, на берег не сходи. Успеешь. Даст Бог и я ошибаюсь, ну что ж, назовешь меня старым дураком. Не сходи на берег мой мальчик. Привык я к тебе как-то. Полюбил что ли? Я... –
Обухов еще что-то хотел сказать но в это самое время на берегу, громко зазвучали первые аккорды Марша Славянки, сначала не дружно, но чем дальше и дальше звучала музыка, там громче и слаженнее была она.
Где-то в стороне затарахтели, зачихали движки, отчетливо запахло нефтью и огромная площадь, справа и слева огороженная заборами, какими-то бочками и стеллажами досок осветилась желтоватыми лучами прожекторов.
В это время, по спущенным трапам, полусонные, промокшие и продрогшие, но тем ни менее радостные люди хлынули на этот освещенный плац.
Сергея, который первое время еще пытался противостоять людскому потоку ухватившись обеими руками за какую-то скобу, восторженная толпа вскорости оторвала от пола, подхватила и уже через несколько мгновений он, спотыкаясь и падая, торопливо, что бы не затоптали спешил, вместе с другими оказаться наконец-то на твердом, крымском берегу.
- А где же полковник, где это старый перестраховщик...?-
Еще успел он подумать оглядываясь по сторонам,, как внезапно музыка смолкла и в полной тишине, чей-то, хорошо поставленный голос громко скомандовал:-
- По врагам ,предателям и пособникам врагов Советской Власти огонь!-
В четыре ствола, при свете прожекторов и под громкую музыку вновь грянувшего марша, в течении нескольких минут, со всеми прибывшими было покончено.
Тревожно гудя, от пирса отходило опустевшее судно, а по плацу, усеянному сотнями трупов не спеша двигалась небольшая группа дострельщиков.