Дюшес очень любил сиесту, потому и устраивал её раз по десять на дню – ну а что поделать? - такова есть кошачья натура. Он мог заснуть где и когда ему было угодно, невзирая на то, что происходило вокруг, и куда бы не занесла его судьба. Но так было не всегда.
Засыпая, он мыслями снова вернулся в те дни, когда, казавшаяся ему предрешенной, судьба бабкиного котика, сытая, но скучная, как утро среды в Маастрихте, круто поменялась после того треклятого звонка.
Михаливаныч, Мишенька, как его ласково называла, обрадовавшаяся было появлению сына, Ираида Тихоновна, привнес в жизнь обитателей и без того не просторной двушки ещё и душную тесноту установленных им порядков.
Ираида Тихоновна, вмиг лишенная возможности приглашать своих, по мнению Михаливаныча, косо на него глядевших, подруг и бывших коллег, вынуждена была теперь коротать время за просмотром криминальных сериалов, под сыновьи бранные комментарии, да слушать, в перерыве между ними, приобретенные тем на полученные от пенитенциарной системы деньги, диски какой-то особо приятной для Мишенькиного уха группы, певшей, о такой далёкой и так и не отпустившей того, «Мордовии».
Остальные денежки систематично, без пропусков и прогулов, пропивались.
Изменения коснулись всех обитателей, погрузившихся в тёмные времена, брежневских апартаментов.
Теперь не поспать было Василию в неуставное время, а на креслице и вовсе – метко брошенный свирепым лагерным дискоболом предмет, первым попавшийся ему под руку, под сдавленное и рычащее сопровождение какого-то сиплого полушёпота -полукрика, настигал его везде, где котик был замечен спящим, в светлое время суток.
Спасительная возможность прикорнуть под широким, разложенным диваном в маленькой комнатке Ираиды Тихоновны, исчезла сразу, как только эта блатная детина догадалась использовать швабру, вместо недостающей до Васеньки, своей богато украшенной руки.
Никакие причитания Ираиды Тихоновны не имели на Михаливаныча ни малейшего воздействия. Аргументы о необходимости физической нагрузки, в качестве основной профилактики ожирения домашних животных, подкреплённые почти двумя метрами нависшего над миниатюрной, в сто пятьдесят «с хвостиком» сантиметров росту, Ираидой Тихоновной, были тем убедительней, чем ближе к толстым стёклам её очков оказывались синие херувимчики, порхавшие вокруг большого, во всю грудь и живот Мишеньки, распятия, сделанного со знанием дела, но какого-то очень далёкого от живописи: крест был заметно кривоват, а синий лик монохромного Спасителя, венчала, не к месту, озорная ухмылка.
Возможно, чтобы пресечь ожирение Василия на корню, и не дать такой опасной для него патологии ни малейшего шанса, сы̀ночка Ираиды Тихоновны навёл свои порядки и в системе кормления её питомца.
Опытным взглядом тюремного хлебореза, определив «на глаз» калорийность содержимого Васькиной миски, он сократил её наполняемость вдвое, а для закрепления результата и формирования любви к физкультуре, бритая, богатая на фантазии Мишенькина голова придумала пушистому спортсмену настоящую фитнес-церемонию, сопровождавшую теперь каждое его кормление, и заключавшуюся в десяти обязательных подпрыгиваниях за протянутой ему сосиской. Именно эта, утрамбованная в целлофан, мешанина из шкур, шпика, хрящей и сухожилий, теперь и являлась его рационом, персонально разработанным для него этим заботливым гангста-диетологом, надолго заменив, так когда-то надоевший Ваське, и такой теперь им желанный, Китекат.
Всё чаще эта невероятно унизительная для кота благородных кровей церемония, руководимая Михаливанычем, которому всё никак не давали покоя лавры Куклачева, проходила под дружеское улюлюканье его дружков, которые стали регулярно наведываться к нему в гости.
Где-то через месяц - полтора появилась в их дружной питейной компании, а потом и в судьбе Мишеньки, дама, ни старая, ни молодая, вполне себе приятной наружности, намотанным на голову полотенцем напоминавшая Ираиде Тихоновне вермееровскую прелестницу, но без жемчужной серёжки и с неизменной сигаретой в потрескавшихся покусанных губах.
«Мамуля, это Галка…» - представил Мишенька даму сердца матери, и уже на следующий день Галина из невозможно тесной комнатки общежития, что на Солдатова, перебралась к своему кавалеру в приемлемой тесноты двушку, возникнув на её пороге со спортивной сумкой «Adidas» и рюкзаком «Puma» в левой руке, символически воссоединив потомков Рудольфа Дасслера общим своим скарбом, и грязной, видавшей виды, клеткой, с сидевшим внутри общипанным волнистым попугайчиком, в правой.
Васька к птицам относился спокойно – не было в нём этакого всепоглощающего желания, во что бы то ни стало, изловить пернатого. Ни глаза мутным блеском не сверкали, ни хвост метрономом не елозил – разве что совсем немножко, в самом своём незначительном проявлении. А к Жужику, - именно так отрекомендовала Ираиде Тихоновне попугая Галина, он испытал какою-то невероятную теплоту, увидев в нём существо всецело несчастнее его самого.
Первая попытка установления контакта, с только что обретенным другом, была пресечена визгливым окриком Галины, и, больно ударившей в бок тапкой, через мгновение метко брошенной её защитником и опорой – златозубым рыцарем в, сверкающих зеленым нейлоном олимпийки, доспехах.
По общему решению, клетка с попугаем переехала к Мишенькиной маме, а пушистый горемыка, извлеченный шваброй из-под спасительного дивана, был окончательно выдворен из маленькой комнаты под причитания всё понимавшей, но со всем соглашавшейся, Ираиды Тихоновны.
Дальнейшее Васькино житие, смешавшись для него в один препаршивейший, и всё никак не заканчивающийся день, обретало для него хоть какой-то смысл лишь в короткие дневные часы мурлыканья на коленях слабевшей на глазах хозяйки.
Ираида Тихоновна, пока Мишенька шабашил грузчиком на доставке воды, брала заметно исхудавшего кота к себе в комнату, под неодобрительные взгляды Галины, предпочетшей лихую долю телемаркетолога на удалёнке работе поваром, уготованной ей, диплом Пермского агропромышленного техникума, но казавшейся не такой престижной.
Предсказуемо не возникшая между такими разными дамами любовь, лишённая последнего шанса вопросом Галины: «А, чё, Ираида – это Ирина?», который та, без задней мысли, жуя ванильный пряник и пришвыркивая чаем, задала краснодипломной выпускнице Литературного института имени Горького, того самого «Литвуза», куда, не встреть она сорок один год назад Мишенькиного отца, пошла бы работать на кафедру литературного мастерства, не мешала проявляться в зените взаимной терпимости чему-то, похожему на женскую солидарность. Выражалась она и в Галином молчании о послаблении котейкиного режима и во врачевании Ираидой Тихоновной регулярных Галининых синяков.
Между тем, зима была долгой, промозглой и затяжной. Ираида Тихоновна слабела на глазах. Всё чаще она читала Достоевского, всё реже вставала с кровати, а весной совсем слегла, отдав, по иронии Судьбы, Богу душу двадцать второго апреля, в день смерти так нелюбимого ей Сервантеса. И мир для Васьки замер совсем, впрочем, как и для всех обитателей, расположенной на Крохалевке двушки приемлемой тесноты, проживавших, словно фоновой массовкой, в потоке этой маленькой, но целостной и осмысленной, скоропостижно оборвавшийся жизни.
Горевал и молчаливый Жужик, с которым Васька как-то не нашёл общий язык, хоть и считал его своим единственным другом – он почти ничего не ел, и лишь изредка что-то говорил совершенно не понимающему его коту. Но слова были не нужны – и так становилось ясно, что и без того, незавидная их судьба, определённо входит в негативную фазу, грозящую стать последней для обоих.
Тяжелый спиртовой запах моментально окутал неблагополучную квартиру с завешенными зеркалами. Единственным облегчением было отсутствие какого-либо внимания к животинкам со стороны горюющего, не просыхая, Михаливаныча.
Фитнес-ритуал больше не проводился, равно как и кормление, лишь через день Галина, с присущей лишь телемаркетологам ответственностью, покормила Ваську и Жужика, вынырнув из этилового омута и взвалив на себя хлопоты по организации поминок и похорон.
«Жужик, она всё-таки хорошая, хозяйка твоя. Серьёзно. Ты не переживай. Всё нормально будет – у нас у котов интуиция знаешь, как развита? Ого-го» -грустно мурлыкал Васька и тёрся мордой об клетку, стараясь хоть как-то подбодрить совсем уж отчаявшегося, не знающего ни слова на кошачьем, но всё понимающего друга. Он и сам осознавал прекрасно, что положение их незавидное - и жить тут больше нету мочи, и не сбежать совсем никак.
План побега он вынашивал давно, ещё с самого первого дня знакомства с Михаливанычем, но бросить хозяйку и друга он, конечно же не мог. И даже не столько по благородству своей кошачий души, сколько по причине того, что старые деревянные окна были закрыты накрепко, и даже заклеены от сквозняков малярным скотчем, а форточки, до каждой из которых Васька допрыгнул бы «за здорово живёшь», были надёжно закрыты пыльной сеткой в два слоя с налипшим на неё прошлогодним тополиным пухом, крепко прижатой, приколоченными по периметру, штапиками. Был, правда, ещё неработающий вентилятор, с обломленной лопастью, который ещё Мишенькин папа вмонтировал в форточку на кухне, но никакого шанса протиснуться в эту щель у кота, пусть даже худющего, как велосипед, не было.
В день похорон Жужик был сам не свой – он метался по клетке, бился о прутья решетки, пытаясь выбраться наружу и громко, натужно горланил. Василий, никогда не видевший его таким, сразу сообразил, чего тот хочет и проявив кошачье благородство, вкупе с кошачьей же смекалкой, взвесив все за и против, принялся вызволять друга из погибельной для того неволи.
Дождавшись, когда двуногие, помянув покойницу, и до драки переругавшись в коридоре, покинут квартиру, не без труда открыв мордой дверь в маленькую комнату, а затем и дверцу птичьей клетки, подцепив защёлку когтём, Василий обратился к освобождённому другу: «Жужик, знаешь, после хозяйки у меня ближе тебя и нет никого. Плохо мне без тебя будет, ох плохо. Но ты, если пропасть не хочешь, улетай, давай. И, пожалуйста, будь счастлив за нас обоих».
Жужик ничего не ответил, лишь очень грустно чирикнул что-то в ответ, и, сопровождаемый котом, рассказывающим про спасительный вентилятор, долетел до окна, да выпорхнул, протиснувшись между лопастей.
«Прощай, мой друг!» - крикнул ему вслед Василий, не подозревавший, что поступком своим запускает он цепь событий, настолько невероятных, что масштаб их ни в одной котовьей голове не поместится ни в жизнь.
Шаги Галины Василий услышал ещё за минуту до лязганья ключа и звука открывающегося замка - «Ох, Мурка-заступница, хорошо, что одна!» - от одной мысли о Михаливаныче, ему делалось и страшно, и горестно, и противно – всё сразу.
Такая уж у него была тонкая и сложная душевная организация - даже, несмотря на непростую их совместную историю, он порой подходил к Мишеньке, урчал и тёрся об его ноги, решительно не понимая, зачем ему на них, ненанесённые всё тем же мастером, коты, так похожие Ваську, которого он так не любил. Но, справедливости ради, надо сказать, Михаливаныч, нет-нет, да и трепал за ухом котейку. Иногда. Порой. Совсем не часто.
Галина пришла домой хмурая, с заплаканными глазами. Пришла за кутьёй, которой наварила две большие кастрюли, не разуваясь, пошла на кухню и, уже почти было, скрылась за дверью, как цепкий взгляд её выхватил из общей картины давно требовавшей ремонта квартиры, и открытую дверь в комнату, уже два часа, как погребенной, Ираиды Тихоновны, и болтавшуюся на петельках, открытую дверцу клетки.
Галина, толком не умевшая выражать ни мыслей, ни чувств, оставалась для всех своих немногочисленных знакомых закрытой книгой. И не то, чтобы на страницах той книги было хоть что-то, сколь-нибудь стоящее, но какие-никакие буковки, понятные только Галине, там всё ж таки имелись.
С абсолютно ничего не выражавшим лицом, она сгребла в охапку Василия, не опасавшегося её нисколько, ведь, хоть и не проявляла она к нему любви, злобы она к нему не питала, а даже иногда кормила «сверх нормы». Свободной рукой она перевернула клетку Жужика, отодвинула поддон и засунула внутрь, явно не ожидавшего такого поворота событий, кота.
Напоминая очень странного вора-домушника, с пакетами полными кутьи и булок в левой руке, и клеткой, с сидевшим внутри котом, занимавшим почти всё её пространство, в правой, Галина перешагнула порог злосчастной двушки, перелистнув страницу в этой истории. Избавляясь от него и тем его спасая, она закрыла, в его жизни, вместе с неприметной дверью такой же неприметной двухкомнатной квартиры на Крохалевке, главу "Васька".